Артур Адамычэто наш учитель музыки, такая элегантно-неряшливая жердина с большими ушами, французскими усиками, почти один к одному похож на Дон Кихота.
Господи! И он еще преподает свое пение? И с городским хором тоже носится?
А куда денешься?
Чего ж вы раньше не прочирикали? У меня, конечно, своего почти что ничего и не было, но к супругу могла подкатиться. Он вообще-то не очень жадный Был А теперь
Да носят наши сороки на хвосте, что теперь.
На здоровье. Только опоздали вы с миллионами, Нина Васильевна. «Финита ля» все на свете! И комедии, и трагедии, и все остальное в придачу Это насчет «ешь ананасы, рябчиков жуй!». Мне б теперь самойне до жиру, быть бы живу
А как у тебя с языком?
Да, в общем, нормально. Никаких толмачей на переговорах с иностранцами у меня и близко не бывало.
Ну да Ты ж там небось все с Европами
Не только. Но сами понимаетерабочий язык и с китайцамиинглиш!
Вот тебе шарик, бумага Пиши заявление У меня старшие классы фактически без англичанки. Пыхтит тут одна Только ее английский ни один англичанин не поймет.
Да, я, в общем, за этим и пришла Хотя И не совсем за этим
Она вонзается из-под очков остро и обиженно:
Так И ты, значит, боишься?
Боюсь? Чего?
Она вдруг стучит отчаянно кулачком по столу, роняет головенку в ладошки и всхлипывает:
А всего! Зарплаты по два года не получать, как мы не получаем Картошку сажать, чтобы ноги зимой не протянуть Последние кофточки штопать, чтобы дети нас за бомжих не принимали И гордитьсямы, педагоги милостью Божией На нас земля держится! Господи-и-и Надоело-то-о-о
Нина Васильевна, родненькая вы моя Да я не про то. Я же к вам посоветоваться пришла. У меня ж тут, кроме Гашки, никого нету А та одно вопит: «Соглашайся, Лизка! Мы их всех кверху задницей поставим!»
Кого это?
Щеколдинских.
Ничего не понимаю.
Я вынимаю из сумки сегодняшние казенные конверты и шлепаю перед нею. Она напяливает очки и бегает глазами:
«Предлагается создать инициативную группу баллотироваться на пост сообщить о решении» Господи, да никак тебя власти в мэры на место Ритки вербуют?
Ну?
Ну, извини, что я на тебя всех собак спустила.
Ха! Разве это собаки? Видели бы вы тех собак, которые меня раньше в куски шматовали!
В градоначальницы, значит Не знаю, что и сказать Это очень подумать надо Очень Вообще-то как-то нехорошо у нас Мутно Ну и что ж ты решаешь?
А я уже решила! Обойдутся Виват родимой школе! Пора платить долги!
Ну ты все такая же Порох! Сначала делаешь, а потом начинаешь думатьзачем Город тоже родимый
Да при чем тут город? Хватит с меня За каких-то покойниц отдуваться!
Покойниц?
Именно. За одну, Туманскую Нину Викентьевну, первую жену моего котяры блудливого, пахала будь здоров. Даже по ночам, в койке. Хотя я ее и живой-то не видела. А теперь что? Еще за одну упокоенную Маргариту Федоровну Щеколдину ее дерьмо разгребать? Да от меня уже самой гробами несет Дорогими могилками Все! Налопалась! Я жить хочу! Сама! Своей собственной жизнью!
Неожиданно, усиленные пустотой школы, за стеной громогласно звучат фальшиво-яростные аккорды фортепьяно.
Что это?!
Адамыч чудасит. Инструмент настраивает.
Мы торопимся в спортзал.
А там Артур Адамыч, горбатый от старости, в белом застиранном сюртучке, но с бархатной «бабочкой», играет на фортепьяно газмановских «Офицеров», с интересом глядя на Гришку, который стоит на табурете и увлеченно заливается прекрасным дискантом. От дверей, присев на корточки, за ними наблюдает Лохматое.
А Гришуня разливается:
«Ахвицеры, ахвицеры Ваше сердце под прицелом!»
И тут под крышкой рассохшегося фортепьяно со звоном лопается струна, опрокидывая всех нас в тишину.
Ну вот Опять то же самое! И руки сводит бурчит Адамыч, растирая аристократические кисти рук, изломанные артритом, в буграх и старческих венах.
Гришка вздыхает:
Там дальше еще интересней. Мам, я не допел.
Лохматов смеется:
Давно я не слышал в сих стенах что-то более вдохновенное! Браво, маэстро!
