Вернувшись домой, сержант обнаружил, что тазик, ведро и другая посуда, подставленная под капли, успела заполниться до самого верха и вода, обрадовавшись неожиданной удаче, перебралась через край и хлынула на пол. Сняв форму, бережно повесив ее в шкаф, Степан Ильич слил талую воду, мутную от штукатурки, в канализацию, протер пол и поставил емкости на место. После достал пачку "Беломора" и вновь закурил. Вторую папиросу за день! Давно он так много не курил, давно
Другой, наверно, успокоился бы после визита к главе поселковой администрации. Махнул бы на все рукой. Течет-то не все время. Когда снаружи сухововсе и не течет.
Но не Захаров. Возраст согнул спину и окрасил волосы белым, но характер остался все тот же. Боевой. Упорный. Живучий. Вот уж чего, а стойкости воину не занимать. До Берлина дошел и до райсовета дойдет! Тем более, что до районного центра несомненно ближевсего пара остановок на электричке.
Поутру старик направился на станцию. Ночью прихватил морозец и протечка остановилась, но это не означало, что можно ждать, сложа руки, когда солнце пригреет вновь и с потолка опять побежит. А там и май не за горами. С ливнями и грозами.
Тропинки, хлюпавшие вчера талым снегом, сегодня покрылись льдом, превратившись в скользкую гребенку, серьезно затрудняя передвижение. Даже молодежь ступала очень осторожно, рискуя навернуться, а для пенсионера с больной ногой улицы поселка превратились в почти непреодолимое препятствие.
В вагоне электрички Степан Ильич ехал в гордом одиночестве. Этот вид транспорта в последние годы не пользовался особым спросом. Кому, куда ехать в середине весны? Дачный сезон еще не начался, за покупками в городтоже не время. Кто может себе позволить скататься в большие магазинытот сейчас на работе, поедет на выходных. И, скорее всего, не на поезде, а на персональном автомобиле. Машин развелось
Аварии в райцентре на каждом углу. Казалось бы, городоктьфу. Пешком из конца в конец за полчаса пересечь можнонет, все на машинах едут. Раньше, когда на лошадях ездилии аварий-то не было. Все оттого, что две головы лучше, чем одна.
Ветеран в районном центре давно не был. Лет двадцать. Да и зачем? Все, что было нужно для жизни, он покупал в сельмаге. С тем, что нужно не было, он поступал еще прощевовсе не покупал. Многое изменилось в городе. Но многое и осталось прежним. В здании ЗАГСа лишь деревянные окна сменили на пластиковые. Трещина на парапете с прутьями ласточкиного гнездавсе та же.
Старик, сбавив шаг возле Дворца Бракосочетания, смахнул невидимую слезу. Здесь он расписался со своей Елизаветой Петровной в 1947-м. Одной из тех бесчисленных девушек, что стреляли глазками в молодого сержанта. И единственной, кто поразил сердце воина снайперским выстрелом.
Здесь же получал свидетельство о смерти своей супруги и Мишкисына, погибшего в восьмидесятых "за речкой". Только бумажка. Тела так и не было. Хоронили пустой гроб.
Захаров хотел верить, что это всечудовищная ошибка. Что Мишкатам, живой. Улыбается, в тельняшке и голубом берете. И вот-вот вернется.
Сколько раз такое было? Похоронки на сержанта мать получала раза три. Четвертую, на себя же, парень получил уже сам, летом 1945-го. Война всякое бывает.
Вера угасала. С каждым годом.
Степан Ильич потянулся к сердцу, которое кольнула игла внезапной боли, сердце, несмотря на все жизненные передряги, еще живое и горячее, не утратившее способности чувствовать, но рука наткнулась на холодный металл орденов. Награды напомнили ветерану, что есть нечто, дороже жизни отдельного человекаДолг. Долг перед Родиной. Потому он сам сбежал на фронт шестнадцатилетним пацаном, приписав себе пару лишних лет, и потому Михаил не мог поступить иначе. Родинаэто не кусок земли от границы до границы, и даже не люди. Родинаэто право жить по-своему, жить, сохраняя веру в свои идеалы, не позволяя кому-то там, с чужой стороны, и неважно, что это за сторонаФатерланд или Хоумланд, диктовать свою волю свободному советскому человеку.
Папаша, куреха есть?
А? Что?
Погруженный в свои мысли, сержант не заметил, как к нему подошел парень. Среднего роста, в кожаной куртке с меховым воротником, с упитанной красной ряхой, поросшей трехдневной щетиной, бритой наголо головой. От незнакомца сильно пахло перегаром.
