С-в-шэнна свеж, весело сказал лавочник, подавая Белакве омара.
Что? Простите, я не совсем понял, что вы сказали.
Я г-рю, с-в-шэнна свежомарчик, пояснил лавочник, Утренний.
Белакве доводилось слышать, как домохозяйки, вопрошая пополудни или поближе к вечеру в рыбных лавках о времени забиения той или иной большой рыбины, получали ответ: "утреннее", и поэтому Белаква по аналогии решил, что "утренний" означает не время доставки омара, а время убиения этого животного.
Signorina Адриана Оттоленги ожидала Белакву в небольшой комнате, дверь которой выходила в просторную прихожую, столь внушительно выглядевшую, что Белаква мысленно называл ее "вестибюлем". Оттоленги обычно проводила свои уроки в этой комнате, отчего она и получила негласное название "итальянской". Из "вестибюля" можно было попасть и во "французскую" комнату. А где же "немецкая" комната? Этого Белаква не знал. Да и на кой черт ему это знать?
Белаква прицепил на вешалке в прихожей свое пальто и шляпу, положил на столик своего омара, завернутого в плотную коричневую бумагу, и живенько нырнул в "итальянскую" комнату.
По прошествии приблизительно получаса, посвященного всякого рода упражнениям, госпожа Оттоленги похвально отозвалась о той все растущей уверенности в понимании итальянского языка, которую Белаква постепенно обретал.
Вы делаете быстрые успехи, добавила она своим надорванным голосом.
В госпоже Оттоленги кое-что сохранилось со времен ее молодости, но не более того, сколько могло бы сохраниться в женщине ее возраста и аристократического происхождения, которая в какой-то момент, в уже достаточно давнем прошлом, вдруг обнаружила, что ей невыносимо скучно и утомительно быть молодой, красивой и целомудренно-чистой.
Белаква, пытаясь скрыть то великое удовольствие, которое доставила ему похвала, открыл Дантову "Комедию" на том месте, где идет речь о пятнах на Луне и прочих заумных материях.
Да, просипела госпожа Оттоленги, я знаю этот пассаж. Он знаменит своей темнотою. Дразнящий, можно сказать, отрывок. Побуждающий к разгадыванию того, что в нем сокрыто. Но вот так, сразу, я не возьмусь его толковать. Дома я непременно посмотрю его еще раз, внимательно почитаю комментарии и потом вам все расскажу.
Ну разве не мило с ее стороны! Она придет домой, откроет свой огромный фолиант подробно комментированного Данте, прочитает умные разъяснения и все ему расскажет! Какая замечательная женщина!
Знаете, мне пришло в голову, сказала Оттоленги, уж и не знаю в какой связи, что вы действительно достигли солидных успехов в итальянском и могли бы обратиться к тем местам Дан-тового "Ада", где чувствуется сострадание к обреченным. Когда-то, в давние времена, этому вопросу уделялось исключительно много внимания.
Когда госпожа Оттоленги употребляла глагол в прошедшем времени, ее голос приобретал очень печальное звучание.
Белаква придал своему лицу глубокомысленное выражение.
А мне в этой связи почему-то вспомнилась строка с удивительно тонкой игрой слов: "qui vive lapieta quando e ben morta..."
На эту игру слов госпожа Оттоленги никак не откликнулась.
Что, разве это не великолепная фраза?выпалил Белаква на одном дыхании.
Госпожа Оттоленги снова не изволила ничего ответить.
А все-таки, настаивал Белаква, уже ощущая себя дураком, интересно, как можно было бы перевести эту строку, чтобы сохранить все, что в ней заложено?
И на этот призыв госпожа Оттоленги никак не откликнулась. Лишь после продолжительной паузы она пробормотала:
А вы считаете, что это непременно следует перевести?
Из прихожей донесся шум каких-то борений. Шум быстро стих. И тут же раздался дробный стук в дверь, словно протарахтели бубном. Явно стучали костяшками пальцев. Дверь резко распахнуласьи пред очи Белаквы и Оттоленги явилась мадемуазель Глэн, учительница французского языка. На руках она держала, плотно прижимая к телу, свою кошку. Глаза учительницы готовы были выскочить из орбит и висеть на стебельках, как у краба. И вообще она пребывала в состоянии крайнего возбуждения.