Сынуля вас не очень заколыхал, Артур Адамыч? Он может.
Адамыч рассматривает меня и чешет маковку, припоминая:
Послушайте, Басаргина? Конечно, Басаргина! Очень интересный голосишко у вашего сынка. И слух отменный. Но что-то я не припомню, чтобы вы в вашем классе лично у меня отличались подобными вокальными способностями В кого же он?
Ты все путаешь, Адамыч. Это не она, это Ираида отличалась. Подружка ее. Они же не разлей вода были Горохова
У меня перехватывает горло от ненависти:
Не надо так. Нина Васильевна Даже поминать ее Не надо!
А потом я совершенно неожиданно получаю по мозгам от обожаемой педагогши по полной программе.
Она провожает нас с Гришкой до ворот школьного двора, и, когда я спрашиваю, когда мне зайти к ней, чтобы получить программы к новому учебному году, познакомиться с установками и новыми методиками по преподаванию английского, Нина Васильевна, сняв очки, изучает меня как-то брезгливо-враждебно и даже не без жалости.
Это отпадает, Басаргина, ледяным тоном абсолютно безапелляционно заявляет она. Я тебя в учительши не возьму. Подмокла, что ли? Боишься ручки испачкать? Не собираешься в нашем сомовском дерьме ковыряться? Ты же Басаргина, Лиза! Хоть деда-то вспомни! Ты же никому в школе не спускала Ни одной обиды Даже пацанам! Всех метелила! А ведь мы обиженные, Лиза. Все мы тут обиженные.
Вы что? Всерьез? Нина Васильевна?! Я уже почти ору в ужасе.
Более чем
Да я завтра же шмотки соберу! Гришку под мышку И к чертовой матери отсюда Куда глаза глядят Да на кой хрен мне еще и тут себя гробить?
Ну тогда ты будешь просто мелкая дрянь. Такдерьмецо на палочке Прости уж!
Старушечка моя церемонно кланяется и чешет в школу, держа спинку прямо, как солдатик на строевой, и ни разу даже не оглянувшись.
Мне обидно.
До ожоговой боли.
Ничего себепришла к своим
А своих нигде у меня и нету.
И никто не хочет знать, как мечтает жить некая Басаргина
Всем на нее наплевать. И у каждого на сей случайсвоя личная колокольня.
Гришуня что-то учуял. Заглядывает мне в глаза, теребит:
Ты чего, мам? Тебя обидели?
«Белые пришлиграбют Красные пришлиграбют Куды крестьянину податься?»бурчу я. Это кино такое было, Гришунька.
С Шварценеггером?! вспыхивает он любопытством. Мы с дедом Сеней сколько раз про него смотрели!
«С каким это дедом Сеней?»вяло думаю я. И только потом доходит. С Туманским, конечно. Сим-Симом. Семен Семенычем. Он же для Гришкидревний дед. И парень про него не забывает.
А я?
Когда мы с Гришкой добираемся до дома и я вижу, что коричнево-аппетитная в хрусткой кожице индюшка из даров кавказского ресторатора уже засажена в духовку и дожаривается, распространяя закусочно-обалденные ароматы по всему участку, я устраиваю Агриппине Ивановне скандал.
Домоправительница даже не протестует, просто презрительно пожимает плечами и, сплюнув, отправляется спать.
Гришка слишком устал, чтобы дослушать до конца вечернюю сказку из сборника братьев Гримм, и тоже отключается.
У меня после событий этого дняни в одном глазу.
Хотя я тоже насильно отправляю себя в спальню.
Ничего не выходит, и я выбираюсь на веранду, кутаясь в простыню. Где и пью из чайной чашки Гогину самогонно-виноградную чачу. Хрустя зеленухой.
И с иронией размышляючто это он припер? Это уже взятка? Или еще комплимент?
И еще я думаю о том, что, если всерьез, никуда я от Москвы не убежала. Это все утешение для дебилок. А я все еще сижу в моей московской жизни, как лосиха в бездонном комарином болоте, и никуда мне от этой липучей грязи не деться.
Они же все всё про Туманского знали. И безопасник наш Чичерюкин, и его возлюбленная Элгочка, то есть Элга Карловна, и, наверное, наша финансовая директриса Белла Зоркис. Но помалкивали. Жалели меня, кретинку? Или как?
Баб, конечно, у этого тихушника Сим-Сима и при первой жене было вагон и маленькая тележка. Но эта смывшаяся в Швейцарию издательша какого-то вшивого журнальчика Монастырская Маргарита Павловна была явно из самых ценимых.