Вернулся, шёпотом произнёс пожизненный пешеход, всё, действительно, возвращается.
И уже он обратился непосредственно к чемодану звонким голосом:
Прямо здесь, дорогой мой, и есть твоя самая дальняя точка твоего долгого пути»! Профессиональный горожанин без сомнения, искренне обрадовался, поскольку начал заговаривать с неживым предметом на философские темы.
Женщина и девочка поднялись наверх и быстро отошли поодаль, оглядываясь на этого странного человека, говорящего с вещами.
Через полминуты руки Босикомшина не без трепета несли гениальное изделие профессора-мага. Они преклонено держали развёрнутый чемодан, наподобие единственной в мире книги со священным текстом, раскрытой на месте самого сильного западания в душу откровения. И ровный взгляд, будто уже давно и без сожаления потерявший с таким трудом нажитую иронию, случившуюся по поводу Крузенштерна, светился теперь благоговением, ниспосланным ему как бы ниоткуда и совершенно даром. Фраза, брошенная той мамой или бабушкой«нельзя подбирать чужие вещи» его, конечно же, не касалась. Он уже не маленький. Так, удерживая раскрытый чемодан-книгу впереди себя на вытянутых руках, Босикомшин, с просветлённым взором немигающих глаз, поднялся по ступенькам на панель и торжественно двинулся в сторону того места, где есть уединённая каюта на заброшенном корабле. Ноги сами шли туда, потому что голова пока пребывала в затяжном беспамятстве о себе и потеряла умение управлять многочисленными частями сложного организованного остального тела. Ноги свободно переминались, по-видимому, отдав себя на произвол частной памяти, памяти ходьбы, закреплённой в нервных клетках автономно, без участия головы.
А тем же временем близилась очередная встреча наших героев. Столкновению ничего не мешало. Панель из плит красного гранита здесь довольно узкая, рассчитанная на человека полтора с чуть-чутью, и вероятность налететь на другого пешеходастопроцентная. Тем более, ни тот, ни другой не смотрели вдоль панели перед собой. Один, как известно, был занят пришедшим к нему неведомым ранее душевным благоговением, другойозабоченностью пока непонятым настроением души: то ли голода, то ли беспричинного плача.
ГЛАВА 9
Из-под ближайшей липы на гранитную панель выбежал круглый, словно мяч, пудель дымчатого окраса. Он молча бросился сначала к профессору, активно шевеля кончиком носа во все стороны, а затем, не раздумывая, кинулся навстречу Босикомшину, высунув кончик языка. Расстояние между нашими героями к этому моменту составляло не более трёх шагов. Тот и другой обратили внимание на собаку и таким образом вынуждены были увидеть друг друга не без печати усталости в глазах. В тот же час, делая широкие шаги по газону, к ним приблизился и отставной командир танка, между прочим, отгоняя концом поводка другую собаку исключительно другой породы или вовсе не имеющей таковой, «б/п» какой-нибудь, в общем-то, приблудного пса, пытающегося пристать к чистокровному пуделю.
О! Егорыч. Э, и вы тут, он чистосердечно обрадовался такой встрече, вот и хорошо.
Видите, обратился он конкретно к Босикомшину, там не дождались, так тут встретились.
Профессор рассеянно смотрел на всех четверых: на пуделя, соседа, чемодан и пешехода. Отогнанный приблудный пёс успел выпасть из его поля зрения. Возможно, описывая недавнее настроение Клода Георгиевича, мы говорили о предчувствии именно теперешнего представления. Не предвидение ли данной или подобной ей встреч порождало тогда неопределённую тоску? Не будем гадать. Впрочем, и на самом деле, от таинственной грусти так же беспричинно и сразу же не осталось и подобия тени. Она оборвалась и улетела, подобно ещё с осени оставшемуся листку на ближайшей липе, который лёгким порывом ветра сорвался с неё в тот же момент и тем же ветром был снесён за пределы взгляда, куда-то в сторону реки, и слился там с её течением. Уже сердце ничем не щемило, а душа перестала плакать. Предтеченский даже глубоко вздохнул и улыбнулся. Но всё-таки, вместе с усталым взглядом улыбка на лице получилась несветлой. И Босикомшин тоже улыбнулся, и тоже без особого блеска. А поза с чемоданом на вытянутых руках по направлению к профессору, тем не менее, могла восприняться в виде эдакой минуты вручения данного предмета законному обладателю. Поэтому, бесцветная улыбка пешехода могла показаться постороннему глазу почти официальной, необходимой по протоколу. Бывший танкист, как известно, заулыбался первым, поскольку первым же и обрадовался такой встрече. В отличие от других знакомцев, и улыбка его, закалённая в долгом служении отечеству, приняла чуть ли ни первую свежесть. Командир всё ещё оставался в тени лип, и лицо у него светилось, как если бы на его разглаженную поверхность падал прямой солнечный свет. Казалось, и собака тоже исключительно довольнаеё куцый хвостик вертелся так же активно и так же в разные стороны, как перед тем у неё крутился матово поблёскивающий кончик носа.
