Кто вы тут все!
Лёгкий ропот, не испуга, но неловкости, исторгнутый из самых глубин чащи, дал повод прийти в себя. Деревья подталкивали друг друга, выходили вперёд, едва ступая непослушными ногами От сего неуклюжего искреннего старания, взгляд луны сделался мягче, гнев рассеялся и янтарный румянец распространился по её щекам.
Луна остывала караваем на бересте ночи. Левый её край был надкусан, и из него, облаком исходил вкусный пряный дух земли.
Уроки жизни
Глядя на воду, могло показаться, что идёт дождь. В самом же деле, рыбы, уткнувшись в самое зеркало, склёвывали мошек, выдували из поверхности пруда небольшие пузыри, рисуя правильные круги и волны буквы! учили читать юрких непоседливых дошколят и солидных первоклашек, собрав их всех в одном месте. Нахожая болезнь зимы прервала науку, посему приходилось навёрстывать. Закончив урок, взрослые отошли в сторонку для степенной оживлённой весенней беседы в привычном треугольнике. Сменяя позы, не меняя позиций, они обсуждали ведомое лишь им, что казалось праздным бестолковым провождением времени. Впрочем, их ограниченная берегами жизнь, была уравновешена во всех её смыслах, и не нуждалась ни в поощрении, ни в порицании со стороны.
Ну, какие, всё же, люди неряхи!
Что такое?
Им постоянно надо напоминать: вымой руки, почисти зубы, а птицы гляди-ка, синица полощется уже минут десять, не меньше!
Да ну!
Ну, да!
Зайдя по пояс в воду, балансируя на скользких камнях, с явным наслаждением купалась синица. Она смывала с себя остатки липких осенних дождей, серых пыльных метелей, чёрных от копоти чердаков и обжитых мышами сараев.
Крупная красная рыба, взволнованная вознёй птицы, подплыла рассмотреть поближе на причину, зацепив животом обросший паклей водорослей камень и замерла, раззявив рот, куда, вместе с мелкой рябью воды, тут же направилась и безмятежно дрейфующая мошкара.
Рассердившись этим обстоятельством, не желая быть невольной причиной чьих- то несчастий, синица спешно выбралась на берег. Прямо так, не выжимая перьев, но лишь приподняв их, дала воде стечь немного и, наклонившись в сторону рыбы, недоумённо развела руками.
Гляди-ка, в каждой, как по банному венику, слипшиеся метёлки перьев. Мол, чего ж влезла, купались, не трогали никого, что она, что мошки.
Ага, по-соседски. Скандалят.
Ну, не то, чтобы Но ведь общаются, понимают друг друга!
Издалека было заметно, как рыба сконфузилась, встряхнула головой согласно и поспешила вернуться к приятельницам. А синица, мелко ступая по скользкому камню, отыскала прежнее удобное место и продолжила купаться.
Слушай, что ж мы-то не также вот. Ссоримся зачем, житья не даём друг другу. Ведь выходитни себе, ни Что мы делим? Зачем?!
На пруду меж тем закончилась перемена. Стайки мальков, как и прежде прилежно внимали учителю, синица сушила одежду, развесив её на солнце, а уцелевшие мошки одна за другой выбирались на берег, где трясогузка давно уж поджидала их к завтраку.
Озарённые добром
Намокший лист, зажатый промеж пересохших губ пруда, мнится сторожко замершей жабой. Совсем неподалёку, уронив себя наземьтюльпан, его клюв полуоткрыт. То ли сказать хочет что, то ли воды. По ступеням поленницы на крышу сарая взбежала лисица. Щурит глаза навстречу теплу, хрустит громко ухом и так умна, что не втягивает голову в плечи, не прячется, если идёшь мимо.
Колода у тропинки в лес рассыпалась халвой. Её немощь глядится прилично так же, как скорлупа иного пня, что лопнув орехом, обнажил свою пустоту, распахнувшись напоследок настежь.
Гудение наперебой шмелей и комаров заполнило собой всё. Обгоняя друг друга, ищут они случайных знакомств, но находят их реже, чем должны.
Не сочтя для себя зазорным, шмели приподнимают поблекшие лепестки первоцветов. Шлёпая по щекам, приводят их в чувство, и, сделав дело, присаживаются рядом, отпивают из ковша дубового листа, брызжут на них. Отдыхают недолго, и после, мгновение спустя, загодя отерев чёрным платком усы, летят дальше, гудя натужно.
