Вот одну такую колготную ночь я хорошо помню. Мы начиняли кишки фаршем. Вдруг вырубился свет. Крестная принесла свечи и керосиновую лампу зажгла. Женщины вели неторопливый разговор, а за окном завывала вьюга. Ветер клонил ветви деревьев, и они скребли по стеклу и по стенам. Казалось даже, что каменный дом содрогается.
«Что это?» спросила я у крестной.
«Это бык мирской трётся», коротко ответила она.
И долго мне представлялся потом этот самый быкогромный, сотканный весь из ночного черного неба, в сияющих звездах.
И самым прекрасным, самым запоминающимся праздником был новый год у крестной! Всегда выходила смешная заминка с елкой (в наших краях их заменяли сосны). Семен Павлович тянул до последнего так, что мама Маруся начинала уже на него ругаться. Он отвечал всегда добродушно: «Ну, не гуди, моя Мурочка!» И в сумерках 30 декабря втыкал пышную сосенку в сугроб у крылечка. 31 с утра «ёлку» ставили в ведро с влажным песком, укутывали ведро белой тряпицей или бумагой (на бумаге мне разрешалось нарисовать новогодние картинки). И вот оночудесное! Начинался обряд наряжания лесной красавицы. Из погреба в кухне доставали ящики с игрушками и гирляндами. Украшения эти бережно собирались годами. Был тут Султан в остроконечных башмаках с надписью «1952» на груди, были деды морозы, снегурочки, зайцы стеклянные, разноцветные, на прищепках. Был космонавт «1962», набор чайников и избушек, посыпанных искрящимся снегом. И шары, и стеклянные бусы с бисеромкрасным и голубым. Елку закутывали в «дождик» и мишуру, гирлянду такую старую, что папа Сеня каждый год перебирал лампочки, выкрашенные разноцветным «цапоном». Мы привязывали нитки к конфетам (а за период зимних каникул на елке оставались только пустые фантики). Макушку много лет венчала красная пластмассовая звезда. Но потом появилась «пика» дань моде. Мне звезда больше нравилась. Из города я всегда старалась привезти серпантин, конфетти и какую-нибудь мишуру. И все же старые игрушки я любила большепросто благоговела перед ними.
Елка у нас получалась роскошная, как в Кремле. И не менее обильный накрывали стол. Крестная делала заливное в прозрачной посуде со всякими украшениями из вареной моркови, яичка, петрушки и горошка. У нее была прекрасная советская книга «Кулинария», в которой большое внимание уделялось изысканной сервировке стола и декоративному украшению блюд. Поэтому заливное ставилось в центр, рядом блюдо с мятой картошкой (слово «пюре» я в детстве относила только к прилагательному «яблочное»), вокруг которой ободом выкладывались котлеты. Иногда крестная делала домашние пельмени, иногда варила курицу. Но это были исключения из правила. Подавались домашние разносолы. Я любила малосольные помидорыочень их кресная вкусно делала, моченые яблоки и томатный сок. Все, что готовила эта женщина, было божественно вкусно! Вишнево-яблочный компот появлялся на зимнем столе, свежая антоновка и груши, бережно собранные осенью и пролежавшие в ящике с опилками до нового года. А еще мои любимые клетчатые печенья в форме сердечек. Они делались мамой Марусей на специальной двойной сковороде, вроде вафельницы, по супервкусному рецепту.
О существовании Деда Мороза я никогда в детстве не задумывалась, хоть и стоял он под елкой, ватный, с лицом из папье-маше, блистая морозным одеянием. Все мои подарки и гостинцы были всегда «от зайчика». И не пыталась я даже представить, где этот ушастый обитает, и на каком складе отоваривается. В плане подарков я всегда была практичным реалистомот зайчика, так от зайчика, главное, что они есть.
По телевизору шел «голубой огонек», я никогда не досиживала до боя курантов, и очень сердилась, если меня будили, заставляя съесть какой-нибудь новогодний пельмень.
А утром мой сон нарушали приглушенные голоса в полутьме (свет надо было экономить): крестная и папа Сеня вставали засветло, кормить поросят, чистить снег, а там уже и рабочий день начинался. Я лежала, не открывая глаз, и слушала, как они вполголоса обсуждают домашние делаэто были минуты абсолютного покоя и счастья для меня. Я до сих пор люблю подниматься рано, есть в этом что-то воодушевляющее на подвиг повседневного труда.