Курить, говорю, есть?
Пенсионер рассеяно похлопал по карманам, вынул пачку "Беломора" и протянул ее лысому. Тот, завидев угощение, скривился, показав золотую фиксу.
Не, такие не курю. Дед, дай денег на опохмел? А то трубы горят!
Молодой еще, возразил Захаров. Пойди, сам заработай.
Так я вместо работы, оскалился парень. Не будь жмотярой, пенс. Такое богатство носишь! Почем сейчас медальки, если продать?
Незнакомец ткнул пальцем в награды ветерана, блестящие в разрезе воротника расстегнутого пальто. Старик еле устоял от мощного тычка огромной лапы тунеядца. Как? Продать? Награды? От одной мысли о том, чтобы продать ордена и медали, заслуженные кровью, неимоверными усилиями и лишениями, его обуяло бешенство.
Где ему, этому сытому молодому подонку, живущему в мирное время, понять, что такоеспать в окопе в тридцатиградусный мороз, согреваясь лишь деревом приклада ППШ, или лежать на муравейнике, обливаясь потом, пока в кожу впиваются желваки насекомых, и не сметь не то что пикнутьдаже пошевелиться, чтобы не выдать себя патрулю гитлеровцев, и выполнить поставленную боевую задачуподорвать склад с топливом для танков захватчиков. Или, попав в окружение, обедать банкой тушенки и черствым сухарем на четверых.
Есть ли этому цена? Нет, цена, конечно, былажизни миллионов людей, трудящихся в тылу, уповающих на отвагу и выносливость фронтовиков. Но разве можно измерить эту цену деньгами?
Ветеран покрепче перехватил тростьединственное оружие. Орденоносный сержант понимал, что этот бой, скорее всего, станет последним для него. Но отступать Степан Ильич мог исключительно по приказу. Сейчас приказа не было. Бежатьтак вовсе не приучен.
Ишь, чего удумал, сволота! взорвал напряженную тишину звонкий голос.
Незнакомец согнулся пополам, получив сумкой по лысине. Женщина, лет пятидесяти, полноватая, розовощекая, мутузила негодяя своей сумкой, нанося удары со скоростью автоматного затвора.
Ветерана грабить, падлюка! не унималась спасительница. Креста на тебе нет, отморозь!
С сумочкой она управлялась очень умело. Видимо, инструмент был многофункциональным. Как нож разведчика НР-40. И кровь фашисту пустить, и хлеба нарезать. Так и женщина использовала свою сумку и для транспортировки вещей, и для самообороны.
Парень, выкрикивая ругательства, едва успевал уворачиваться от необычного оружия, закрыв голову руками, пропуская удар за ударом.
Ты чего, бабка? прошипел он. Крыша протекла?
А ну брысь отсюда, мерзота!
Лысый капитулировал. Окончательно и бесповоротно, покинув поле боя, оглядываясь и возмущенно тявкая. Пенсионер поднял выроненную пачку папирос, в которую набился снег, протер картон от налипших ледяных кристалликов и убрал во внутренний карман. Женщина, тяжело дыша после схватки, сдула локон волос, выбившийся из-под шапки и улыбнулась.
У вас все хорошо? заботливо поинтересовалась она.
Да-да, спасибо, сухо поблагодарил Степан Ильич.
Фронтовику было немного стыдно своей старческой немощи. В 1944 году сержант голыми руками капутировал троих фрицев. Даже лет тридцать назад скрутил бы этого ублюдка в бараний рог! Но что вы хотите? Годы! Идет десятый десяток! Конечно, сила в руках давно не та
Вы далеко собрались?
В райсовет, ответил Захаров.
В райсовет? удивилась спасительница. А! В районную администрацию? Может, проводить вас?
Нет, что вы, не надо, смутился пенсионер.
Да, ладно, бросьте это, тут недалеко
Женщина, не слушая возражений, взяла старика под руку, и пошла вместе с ним к зданию, еще сталинской постройки, с белыми колоннами и высокими, узкими окнами.
Глава администрации был занят. Как раз принимал журналистку местной газеты, которой рассказывал о концепции шаговой доступности, о том, какие удобства для населения повлечет новый план развития города. Особенно для престарелых жителей. Хорошо же, когда все рядом! Вот родильный дом, вот садик, вот школа, вот крематорийвсе близко! И ходить далеко никуда не надо! Можно вообще, экономии ради, из роддома сразу в крематорий.