На пороге паба сердце его разрывалось от страха и любви. Напустив на себя развязный вид, он искал глазами любимую в безликой толпе. И когда наконец находил, был вне себя от счастья, садился у стойки и ждал, когда она подойдет его обслужить.
У него были готовы слова для нее, но он не осмеливался заговоритьиз робости и потому, что никто не понимал его английского. И он спрашивал пива еще и еще, спускал все свои деньги просто так, ради иллюзии общения. Он не хотел ничего о ней знать, ведь пока он ничего не знает, она остается самой необыкновенной женщиной на свете. Он мог придумать ее всюее нежность, ее приветливость, ее чувства. Она была изящна, прелестна, забавна, восхитительна, без единого изъяна, само совершенство. Вдобавок у них были общие вкусы, общие желания; она была женщиной его мечты. Да, пока они не узнали друг друга, он мог вообразить что угодно: что она считает его красивым, умным, храбрым, одаренным. Что она ждет его каждый вечер, а если он чуть задерживается, боится, что он не придет.
Одинокий Толстяк считал, что самые прекрасные истории любвите, что он создает сам: в его воображении влюбленные никогда не обманывались друг в друге. И мечтал, что кто-то его любит.
* * *
По вечерам, когда у курсантов оставалось свободное время, Пэл и Лора встречались тайком в крошечной гостиной, примыкавшей к столовой. Пэл приносил роман, который они начали читать в Локейлорте и так и не закончили; читал медленно, в охотку. В комнате стояло лишь одно большое кресло, он усаживался в него, а Лора устраивалась рядом. Распускала свои светлые волосы, и он, закрыв глаза, вдыхал их запах. Поймав его за этим занятием, она целовала его в щекуне мимолетно, крепко. Пэл пьянел, а она, забавляясь произведенным эффектом, говорила с напускным нетерпением: Ладно, давай читай. И Пэл покорно читал. Иногда приносил ей немного шоколада, покупая его втридорога у одного курсанта-голландца на деньги Франс Дойл. Они думали, что одни в гостиной, и ни разу не заметили пары глаз, что подглядывали за ними в приотворенную дверь. Толстяк растроганно смотрел на них, восхищался, думал о своей любимой, представлял, что она прижимается к нему, обнимает. Да, однажды они обнимутсяобнимутся и будут обниматься всегда.
Толстяк теперь думал только о любви. Он считал, что любовь может спасти людей. Однажды вечером, налюбовавшись Пэлом и Лорой в их убежище, он вернулся в спальню к товарищам, которые, как всегда, вели бесконечные разговоры. И действительно, там были Станислас, Дени, Эме, Фарон, Кей, Клод, Фрэнк и Жос. Они лежали, закинув руки за голову, и о чем-то спорили.
О чем разговор? спросил Толстяк с порога.
О девушках, ответил Фрэнк.
Толстяк улыбнулся. Сами того не зная, его товарищи говорили о любви, и любовь их спасет.
Увидим ли мы еще норвежек, хотел бы я знать, произнес Жос. Очень они мне нравились.
Норвежки весело вздохнул Кей. Хотел бы я знать, что бы мы без них делали в Локейлорте.
То же самое, отозвался деловитый Дени. Бегали бы и бегали без конца.
МолодежьТолстяк, Кей, Фарон и Клодзнала, что это неправда: они иногда прихорашивались просто потому, что могли с ними столкнуться и не хотели иметь жалкий вид.
Ах вы, мальчишки! воскликнул Эме. Вы же как есть мальчишки. Однажды женитесь и прекратите бегать за юбками. Надеюсь, меня на свадьбу пригласите
Приглашу, сказал Кей. Всех вас приглашу.
Дени радостно улыбнулся.
А ты женат? спросил его Эме.
Меня жена мирно ждет в Канаде. И двое мальчуганов.
Скучаешь по ним, да?
Конечно скучаю. Черт, это как-никак моя семья Это не мир, а сплошное горе, скажу я вам.
А лет им сколько, твоим мальчуганам?
Двенадцать и пятнадцать. Вы мне их немножко напоминаете, сказал он, обратившись к молодежи. Скоро они тоже станут маленькими мужчинами.
А ты, Стан, холостяк? спросил Кей.
Холостяк.
Все погрустнели и замолчали.
Как бы то ни было, тут жену особо не найдешь, снова заговорил Кей.
Лора-то есть, возразил Фарон.
Лора, она с Пэлом, отозвался Эме.
