Думая о Марлен, Фабер как наяву слышал ее голос и слова: «Он многому научил меня и самому важному в любви. Всегда помните об этом, мой друг: вы не можете сделать человека, которого любите, счастливым, даже выполняя все его желания, пока вы сами не будете счастливы».
«У тебя нет будущего. Даже самого малого. Все растрачено». Так сказала Марлен, играя содержательницу публичного дома, Орсону Уиллису, думал Фабер. И у меня нет больше никаких чувств, даже малой частицы чувства. Its all used up. Никакого чувства к другому человеку. Значит, и к Мире, бедной, доброй, замечательной Мире. Я любил ее. Определенно любовь была. А теперь? Ничего.
С Натали я хотел вместе состариться. С тех пор как она умерла, я часто размышлял: существует ли такая любовь, совершенно особая форма любви между старым мужчиной и старой женщиной. Я думал, как это должно быть чудесно, если это возможно. Я даже думал о таком отношении к Мире. Но для этого мне нужны были чувства. А их у меня больше не было. У меня было чувство ответственности за Миру и Горана. Поэтому я здесь. Нет, думал он, хуже! Это не ответственность, это жалость. Я чувствую к Мире только жалость. «Вы не можете сделать человека, которого вы любите, счастливым, даже выполняя все его желания, пока вы сами не будете счастливы».
Я несчастлив уже много лет, и моей любви к Мире уже давно больше нет. Что я могу сделать? Beware of pity! Берегись жалости!»
И он снова подумал о Марлен.
«Она рассказывала мне об этом английском фильме, в котором ее подруга Лилли Палмер, еще совсем молодая, играла главную роль. Это было уже в эмиграции. «Beware of pity!» Мне снова послышался голос Марлен: «Это была экранизация единственного завершенного романа Стефана Цвейга, мой дорогой. Вы знаете его под немецким названием «Нетерпение сердца». Цвейг пишет о двояком сострадании: об истинном, которое твердо, терпеливо, участливо и готово все выдержать, и о фальшивом, которое есть не что иное, как нетерпение сердца, стремление поскорее освободиться от мучительного потрясения чужим горем. Забудьте это, мой дорогой, это из другого времени. Сегодня мы все должны иметь сострадание друг к другу, настоящее сострадание, но мы его не имеем»
Это и есть фальшивое состраданието, что я чувствую к Мире, подумал он, теперь мне стало ясно, только нетерпение сердца, а не настоящее сострадание, которое испытывает доктор Белл к своим больным детям: твердое, терпеливое, готовое все выдержать.
Вчера, размышлял Фабер, когда я сидел у изголовья Горана, вошел Белл, переживавший смерть Стефана, и долго сидел совершенно подавленный, уставившись в пол. «Смерть каждого ребенкаужасная катастрофа», сказал он тогда. А я подумал: «Этот худой измученный врач за несколько часов научил меня простой истине, что жизнь и умение сострадать тесно связаны».
Его жизнь и его сострадание!
Но что же теперь будет с Мирой и со мной? Что?»
Глава четвертая
1
Когда он вернулся из Городской больницы и вошел в холл «Империала», он понял, что его друг Лео Ланер сегодня не дежурит. Его приветствовали два незнакомых портье.
Вас ожидает дама, господин Фабер, сказал один из них, от фрау Вагнер.
Он испуганно остановился:
Фрау Вагнер?
Да, господин Фабер. Дама в баре.
Спасибо, сказал он.
«Что бы это могло значить? подумал он. Что хочет от меня старая женщина, с которой я в 1945 году сидел в подвале Нойер Маркт? Что случилось?»
Маленький бар с изящной бело-золотой мебелью и темно-розовыми шелковыми обоями был пуст. За одним из столиков сидела женщина лет пятидесяти. Она была в белом летнем костюме и серьезно смотрела на Фабера карими глазами. Короткая стрижка, волосы тоже коричневого оттенка, овальное лицо.
Фрау Вагнер?..
Господин Фабер! Она быстро поднялась и протянула ему руку. Ее рукопожатие было крепким. Мы никогда не виделись. Моя мать
Анна Вагнер, сказал Фабер.
«Ее мать, подумал он. Значит, она вторая дочьРената».