На столах у весны всего вдоволь. Накрахмаленные резные салфетки молодой крапивы аккуратно выставлены в нужных местах, они всегда под рукой, куда не пойди. Но пока свёрнуты, подпускают близко и приятны глазу.
Длиннохвостые синицы и трясогузки играют в салочки, кружат головы другу так, что часто смешивают пары в суматохе погони. Разборчиво одно лишь солнце. Перебирая ветками, придумывает, на которую сесть, но лишь зря теряет время. С вершины сосны, что показалась уютнее прочих, его гонит ветер, укоряя небрежением хода дня, испортив который хотя раз, уж ничего нельзя будет выправить.
Нагнув голову, солнце нехотя бредёт в гору полудня, а там уж и вовсекатится вниз навеселе, к заре вечера, совершенно позабыв обо всём.
В сумерках, когда птицы дают себе перевести дух, особенно слышно, как мелкие молодые, острые на язык листочки судят солнце, шутят ему во след, а ветер Отчего-то не сердится на них, но напротивласкает, покоит, ибо он один знает то, что не со зла они таковы.
Всякий, кто стремится пробиться к свету, принуждён быть отчасти более стоек прочих, едва ли не жесток, но не от того, что в душе темно, а чтобы не растратиться, и успеть донести, восполнить своею малой каплей общую нехватку озарённости добром.
Взгляд
Весь день шёл дождь, посему, то ли по привычке, то ли от безделья зяблик рюмил, пищал, как заплутавший в траве щенок. Ему вторила овсянка, тужась перепеть и соседа, и соло ударных ливня, нимало преуспела в том, скоро осипла, отчего была принуждена замолчать.
Птицы ссорились который день. Обе пары выбрали для гнезда мохеровую крону туи со вплетёнными в неё ветвями сосны на берегу пруда. Место было более, чем подходящим для того, чтобы вывести в свет и выкормить птенцов. Каждая мать считала, что именно её дети достойны лучшей участи, а потому старалась сделать всё, чтобы этот сладкий кусочек мира оставить за собой. А он был и впрямь так хорош, что даже в ссорах, птицы не обнаруживали гнезда. Пролетая мимо с равнодушным видом, садились на воспалённую юностью вишню, на серый пень у воды А послеюрк, незаметно пристальному глазу, растворялись в сугробе кроны.
Но скандалили птицы с самого раннего утра. Отбирая, выхватывая друг у друга то гибкие прутики, то лоскутки мха, затягивали окончание строительства, что было чревато для овсянки, ибо её срок уже подходил.
Не одному лишь ветру было грустно наблюдать за тем, как спорят родственники, и задумал он однажды проучить их. Подошёл к дереву, прямо так, открыто, без обиняков ину, как крутить его в разные стороны, гнуть и трясти, будто банный веник. Зяблик и овсянка строили гнёзда так близко друг к дружке, что, упади одно, непременно рассыпалось бы и второе. И, наперекор беде, сомкнулись они тесно, охватили вчетвером оба гнезда сразу, едва удерживаясь в седле порывов ветра. Ухмыльнулся ветер, да отстал нескоро, дал проветриться, как того следовало: и глупости, и гордости чрезмерной.
Не прошло и недели, как зяблик издали, с изрядной доли ревности любовался невзрачной на первый взгляд своей подругой. Она отдыхала, подставив лицо ветру, а тот нежно перебирал пёрышки на её груди. Неподалёку суетился супруг овсянки, весь в сомнениях о том, как и что, в гнезде, под душистой чёлкой туи.
Пришлось в ту пору оказаться там же и чёрному дрозду. Помылся он в пруду с дороги, без суеты и лишних всплесков, огляделся пристально, оценил: и прошлую суету, и воцарившееся зрелое спокойствие. Зяблик и овсянка переглянулись, теперь им казалось, что места в кроне туи довольно, и дало бы приют ещё паре гнёзд, а уж чёрного дрозда, с его степенностью и флейтой, любой был бы рад видеть соседом. Но он не притязал, сверкнул своей драгоценной улыбкой и улетел.
А через недолгий срок купальное место на берегу было опять занято. Теперь там нежился певчий, дрозд. Он выглядел, словно закутанный в бабушкин платок малыш, что непоседливо лезет в лужу, невзирая на протесты нянек. Дрозд присел в воду и, млея, затих. Затёкшее в полёте тело понемногу находило себя, оживало Передышав, он оглядел всех своим мелким, вне страха взглядом, и преображённый, красивый и статный взлетел, нарезая воздух большими сочными ломтями.