Ах, извините, воскликнула учительница задыхающимся голосом, извините за врывание сюда и мешание, но... но, что там есть в пакете?
В пакете?удивилась Оттоленги, В каком пакете?
Французским шагом Глэн вошла в комнату поглубже.
Ну, как это называется? Сверток, бумага, Она в смущении зарылась лицом в кошку. Там, в вестибюль, на столике...
Это мое, сдержанно проговорил Белаква, и причем по-французски. Это рыба.
Он не знал, как сказать по-французски "омар". И "рыба" вполне сойдет. Если рыба подходит для Иисуса Христа, Сына Божьего, Спасителя, то, конечно же, она подойдет и для мадемуазель Глэн.
Понятно, проговорила мадемуазель Глэн с явным, хотя и не выраженным словами, облегчением. Я поймаля кошку как раз в нюжный момент. Мадемуазель Глэн произвела легкое похлопывание по кошке. А то она, проказница, могля порвать все в кусь-очки.
Белакву охватило некоторое беспокойство.
Так кошка добралась все-таки до свертка?спросил он, не делая в этот раз никакой попытки переходить на французский.
Нет, нет, нет!воскликнула француженка, Я поймали кошку как раз во время! Но я не знала, добавила она со стародевическим подхихикиванием, столь типичным для синего чулка, что в том пакет может быть, поэтому я решился подойти к вам и спросить.
Пошлая сука, всюду сующая свой нос!
Представительницу старинного рода Оттоленги это небольшое происшествие слегка позабавило.
Puisqu'il n'y a pas de mal...сказала она очень усталым голосом, но с весьма элегантным выговором.
Heureusement.
И судя по интонации, с которой Глэн это произнесла, сразу становилось ясным, что она вполне искреннее считает heureusement, что все обошлось и ничего ужасного не произошло.
Наказав кошку легкими шлепками, Глэн повернулась и направилась к двери. Седина в волосах, которую только теперь, глядя вслед удаляющейся Глэн, заметил Белаква, резанула по его глазам своим стародевичеством. Благочестивая, девственная педантка, синий чулок, переживающая в душе так и не состоявшийся скандальчик.
Так на чем мы остановились?спросил Белаква.
Однако неаполитанское терпение отнюдь не безгранично. Более того, оно легко исчерпывается.
А на чем вообще мы останавливаемся в этой жизни?вскричала представительница рода Оттоленги. Где, а?
Белаква приближался к дому, в котором жила его тетя. А какую пору года мы выберем? Ну, давайте остановимся на зимеэто позволит приблизить сумерки, а за ними и темноту, и вывести на небо луну. При подходе к дому Белаква увидел на скрещении улиц упавшую на мостовую лошадь и человека, сидящего у нее на голове. "Наверное, так зачем-то нужно", подумал Белаква. Но все-таки зачем и почему он так сидит? Мимо Белаквы пронесся человек на велосипеде. Он держал под мышкой длинную палку, что напоминало рыцаря с копьем на турнире. Велосипедный рыцарь бился на копьях с лучиками желтого света, который испускали огоньки, там и сям засветившиеся ввечеру. Казалось, он вот-вот бросится со своим копьем на уличные столбы, как Дон Кихот на мельницу. Укатил. В подворотне Белаква узрел бедно одетую парочку. Женщина прислонилась спиной к решетке ворот, низко наклонив голову. Мужчина стоял прямо перед ней, очень близко, с безвольно опущенными руками. "На чем вообще мы останавливаемся в этой жизни?"вспомнил Белаква слова Оттоленги. Он все ближе подходил к дому тетки, сжимая в руках заветный сверток. Почему нельзя допустить существование благочестия и благорасположения даже в аду? Почему нельзя сочетать милосердие и милобожие? Немножко милосердия перед лицом жертвенности. Белаква думал об Ионе, и о тыкве, которая выросла по повелению Божия над его головой для защиты от солнца, и о сострадании, проявленном заботливым Богом по отношению к Ниневии, столице кровожадной Ассирии. И о бедном убийце Мак-Кейбе, которому на рассвете накинут удавку на шею. Что он, любопытно было бы знать, поделывает сейчас, в эту минуту? Что чувствует? Что ему в этой жизни осталось? Всего лишь еще один, последний ужин, всего лишь еще одна, последняя ночь. Сумеет ли он ими насладиться?..