Трубы горят, Сеня?
Болею, не видишь? Острое респираторное Как там на фирме?
Вспомнил наконец Катится И без тебя
«Катится, катится, голубой вагон» Гришка пел. А куда он катится? Как там дальше?
Не знаю. Ну и срач тут у тебя, Семен. Тетку бы какую позвал Прибраться
Да я тут не люблю бывать. Не ждут-с меня больше тут. Некому-с.
Чичерюкин, конечно, засучивает рукава и начинает мыть посуду. Служивый же, армейская школа, он никакого бардака не переносит. И ничего не стыдится, даже блевотину за Сим-Симом подтирать.
Может, хватит керосинить, Сеня. Да и накладно. Сколько ты уже на ипподроме просадил? А в казино? Сколько тебе Нинка, светлая ей память, говорила: «Не играй!»
Да какая это игра? с презрением фыркает тот. Вшивость одна, а не казино. Вот в Монте-Карло бы Или в Куала-Лумпур! А еще лучше в Лас-Вегас Слушай, а давай-ка я арендую какой-нибудь «боинг»и туда!
Может, покуда без «боингов» обойдемся? Куда-нибудь поближе дунем. Проветрю я тебя. А что? Тачка моя внизу. Может, махнем на пару? Вот так вот, прямо сейчас
Ты опять за свое?
Да не к ней, не к ней. К Гришке! Он же игрушек тут понаоставлял На весь «Детский мир» хватит. Покемоны эти дурацкие. Прихватим и так, знаешь, без шухера Скромненько Ты да я Да мы с тобой Тут езды-то
Туманский бледнеет. Он всегда становится белым, когда заводится:
Эт-та чтобы Туманский Семен к какой-то на коленках пополз? Да их таких на дюжину двенадцать! Вон кубометрами ждут! Шпалерами строятся! Только свистни!
Что-то ты не больно-то свистишь. Тарелки вымыть некому.
Отойду! Все будет окей! Вот была онаи не будет! Это тебе не Нина! Это ту Туманскую никто забыть не может. А эта? Да кто она такая? Кого я подобрал? Какая-то полудеревенская полууголовная полудурочка! Ты хоть понимаешь, из какого дерьма я такую конфетку слепил?!
Чич качает головой:
Из дерьма конфетки не лепят, Сеня. Ну что, едем?
Туманский поднимается в рост, потому как, когда он вспоминает, кто на этом свете хозяин всему, ему обязательно надо водрузить себя повыше, как на Мавзолей:
Много себе позволять стали, Кузьма Михайлович. Свободен!
Я-то свободен! А ты?
К обеду они, конечно, мирятся. И Сим-Сим клянется Кузьме, что с этого вечера он начинает абсолютно новую и чистую жизнь.
А вечером опять втихую смывается от Чичерюкина
Иногда я думаю о том, что, если бы у Сим-Сима хватило ума и совести и он бы и впрямь в те идиотские дни приехал бы покаянно и смиренно за нами с Гришкой в Сомов, я бы сдалась
Может быть
А может быть, и нет
Что теперь талдычить?
Когда этого не случилось
Прошляпил он меня.
Просвистел.
Профукал.
И может быть, даже не в дни, а в какие-то решающие часы и минуты.
Потому как, как у каждой женщины, у меня случались почти мгновенные вспышки непредсказуемости. Когда мозги, расчеты и решения не имеют никакого значения.
Ибо сказаноневедом и невидим путь орла в небе, змеи на скале и, естественно, путь к сердцу женщины. И наоборотот бабьего сердца в самом противоположном направлении
Больше никому ничего я на эти идиотские предложения о гипотетическом мэрстве не отвечаю, Гаша скорбно врет по телефону, что я болею детской оспой, «ветрянкой», что в моем возрасте смертельно опасно и грозит крупными осложнениями. И никого в дому не принимаю, дабы никого не заразить. Держу карантин.
А я по уши влезла в разборку дедова архива и никого в упор не вижу.
Конечно, если бы я была чуть-чуть более любопытна, то заметила бы, что с Зиновием творится что-то неладное.
Парень спал с лица, к Гришке почти не заходит и совсем перестал со мной откровенничать, словно постоянно боится чего-то или кого-то.
Потом-то я узнаю, в какую бетономешалку его засунули лично Захар Кочет и вся его свора и как они ему жить не давали, не разрешая ни шагу ступить, ни дохнуть.
Как-то вытаскивают его из аптеки во время перерыва, старец и и. о. Степан Иваныч и прямо в халате и шапочке тащат попить полуденного пивка в кафе на набережной. Хозяин кафе узбек Шермухамедов давно обложен щеколдинцами мощным оброком и стелется перед ними ковриком, стараясь ублажить.
Дожимают Зюньку они не впервой.
Для них даже отдельный столик выставлен, над водами. Зюнька угрюмо утыкивается носом в кружку, Степан Иваныч помалкивает, и только старец вьет словесные петли вокруг Зиновия, разливаясь соловушкой. Добренький такой.