Гудел заводской гудок: семь часов утра. Мы провожали папу Сеню, человека у которого было двое брюк: «поросячьи» для хозяйства и повседневные, и две шляпы: белая летняя и серая фетровая. Чудесного человека, который ходил стремительной, немного вразвалочку, походкой, отмахивая рукой. И как с ним здоровались встречные, еще издали протягивая руку: «Добрый день!» или «Моё почтение!», а иногда «Как сам?» Человека, сидя перед, которым я проездила на бензобаке «Восхода-2» и на раме велосипеда «Украина» все свое детство, и даже ездя на велосипеде, с прищепкой на брючине, он показывал рукой знак поворота.
Мы провожали его, и снова ложились спать. Но это был обманный маневр, и когда я окончательно просыпалась, мама Маруся уже накрывала на стол к завтраку.
Она заполняла литровый фарфоровый заварной чайник разнотравьем. Чашки тоже были огромные, из того же чайного сервиза. К чаю подавались: сахар-рафинад, бутерброды с сантиметровой толщины куском сливочного деревенского масла, конфеты, вареные яйца, котлеты холодные, домашнее сало. И пили мы чай примерно час за разговорами, поедая все это многообразие, а потом крестная заботливо спрашивала: «Может, борщичку?»
С моим истерическим расстройством пищеварения боролись по мере сил. Однажды Мама Маруся наварила молочной рисовой кашиэто я ее упросила. Наложила целую глиняную миску (грузинские, коричневые такие с желтой спиралью на дне), и насахарила. Крестная строго-настрого приказала съесть все. Но это было мне, увы, не по силам. Ибо «глаза несыты». Так что, когда стукнула калитка, и крестная вышла поговорить с Татьяной Петровной, учительницей на пенсии, я остатки каши вывалила в кастрюлю. Мама Маруся не поверила, что я съела все, и полезла ложкой пробовать. У края каша была несладкая, а посерединео, доказательство вины! посахаренная. Пока я стояла в углу, крестная терпеливо объясняла мне, что каша прокиснет, если вот так выливать в нее остатки-сладки.
Потом я стояла в углу за щенка, которого притащила и подбросила на огород. Ни за что не признавалась, что это моих рук дело: приблудился и все тут! Но вообще наказывали меня нечасто. Я была тщедушным ребенком, которого жалко наказывать.
Зато в этом щуплом угловатом теле жил сильный голос! Я пела везде, где только можно: на свадьбах, в гостях, на автобусной станции, на брошенной деревянной эстраде в парке у клуба. Забиралась на яблоню и там пела, а проходящие соседи спрашивали: «Что там за соловушка поет?» А «соловушка» сочиняла свои первые песни, и ввиду незнания нотной грамоты, записывала мелодию так»
«На-на-на на на
На-на-на на на-на на-на
На
На на-на на-на
На»
Утром или через неделю мотив забывался под наплывом детских впечатлений, но разочарование это так никоим образом и не подвигло меня к изучению нотной грамоты.
Вместо музыки я переключилась на литературу. Вернее, «сочинительство»: я рисовала обширный комикс «Приключения изумрудного черепашонка», причем на картинках «изумрудный» панцирь главного героя был рубиново-красным. Черепашонок набрел в лесу на дерево с дуплом. Это было не простое дупло, а вход в сказочную страну маленьких забавных существ. Истории такого рода я сочиняла потом на ходу и рассказывала своим сверстникам, брату и младшим подружкам в городе, иногда выдавая за городские легенды то, что выдумала сама. А вот комиксы рисовала редко, да и не так уж хорошо.
Я училась лепить. Полезный навык, приобретенный в подготовительной группе детского сада. Но пластилин таял на солнце, на батарее, нельзя было сохранить свои творения в первозданном виде. Как-то мне пришло в голову расплавить пластелин, проверитьне станет ли он после застывания более прочным, по примеру стекла. Опыт оказался неудачным. Плавила я исходный материал в металлической пробке от лимонада, которую держала плоскогубцами. Пластилин стал жидким. Но горячую пробку я схватила слишком рано, и на подушечке указательного пальца навсегда остался шрам от ожога.
Все это мелочи! Я обдирала колени, ссаживала руки, разбивала нос. Игра в «Робин Гуда» с самодельными стрелами и самым настоящим охотничьим ножом, украденным с кухни, была чревата всякими травмами, но я была Робин Гуд, который жил на дереве, а это налагало некоторые обязательства!