Ваш чемодан отыскался, сказал Босикомшин и почему-то неожиданно для себя испытал вдруг выросшее из глубины души почти такое же довольство, что и пудель, вот, возьмите.
Да, вообще-то, спасибо, но мне как-то неловко. Я же освободил ставшее ненужным изделие, отпустил «чемодан» в дальнее плавание, распрощался с ним навсегда. Клод Георгиевич улыбнулся ещё заметнее, но с вяло извинительным оттенком.
Бери, бери, Егорыч, вещь-то ценная.
Угу, ценная, ха-ха, невероятно ценная вещь, «Егорыч» не кокетничал, он действительно лучше всех здесь присутствующих знал о настоящей цене находки Босикомшина. Но для него она была, и мы давно знаем, уже в совершенно далёком прошлом. Даже допустимо сказатьобитала в чужой жизни.
А мы по очереди будем нести, сказал бывший военный. Он, как тому и подобает, оценив данную обстановку в значительной степени приближенной к экстремальной, принял решение и, вроде бы как отдал приказ, что ли, расположившемуся подле него контингенту.
Профессор не до конца понял, зачем и куда они втроём будут нести босикомшеву находку. Он произвёл взгляд недоумения, округлив очи, но не стал взирать на присутствующие тут одушевлённые и неодушевлённые предметы. И отвёл этот взгляд вверх, и с возникшим ниоткуда изумлением рассматривал уже странноватое какое-то небо, в равной степени состоящее из белого и голубого цветов. И там, тонким чутьём опытного музыканта, виделось ему происшествие, ни разу ещё не случающееся на веку человечества
Егорыч, ты же домой идёшь. И ядомой. И твой приятель тебя в доме дожидался, да не стерпел, ушёл, а теперь и он с удовольствием вернётся к тебе.
Вернётесь ведь, правда? продолжил сосед музыканта, обращаясь уже к Босикомшину, конечно же, вернётесь, тем более, с такой находкой. Почему бы вам ни вернуться.
А мы все к тебе пойдём, ведь и я давно у тебя не посиживал, он снова навалился с инициативой на Предтеченского, ну, собаку я у себя дома оставлю, это мигомраз туда и раз обратно.
Профессор не знал, что отвечать. Гостям он, вообще-то, никогда не отказывал. Чаще даже бывал искренне рад. Жена, та, наоборот, от века не любила гостей, не искренне и не холодно, а такне нужны они ей. Одни только волнения с готовкой на кухне да с сервировкой в комнате. Но сегодня у неё затяжной рабочий день, так что, если вынужденные посиделки ненадолго, то скандала удастся избежать.
Ну, пошли, решил Предтеченский. Независимо произошло такое волеизъявление или он поддался приказу соседамы не смогли определить по выражению лица. Он усмехнулся на один бок, и глаза выдали тусклый блеск.
Босикомшин вовсе не предполагал такого поворота в почти прямом пути вдоль набережной, перед тем вполне осознанно направленном. Он в данный час даже не пытался догадываться: о каком возвращении идёт речь? Кстати, а о чём он вообще сейчас думает? Продолжается ли прежняя мысль о кругосветке? Тогда и ответ у него готов: конечно, вернусь, коль всякий путь кругосветный. Но сознание пешехода уже порядком расшаталось, и в нём потерялась любая представимая ясность. Может быть, он теперь помышлял просто о ходьбе, обычной ходьбе человека по улице, о ходьбе пешком, так и так для негопожизненным занятием. То есть, предстоящий путь уже всегда непосредственно связан собственно с жизнью. Стало быть, представление о пути образовывалось покрупнее, нежели просто ходьба, и даже значительно покрупнее, такого крупного масштаба, что затруднительно вообразить. Здесь уже затронута именно жизненная стезя. Жизненная. Не много и немало. Но это лишь наши догадки. А он, оставаясь погруженным в смутные для нас мысли, положил чемодан на землю, соединил две дотоле раскрытые половинки и застегнул их между собой на крючочки. Пребывая некоторый период времени в наклонном положении, он и самим телом то ли высказывал сомнение по поводу решения командира, то ли показывал тому безропотное подчинение. А тут командирский пудель и подоспевший обратно сюда приблудный пёс дружно и одновременно точно изловчились снизу лизнуть ему в нос и губы.