Я опять соврала, мама, мне давным-давно всё равно. А на самом деле я жалею лишь о потраченных на меня деньгах (удивительно думать о деньгах на смертном одре, правда?), о том, что выжила и о том, что, кажется, убила эту девушку.
Она ни в чём не виновата, но, с другой стороны, а была ли я в чём-то виновата? Ответ да, была. Я была виновата в том, что добровольно зашла в свой капкан, и эта девушка виновата в том же. Её никто не заставлял идти ко мне.
Мама, мне уже тяжело писать, голова кружится. Так странно смотреть на огромную лужу вишнёвой крови, что вытекает из меня, смешиваясь с брызгами крови этой девушки. Наверное, я всё же сошла с ума. Прости меня, мама, за это.
Знаешь, бабушка как-то сказала мне:
В каждом из нас есть ровно по половине света и тени, иначе бы человек был просто невозможен. Человек без тени не может жить, потому что Святые никогда не живут долго, отдавая себя на благо других. Человек же без света вовсе не человек, потому что потеряв в себе искру, его больше ничего не будет сдерживать.
Бабушка была права, мама. И, к сожалению, я поняла это на себе. Как бы я не пыталась убедить себя, поверить в то, что свет во мне ещё есть, его нет. Нет давно, мама, его убили. Во мне больше нет света, во мне осталась одна лишь тень. Тени. Мама, я слышу их. На смену нравственному голосу совести пришёл шёпот мрака, что поселился во мне.
Наверное, врачи правы и я в самом деле больна, иначе почему я их послушала?
У меня больше нет сил, мама. Поцелуй за меня Макея, обними его, скажи, что я его люблю, передай, чтобы не пил.
Я люблю вас.
Прощайте.
Ваша Хенси».
Медперсонал начал беспокоиться только через полтора часа после того, как в палату Хенси зашла дежурная медсестра. Заглянув в палату, медработникам представилась пугающая картина: окровавленные тела медсестры и пациентки, залитый кровью пол, изувеченное лицо работницы и бледное, почти обескровленное лицо пациентки. Обеих незамедлительно направили в реанимацию.
Травмы медсестры оказались не столь страшными, как могло показаться на первый взгляд: она отделалась переломом двух рёбер, у неё сильно пострадал левый глаз, почти перестав видеть, а ещё она лишилась одного зуба и половины другого. Но она осталась жива и ничего её жизни не угрожало.
Хенси также смогли откачать и, несмотря на большую кровопотерю и бессознательное состояние, врачи квалифицировали её физическое состояние, как среднетяжёлое. Совсем иначе дело обстояло с её психическим состоянием.
После подобного инцидента девушку вновь поместили в отделение для буйных, где она находилась под круглосуточным присмотром. Каждая смена врачей с ужасом ждала пробуждения неадекватной пациентки, которая покалечила их коллегу. На Хенси теперь действительно смотрели, как на зверя.
Они не знали, что Хенси пришла в себя на следующее же утро после попытки суицида, потому что она даже не открывала глаз. Она просто лежала, проводя дни и ночи в неподвижно-горизонтальном положении, игнорируя боль в затёкших мышцах и тот факт, что она вновь оказалась в палате с мягкими стенами, привязанной к кровати. Впрочем, этот факт только подкреплял её решимость Хенси не видела разницы между сном и бодрствованием в подомном состоянии.
Она открыла глаза, показав, что находится в сознании, лишь на четвертые сутки после произошедшего и только потому, что урчание голодного желудка и жажда стали невыносимыми.
Какая ирония, думала Хенси, глядя в потолок, я не хочу жить, но чёртов организм заставляет меня поддерживать его жизнедеятельность.
Она не обращала внимания на приходящих и уходящих медработников, которые заглядывали к ней. Она почти не отводила взгляда от потолка, и только тогда, когда медсестра, немногим старше самой Хенси, пришла её кормить, девушка посмотрела на гостью.
Молоденькая девушка в белом халате волновалась и то и дело роняла ложку, что так забавляло Хенси. На смену отрешенности и апатии пришло ощущение власти, безнаказанности и какой-то ненормальной радости от вида трясущейся медсестры.
