О, думаю ей было что обсудить с другими именитыми матронами. Мне хотелось плюнуть ей в лицо: политически подкованная сучка, она наверняка все знала, и, может, на что-то повлияла.
Но вместо этого я просто перехватил нашу бедную маму поудобнее и понес домой.
Теперь, думаю, ты лучше понимаешь, почему мама тогда так сошла с ума. Груз вины непомерен, он тяжелее груза горя, а вместе они придавливают человека к земле как ничто другое.
А я люблю тебя, и я скучаю. Я не отказался бы от того, чтобы увидеть тебя и злым духом. Даже мертвый, ты очень желанный гость в моем доме.
Твой брат, великолепный Марк Антоний.
Послание пятое: Всех веселее
Марк Антоний брату своему, Луцию, туда, откуда нет возврата.
Вчера столько написал, а все равно, милый друг, не написал всего. И как так всякий раз выходит? Я читал письмо моей детке (надеюсь, ты меня простишь), и она сказала, что не верит в то, что в ночь смерти Публия к нам пытался проникнуть его злой дух. Она большая упрямицане верит на слово практически ни во что.
Она говорит, что то был только ветер, и Гаю привиделось, потому что он не спал третьи сутки, а он уже накрутил нас с тобой. Отчасти ведь правда то, что мы, милый друг, очень легковерны.
И, может быть, от общего напряжения в доме мы так легко прониклись страшной историей.
Или, сказала она задумчиво. Ваших коров одолела неизвестная болезнь, и они в приступе паники и страха сбежали из стойла, пробив загородку. И одна из коров, слабея, ломилась к вам, потому что от дома шло тепло, а ей было одиноко и страшно. Как тебе такой вариант?
И вправду, коровы сбежали из стойла и умерли во дворе, но все сразу? Не знаю. Я промолчал, а моя детка продолжала.
Может, ты видел глаз животного. У коров карие глаза. Только-то и всего. А сознание твое дорисовало этот глаз, придало ему любимый облик.
А то, что я слышал? Голос, мое имя?
Тебе послышалось, вот и все. Это от горя
Звучит крайне логично, правда? Яединственный оставшийся в живых свидетель того происшествия (если не считать рабынь), и мне не с кем посоветоваться. Интересно, что бы сказал по этому поводу ты? Как ненадежна моя память, когда ее не с кем сверить.
Кто знает, может быть, все было так, как говорит моя детка, но ведь ее там не было, и она не видела того, что видели мы.
Для нее мир совершенно пуст, а я смею надеяться, что ты однажды, хоть злым духом, навестишь меня, мой брат, и тебе я открыл бы ворота, даже если бы за тобой вошла вся армия Октавиана, и принял бы любую смерть, которую ты из мести предложил бы мне.
Покамест мои надежды не оправдываются, и правда остается за мой деткой. Может, и тогда не случилось ничего сверхъестественного, просто напуганная корова колотилась в дверь и снесла засов. То, что я видел, в любом случае остается таким зыбким. А что запомнил Гай?
Не знаю. Но ведь Гай не самый надежный свидетель, ему могло привидеться все, что угодно, и его слова подготовили мое сознание к желанной и страшной встрече с отчимом.
Но все не так важно, если я помню события той ночи именно так, как помню. Для меня произошедшее реально. А если и нет, то страдающее от болезни животное, ломившиеся в наш дом в миг смерти Публияне менее страшное совпадение.
Мы сразу же вернулись в Рим. С лица у меня еще долго не сходили царапины, оставленные мамой, и я носил их, как клеймо нашего позора.
Цицерон без разговоров отдал нам тело Публия, хотя и рекомендовал, чтобы похороны прошли тихо и незаметно.
Помню, ты долго его разглядывал, куда дольше меня (я не хотел запоминать отчима таким). Ты спрашивал, как это возможно, чтобы он был на себя так непохож.
Практически другой человек, говорил ты. Я не знал, что тебе ответить. А Гай с радостью вызвался пояснить, он любил говорить о смерти.
Его голова наполнилась кровью. Это синеегнилая кровь. Кроме того, у мертвых нет мимики. Совсем. Мы знаем человека по мимике, по характерным выражениям лица, даже спящие могут казаться нам странно непохожими на себя.
Сколько ни видел я мертвых за свою жизнь, в общем и целом, теория Гая подтверждалась. Все они казались мне совершенно чужими, как бы близки мы ни были. Я никогда никого не знал настоящим, без маски. И можно ли так близко кого-то знать?
