Кто тебя впустил? Как ты сюда пролезла, Ираида? растерянно спрашивает он.
Ирка вздымается и идет на него напористо и неустрашимо:
Я сама себя впустила! Я не пролезла! Это пусть кошки твои драные пролезают! А я жена Я к мужу пришла!
Ты что? Очумела?! К какому еще мужу?!
К единственному. Других не было нету и не будет!
Слушай, что тебе надо? Деньги, что ли?
Горохова изображает крайнее потрясение, шепча:
А ты опять платить мне собрался? Тогда уж за все плати, Зюня! И за то, как меня вот тут на этой кроватке впервой разложил Я же тебе себя девушкой принесла. Почти И как бегал за мной Одно и то же выпрашивал. Не мог ты без меня, да? Забыл?
Я я людей позову.
Горохова хохочет:
Зови, миленький! Пусть все слышат, что за урод всем городом рулить собирается.
Слушай, Горохова. Уходи по-доброму а?
А если нет? Выставишь меня, да? Как мамочка выставляла?! Валяй, мне не впервой. Только не забудь вспомнить, как я сына тебе чуть не под забором рожала! Сыночка нашего
Ну Гришка-то при чем? Хоть его-то не трогай.
И тут Горохова выкидывает то, чего он не ждет.
Она не просто опускается перед ним на колени, она распластывается всем телом и обхватывает его башмаки.
Зюнечка, миленький Ну прости ты меня за все. Только не гони меня. Я же люблю тебя больше жизни. Я что угодно Только не гони
А, черт Да кто тебя гонит? слабо бормочет Зюнька.
А майор Лыков удовлетворенно крякает, когда в окнах на втором этаже выключается свет. Он набивает номер на своей мобиле, ухмыляясь:
Степан Иваныч! Это Лыков. Докладываю. Сначала орали. Вообще-то сильно А теперь? Теперь свет выключили
Степан в пижаме сидит в постели с мобильником в руках. Серафима сидит тут же, в их спальне, перед трюмо, накладывает ночной крем на лицо.
Свет выключили? Это хорошо Можешь больше там не торчать
Степан Иваныч надевает очки и с каким-то странным интересом рассматривает что-то мурлыкающую под нос женщину.
Ну ты у меня и умница по постелям, Сима. Все как ты просчитала.
Не первый год замужем, Степа.
Думаешь, уломает она его?
А то нет? Он только с виду мужик, а тактеля молочное. Ритка его испортила. Что мамочка решиттак и будет. Да ему и все равно, по-моему, Ирка или еще кто Привык мутер в рот смотретьего теперь любая захомутает Лишь бы не самому решать.
Что-то мне все это, Серафима, не очень. Кажется, нахлебаемся мы еще с этой Ираидкой
Не боись. Взбрыкнетстреножу.
Серафима перебирает на трельяже флакончики с духами, выбрав, душится за ушами.
Слушай, у тебя что? Духи новые
Это все Кыська. «Мама! У тебя духи вульгарные» Ничего себе вульгарные Триста баксов пузырь. «Весь мир возвращается к классике!» «Шанель» приволокла, засранка. А тебе что? Что-то не так?
Все, что ты делаешь, мне всегда«так»
А я сплю.
И это моя последняя спокойная ночь на месяцы и годы вперед.
Мне даже ничего худого не снится.
Спит Л. Ю. Туманская. Она же Басаргина.
И не знает еще, кто и чем ее завтра разбудит!
Глава шестая«К БОЮ, МАДАМ! К БОЮ!»
Еще до рассвета Гаша услала меня в Плетениху за свежей домашней сметаной. Но денег на бензин для «фиатика» не дала. Пришлось пилить на ее древнем велосипеде.
Муж Агриппины Ивановны, дядя Ефим, в деревне меня уже ждал. Сидел возле погреба, дымил «Беломором» над бидончиком литра на три. Гаша на него спихнула все хозяйство, он и пас их двух коровок, и доил, и молоко прогонял через ручной сепаратор.
Сметана у них была классная, плотная, пахучая и чуть-чуть коричневатая от лесных трав.
Гришка с Гашиной выпечкой, булочками и прочим, наворачивал ее безотказно. Зато и мордочка у него после Москвы была упруго-смуглая, с румянчиком. Агриппина Ивановна в этом плане нас с ним гоняланикаких «сникерсов», чупа-чупсов и даже мороженого, всего того, что она брезгливо называла одним словом «хымия».