А кстати, где они? спросил Станислас.
Ответом ему был дружный хохот. Толстяк никому не сказал про их убежище: они были такие красивые вместе, он не хотел, чтобы им мешали. Остальные ничего не смыслили в настоящей любви.
Трахаются небось, хохотнул Фарон. Везунчик Пэл! Давненько я не трахался.
Трахатьсяэто главное, провозгласил Кей под приветственные крики.
Трахатьсяэто пустяк, воскликнул Толстяк. Нужно что-то еще
И что же? насмешливо спросил Фарон.
В отпуске я бывал у шлюх в Сохо. Утром одна, днем другая, вечером третья. Весь день сплошные шлюхи. А потом приглянулась мне одна девица из Ливерпуля, работала на Уитфилд-стрит. И представляете, мы с ней больше не расставались, несколько дней из постели не вылезали, прямо как влюбленные, а когда я ей сказал, что ухожу насовсем, она меня крепко-крепко обняла. Забесплатно. Это что, не любовь?
Он сел на кровати, обвел взглядом товарищей и повторил:
Это что, скажете, не любовь? Не любовь, мать вашу?
Все дружно кивнули.
Да, Толстяк, ответил Кей. Она тебя любит, это точно.
Вот видите, трахатьсяэто пустяк, если потом тебя крепко не обнимут. Трахаться надо с любовью!
Повисла пауза, и все вдруг заметили, что Клод с какого-то времени не произнес ни слова.
Ты в порядке, Клод? спросил Эме.
В порядке.
И тут Толстяк задал вопрос, который мучил их всех:
Попик, если ты станешь кюре, ты больше не будешь трахаться?
Нет.
Никогда?
Никогда.
Даже с проститутками?
Ни с проститутками, ни с кем.
Толстяк покачал головой.
А почему нельзя трахаться, если ты кюре?
Потому что Господь не хочет.
Ха, ясно, что ему-то никогда не припирало!
Клод побледнел, а остальные расхохотались.
Мудак ты, Толстяк, сказал Кей. Мудак, но мне смешно.
С чего это я мудак, спрашивается, а? Имею я право спросить, почему кюре не трахаются, вашу мать? Все трахаются, вообще все. Так почему попики не водят шашни с попками? Это что значит, никто не хочет перетрахнуться с Клодом? Клод совсем не дурен, имеет право трахаться, как все. Да будь он хоть уродом из уродов, царем уродов, у него было бы право пойти заплатить шлюхам, милым славным шлюшкам, и они бы прекрасно им занялись. Если хочешь, Попик, я свожу тебя к шлюхам.
Нет уж, Толстяк, спасибо.
Они снова засмеялись. Кто-то подремывал, было уже поздно, и все стали готовиться ко сну. Пэл с Лорой незаметно присоединились к товарищам. Толстяк обошел спальни и пожелал всем спокойной ночи. Он делал это каждый вечер, проверяя, все ли на месте и не застукают ли его в момент побега. Когда он вернулся, Кей дремал, Пэл, казалось, уснул, а у Клода едва хватило сил нажать на выключатель у своей кровати и погасить свет. Толстяк улыбнулся в темноте. Скоро все будут крепко спать. И тогда он встанет.
* * *
В конце второй недели курсанты должны были выполнить серию прыжков, от которых их заранее тошнило. Третий этап обучения в УСО был самым страшным и опасным. Парашютисты учились рискованным прыжкам на малой высоте: чтобы летать над оккупированными странами и ускользать от вражеских радаров, бомбардировщики королевских ВВС шли на высоте примерно двухсот метров. Сам прыжок длился несколько секунд, от силы двадцать. Процедура была отлажена до мельчайших деталей: пилот и штурман в кабине определяли момент прыжка, исходя из высоты и местоположения, передавали приказ в салон, и диспетчер, отвечавший за выброску парашютистов и груза, устанавливал очередность. Когда самолет оказывался над зоной выброски, загоралась красная лампочка; диспетчер ставил будущих агентов одного за другим над люком в полу самолета и хлопал по плечу, подавая сигнал к прыжку. Нужно было упасть в пустоту, потом натягивался металлический трос, и парашют сам собой открывался, удерживая тело в воздухе несколько лишних секунд. Толчок открывшегося парашюта напоминал, что надо приготовиться, до земли осталось всего ничего. Они быстро поджимали ноги и приземлялись, как их учили. В лучшем случае это было как упасть с высоты трех-четырех метров.