Узнаю ли я свою детку, когда убью ее?
Для меня в этом наиболее трагичная часть смертиразлука наступает не в пламени погребального костра, а сразу, в ту минуту, когда исчезает лицо, которое ты знал. Я не видел твоего тела, мой хороший, и я не жалею об этом. Для меня ты вечно живой, не снимавший маску.
Так или иначе, мы похоронили Публия тихо и скромно. На какие-либо другие варианты у нас, в любом случае, не было денег. Скажу тебе так: Публий, во всяком случае, не оставил нам долгов.
Впрочем, у нас все еще оставались свои. Мне досталась часть состояния Публия, но ее было слишком мало, чтобы погасить хотя бы половину долгов. Я решил и не начинать.
Я разобиделся на весь мир. Мама как-то сказала мне:
Ты решил жить в стране, где все долги списаны?
Да, я так и решил. Потому что в этой стране с Публием все было бы в порядке. Неожиданно я стал главой семьи, все по-настоящему: я оказался опекуном моей матери, и теперь я обязан был ставить свою печать на все платежные документы, в которых мама разбиралась куда лучше, чем я, и, подмахивая их не глядя, я никогда не давал себе труда вникнуть.
Как-то раз я попытался разобраться во всем этом, но только голова разболелась, ничего кроме. Впрочем, вряд ли вы с Гаем справились бы лучше. Судьба нашей матери: три сына, и ни одного толкового. Впрочем, разобраться со всем, что на нас навалилось, мне было так трудно еще и потому, что тогда я постоянно чувствовал себя очень плохо.
Было гораздо сложнее потерять отчима, чем отца. Может, это возраст. В двадцать лет смерть становится реальнее, чем в двенадцать. Теперь к пустоте в груди, звенящей боли, которую наверняка способно испытывать и животное (у меня, во всяком случае, ощущение, что этот ужас, эта тяжестьвсеобщая, живое реагирует так на мертвое, и только-то) добавилось осознание, что этого человека нет и не будет больше в моей жизни. Я никогда не услышу его шуток, никто не назовет меня Марком тем же насмешливым и добрым тоном. Некому больше дать мне совет. И вообще ничего не повторится.
От этой боли я уже не мог просто убежать, она не желала проходить, и невидимая нить между мной и Публием на самом деле не хотела рваться, но так как она привязывала меня к трупу, то и я гнил.
Причем, мне кажется, кроме тебя и нашей Луны, Гая, никто не мог заподозрить, как мне на самом деле больно, даже (и в особенности) мама. Тогда она окончательно во мне разочаровалась. Да и причин у нее на то нашлось более, чем достаточно.
Выглядело все так, словно мне плевать на Публия, и меня заботит лишь, где бы сегодня выпить и в чьей постели выспаться. Я казался всем очень веселым. Отрастил бороду, вместо тоги носил плащ на греческий манер и играл в Геркулеса. Плащ, яркий и дорогой, достался мне от отца, думаю, долги за него до сих пор не были выплачены. Геркулес или нет, а пил я так, словно во мне текла кровь бога. Я все время ходил полупьяный, веселился без отдыху, шутил, хохотал, заводил романы, уезжал без предупреждения и возвращался без медяка в кармане, проигравшись под ноль. Никто не мог со мной сладить, особенно мама. Для нее я был в постоянно приподнятом настроении, такой необычайно смешливый, словно мы переживали лучшие мгновения нашей жизни.
Мама совала мне под руку документы и просила поставить печать, а я был слишком пьян, чтобы ее найти. Жалкое зрелище.
Как-то раз Гай сказал мне:
Мама не поймет.
Чего? спросил я, зевая. Проснулся я около часу дня, и солнце причиняло мне невыносимую боль.
Тебя, сказал Гай. Она считает, что тебе не больно, что ты просто идиот.
А я кто? крикнул я Гаю вдогонку. Кто еще я по-твоему?
Кажется, я даже что-то в него бросил. Тогда я бы ни за что не признал, что мне больно. Наоборот, всеми силами я стремился показать всему миру, что мне не бывает больно. Я кутил и веселился, что еще требовалось мне, чтобы быть непобедимым? Изо всех сил мне необходимо было оставаться великолепным Марком Антонием.
Это оказалось сложно. Нас в то время никто не любил, мы были бедны, наш отец был неудачником, наш отчим был изменником, наш дядька был полным мудаком, которого ненавидели даже те, кому были безразличны политические дрязги.