Моя мать была тогда мной беременна, уже на сносях, сказала стройная женщина в белом летнем костюме. Одна она выжила. Просто повезло. Другие, сидевшие в этом подвалесвященник Рейнхольд Гонтард, старая фройляйн Тереза Рейман и молодая актриса Сюзанна Рименшмид, были казнены. Простите, что я говорю об этом, но я здесь из-за этих убийств.
Из-за этих убийств Откуда вы знаете, что я живу в «Империале»?
Об этом писали в «Вельтпрессе». В газете есть колонка: «В Вену прибыли». Я сегодня увидела там ваше имя и позвонила в отель. Мне сказали, что вы утром ушли. Тогда я пришла вечером, примерно час назад. Я подождала бы еще час и тогда оставила бы свой номер телефона. Мне нужно срочно с вами поговоритьне здесь, не в баре. Мы можем пройти в ваш номер?
Конечно, фрау Рената.
Не надо «фрау», пожалуйста, просто Рената!
Но
Я настаиваю на этом. Я живу благодаря вам.
Вздор!
Никакого вздора! Если бы вас не было в этом подвале и вы не помешали бы химику Шрёдеру взорвать проход, при взрыве погибли бы все. И моя мать. Она мне все время рассказывала о вас. А я снова и снова перечитывала ваш первый роман, в котором вы описываете события той ночи.
«Значит, Рената, только Рената!»
Раньше я чаще навещал вашу мать, дорогая Рената, сказал Фабер. Как она себя чувствует?
Она умерла, сказала Рената, шестнадцать лет назад от рака. А Евамоя сестрас тысяча девятьсот восьмидесятого года живет со своим мужем в Австралии.
Ваша мама умерла. Фабер стал запинаться. Я очень сожалею, Рената.
Смерть была милосердна, мама почти не чувствовала боли. Все произошло очень быстро. Со дня ее смерти я живу одна. Я работала несколько лет корреспонденткой в Вашингтоне от политического еженедельника «Вохенмагазин», в котором я и сейчас работаю. Но теперь я снова в Вене. Я знаю, как вы относитесь к этому городу и его жителям, господин Фабер. Но не все здесь подлецы, и здесь можно жить!
Он угрюмо посмотрел на нее.
Я не упрекаю вас! сказала Рената, когда они покинули бар и пошли через холл к лифтам. Что привело вас в Вену на этот раз?
Больной мальчик, сказал он.
2
Потом они сидели в гостиной номера 215 с светло-голубыми шелковыми обоями, с раздвижной зеркальной дверью и старыми картинами, изображавшими прекрасных дам и почтенных господ из прошлых столетий.
Я рада, что вы в Вене, сказала Рената Вагнер. Иначе нам пришлось бы вас долго разыскивать. В Люцерне, в вашей квартире, никто не отвечает. Мы слышали, что вы уже многие годы постоянно путешествуете.
Это так.
Наш журнал подвергается сильным нападкам. Мы должны быть особенно точны в производимых расследованиях, иначе нам угрожают санкции. Несмотря на всю нашу аккуратность, несколько раз это уже случалось. У нас лучшие репортеры. Мы имеем связи с достойными доверия служащими полиции и Министерства иностранных дел. Итак: две недели назад в Вене арестована группа правых экстремистов. При обысках в домах найдено много секретных материаловпрежде всего о руководителе этой группы. У вас есть оружие?
Фабер поколебался, но затем утвердительно кивнул.
Здесь?
Нет. Почему вы спрашиваете?
Материалы с абсолютной надежностью свидетельствуют, что шефом этой и нескольких других неонацистских групп является тот судья, который в 1945 году приговорил к смерти и приказал расстрелять Сюзанну Рименшмид, Терезу Рейман и священника Гонтарда, доктор Зигфрид Монк.
3
Монк жив?
Он жив. Полиция имеет все доказательства. И мы их тоже имеем. Монк живет по безукоризненно сфабрикованным документам под несколькими именами. Он один из главных боссов неонацистов Германии, Франции и Австрии. Постоянно меняет места проживания. Разумеется, у него есть телохранители. Мы расследовали факты: в случае опасности определенные высокие чины в полиции и Службе безопасности Германии предупреждают его. Так ему до сих пор удавалось избегать ареста, и на сей раз тоже, когда группа провалилась. В настоящее время он находится в Австрии под именем Эрнста Модлера или Фридриха Нимана. Рената Вагнер достала из белой кожаной сумки конверт и передала его Фаберу. Я принесла вам снимки. Это очень хорошие копии фотографий, которые были обнаружены при обысках.