Да чего особенного-то, Зиновий? журчит он с улыбчивой укоризной. Горододно название. Ты же тут, внучек, каждый дом в лицо знаешь. И каждого. Через твою аптеку весь город прошел. Значит, уже привычка есть К тебе У пожилых. Я правильно понимаю, Степа?
И у молодняка он свой: не один мотоцикл вместе с ними бил
Во-во! Опять жепродолжатель дела матери.
Ох, дед. Как будто ты не знаешь ее дел?
Тем более. Все силы положишь на исправление допущенных ею ошибок. В светлую память о ней. А Степан тебе поможет По первости Он же Ритку покуда замещает. Поможешь, Степа?
Угу
Мы все тебе поможем, Зиновий. Тем более не чужой. Свойэто главное. В семье. А семья не выдастсвинья не съест.
Вон. Дядя Степан тоже в семье. Тем более он из этой мэрии и не вылезает. Дед! Вот онсамое то.
Не вариант, Зиновий.
Степан Иваныч интересуется без обиды:
Просто так, Фрол Максимыч. Из интереса? Почемуне вариант?
Ты извиняй, Степа, но давай без церемоний. Кто ж тебе доверится? Когда все знаютты подкаблучный. Об тебя Серафима только что ноги не вытирает. А глава городаэто как железный гвоздь!
Тогда это ты, дед! убежденно бросает Зюня.
Балбес. Какая у меня перспектива жизни? У меня одна перспективапожарный оркестр с похоронным маршем.
Зиновий пробует выкрутиться:
А почему бы не начальник порта. Татенко Владимир Семеныч? При нем даже грузчики не матерятся. Боятся.
Жаден. Все под себя гребет. Он же весь город разворует, Зиновий! Людей же жалко.
Ну а что они про меня знают-то, люди? «Зиновий, дай аспирин», «Зиновий, чего от прострела?». Только что клистиры не ставлю. Сплошной геморрой. Ничего выдающегося.
Господи, выдающегося из тебя нужно сделать? Героическую фигуру? Да хоть завтра!
Как это? любопытствует Степан Иваныч.
А пусть он у нас на вокзале при публике из-под электрички выхватит неизвестного ребенка! И спасет его! Весь город от одного удивления на рога встанет! Ребенка я достану, с машинистом договорюсь! Ящик водкивсего делов! Еще по пивку, Зюнечка?
Перерыв окончен. Мне аптеку открывать. И хватит с меня этой вашей муры! Все!
Зиновий, взглянув на часы, освобожденно лупит прочь от них по набережной. Степан Иваныч допивает Зюнькину кружку. Он всегда за щеколдинскими допивает недопитое. Привык.
По-моему, он ничего так и не понял.
А нам и нужен такой, чтобы ничего не понимал.
Сияя как ташкентское солнце, к ним подкрадывается хозяин кафе, держа лапу под грязным передником, подсовывает под руку старику пачечку таких же грязных купюр. Максимыч, как бы и не замечая его, приподнимает крышку, узбек кладет деньги в его постоянный чемоданчик.
За две недели, почтенный.
Иди с миром, дорогой. Ты к нам с миром, и мы к тебе миром.
Узбек, почтительно кланяясь, пятится.
Фрол Максимыч, ну ты бы не так в открытую. Неудобно же. Да и потомнужна тебе его мелочевка? Все мало тебе.
Не в деньгах счастье, Степа. В уважении.
Дурота все это. С Зюнькой.
Дожмем. Кого ж еще? разморенно зевает старец.
Они расползаются.
Но через пару часов Максимыч галопом влетает в мэрию и выдергивает Степана из-за мэрского стола, за которым тот круглые дни играет сам с собой в шахматы.
Просыпайся, Степа. Захарий звонил. Прямо каркал: пиар! пиар! Ты знаешь, кто на нас пахать будет? Этот самый крутой московский. Ну, знаменитый, который только что на северах в губернаторы мужика пропихнул. На нем штампа ставить негде! А он егов губернаторы. Пошли в гостиницу.
Зачем?
Так он уже здесь. В лучшем люксе!
Кто?!
Да пиар этот долбаный! Пиар!!
Когда я впервые увидела столичного пиаровского звездуна, сверхмощного спеца по политтехнологиям, профессора и даже члена какой-то новомодной академии, особу, сильно приближенную к администрации прежнего президента, Юлия Леонидыча Петровского, я поняла, что Малый театр, а возможно, даже и сам МХАТ потеряли великого актера. Юлий Леонидыч потрясно изображал вельможу, этакого лениво-царственного моложавого барина, ухоженного до последнего волоска холеной рыжеватой бородки, с лобешником, переходящим в лысину мощной покатой головы (что сразу говорило о том, что череп такой величины должен быть заполнен уникальным и драгоценным содержимым), брезгливо-ироничного, роняющего слова как бы устало-безразлично и нехотя снисходящего к малым мира сего