Я угостила дядю Ефима хорошей сигаретой, мы немножко потрепались насчет лекарству него закончился аспирин, потом он приторочил к багажнику корзину со свежей морковкой (тоже без «хымии»), я приспособила на руль бидончик со сметаной и покатила назад. В город.
Ехала не по проселку, а по тропе над Волгой.
Утро было потрясное. После потопа мутные воды в реке очистились, на мелкоте под берегом в прозрачности просматривались белый песок и гривки камней, волосатые водоросли, поблескивала, кормясь, рыбья мелочь.
Отдыхающих в палатках я почти не видела. Как всегда к осени, серьезные туристы уже сворачивались, потому как на дальнее путешествие уже лета не хватит, а на ближнееи ближе к Сомову на плесах места хватало.
В одном заливчике на якорях стоял классный катер, белый, остроносый, с широкой кормой и каютными надстройками. Импортный. На палубе какой-то мужчина с животиком, в плавках и бандане, делал зарядку. Мне почему-то показалось, что это Кочет, но расстояние было большое, и я решила, что ошибаюсь: какого черта вечно занятому «вице» под нашим Сомовом на Волге делать?
К дому я решила ехать не через центр, а через слободу. Там дорога немощеная, велик по плотно убитой травянистой улице летит птичкой
И вот тут впервые увидела это.
Какие-то два пенсионера с ведерком клея и рулоном плакатов клеили на срубе слободского колодца яркий плакат.
Я подъехала посмотретьи обалдела!
На плакате был изображен Зиновий Семеныч Щеколдин, то есть Зюнька, сам на себя не очень похожий, в алой косоворотке «а-ля рюс» с перламутровыми пуговичками, которые он сроду не носил, с державным выражением на физии. Вглядывался из-под ладошки в голубые речные дали, где рисовались золотые ладьи с полосатыми парусами и контур атомной подводной лодки.
Зюнька здорово смахивал на Илью Муромца с известного полотна. Только без бороды, блондинистого и молодого.
Из надписи явствовало, что передо мной имеет быть «ваш кандидат» в мэры города Сомова. А громадные литеры «Волгуволжанам!» свидетельствовали о том, что никаких иноземцев и тем более иноверцев Щеколдин З. С. в город Сомов не допустит
Старички меня почему-то почти испугались, засуетились и рванули рысью вдоль заборов.
С одной стороны, я испытала как бы облегчение. Раз Зюньку толкают в градоначальники, значит, перестанут пропихивать меня.
С другой стороны, это явление меня озадачилокак ни крути, а Зиновий был тоже Щеколдин.
Щеколдин, сын Щеколдиной
Однако, подумав, я решила, что, используя свое личное влияние на З. С. Щеколдина, пустив в ход все свое личное обаяние, а также памятуя о том, что у нас с Зюнькой как-никак, а общее дите, которое он мне доверил как для выращивания, так и для воспитания, я сумею нацелить Зиновия на честное исполнение гражданского долга, скурвиться ему не дам и вообще буду сама помогать ему в его предприятиях, верно и честно
Предприятия будут тоже несомненно честными.
Когда я въехала на дедово подворье, Агриппина Ивановна, влезши своими ножищами-тумбочками на табурет, развешивала на веревке бельишко из таза.
Гаш, давясь смехом, сказала я ей. А чего я сейчас видела! Такой плакатище величиной с простыню Нашего Зюнькув мэры! Ну совсем обалдели. А где Гришка? Спит еще, что ли?
Гаша пробурчала невнятно:
Так как раз папаша этот на своем мотоциклете и приезжал Только что. Забрал его
Покатать, что ли? Вообще-то Зюнька Гришуню учит. Для мужика будущего это совсем неплохо. Но не сейчас же Кандидат!
Гаша наконец обернулась ко мне, и я обмерла.
Лица на ней не было. Просто какая-то дрожащая мелко-серая квашня вместо личика, обильно смоченная слезами. Губищи в кровь искусаны.
А, елки-ежики! завопила она отчаянно. И зачем я эту стирку затеяла? И тебя не было. И не знала я ничего! Не знала! Пока соседка не прибежала Сказать
Чтосказать? Да не молчи ты!
Ирка в городе. При них она опять. Горохова. С Зиновием. Их уже на базаре видели! Ну теперь выходит и с Гришей. Я этого гада спрашиваю. А он молчит, молчит он. Тварюга бесхребетная. И все мимо смотрит!
Небо на меня рухнуло.
То есть не небо, конечно.
Это земля фуганула с гулом в небеса.