А что они мне сделают? думала Хенси, не сводя взгляда с медсестры. Самое худшее, что можно сделать с человеком лишить его свободы, но со мной это давным-давно сотворили. Что ещё? Унизить человека, растоптать его? Смешно! Они ничего не смогут со мной сделать, ничего
С этого дня нахождение в больнице перестало казаться Хенси заточением, она наслаждалась им, упиваясь страхом медсестёр. И, если первое время у неё внутри что-то ёкало что-то человеческое, что твердило: «опомнись!», то вскоре ничего подобного не осталось. Её раздражал и огорчал лишь здешний главврач, что приходил с постоянством в три дня, задавая одни и те же вопросы, смотря на девушку так снисходительно и с такой жалостью, что её начинало тошнить. Но она не говорила об этом, молча закатывая глаза и отворачиваясь.
На самом деле, думала Хенси, пропуская мимо ушей просьбы эскулапа об ответе, как он заставит меня говорить? Никак.
Хенси вообще перестала разговаривать, только если в своей голове. Близился новый год, она молчала уже два месяца, следя лишь каким-то нечитаемым взглядом за медработниками, сменяющими друг друга. Ей было плевать, на всё плевать.
Хенси больше не пыталась писать матери письма: ей не давали ручки, которой она могла покалечить себя да и желания не было. О ней все забыли, бросив её в этой отвратительной дешёвой лечебнице для психов, которые считали себя Наполеонами, Иисусами и ещё какими-то выдающимися личностями. Хенси не обращала на них внимания. Когда кто-то их них пытался заговорить с ней в столовой, она просто морщилась, забирала поднос и уходила за другой столик.
Однажды это закончилось дракой, потому что настойчивый собеседник оказался слишком настырным и не понимал отказа. Когда девушка захотела уйти, он бросил в неё тарелкой супа, а потом нанёс несколько ударов подносом. Этот случай сломил девушку ещё больше, откидывая назад на несколько месяцев, как говорили врачи. Девушка не могла выносить жестокости в свою сторону по очевидным причинам, и, когда на неё вновь напали, она вернулась в тот самый день, когда её избивали и насиловали.
Свернувшись калачиком на полу, она плакала и кричала. Она продолжила кричать даже тогда, когда её вернули в палату, вкололи успокоительное, врачам пришлось вновь связывать её. После этого Хенси отказывалась посещать любые места, где могут быть другие люди, которые могут принести ей вред. Главврач, продолжая снисходительно смотреть на Хенси так, словно она умственно отсталый ребёнок, сказал, что у неё нет выбора, если она не хочет сидеть голодной.
Девушка выбрала голод всё равно за этим никто не следит. Хенси давно уже успела понять, что местным врачам абсолютно наплевать на своих чудоковатых подопечных одним больше, одним меньше ничего не изменится, только работы меньше станет.
Может быть, Хенси бы и голодала долго, но гордый план испортила очередная новенькая медсестра в этой больнице ужасная текучка кадров. Это была её первая смена. Первое января хуже не придумать дня, чтобы приступить к столь тяжёлой и эмоционально изнуряющей работе, но новенькая была полна странного энтузиазма, слишком странного для работницы психиатрической больницы.
Накупив кучу вкусностей на свои деньги, на что остальные врачи покрутили у виска девушка отправилась по палатам, заходя и к Хенси. Новенькая медсестра была миниатюрной, точёной, со светлыми кудрями волос и большими бирюзовыми глазами. Она была похожа на ангела и подходила скорее в пару какому-нибудь бизнесмену, что мог обеспечить ей беззаботную жизнь, нежели на подобную работу.
Там снотворное? недоверчиво спросила Хенси, когда медсестра протянула ей «порцию радости».
Нет, зачем ему там быть?
Не знаю, Хенси безэмоционально пожала плечами, откуда мне знать, что у вас там на уме.
Сегодня первое января первый день нового года.
И что?
Как что? удивилась девушка. Наступил новый год, неужели ты не рада?
Мне как-то всё равно, искренне ответила Хенси. 2008-й? на всякий случай уточнила девушка.
Да, 2008-й.
Круто, я просрала в этой больнице почти весь 2007-й.