Внимательно и молчаливо смотрел на алые, припухшие от страсти Дашкины губы. Внимательно и молчаливо смотрел на юные Дашкины груди, чуть вздрагивающие эрегированные багровые соски. Внимательно и молчаливо смотрел на впалый Дашкин живот, покрытый блёстками пота.
Мелко задрожал и с натиском, напористо, выразительно излился спермой. И потом, когда Дашка слезла, внимательно и молчаливо смотрел на тёмный, на вид жёсткий, как щётка, Дашкин лобок, который обрывался к разверстым настежь половым губам волосками, покрытыми прозрачными каплями.
Тяжело дыша, принял одной рукой повалившиеся Дашкины телеса, опыляя всё вокруг мужицким смрадом из подмышки, а другой стащил с обмякшего органа «гондон» и бросил его на пол. Дубль.
Тело, пресытившись реальностью, больше ничего не желало. И впало в меланхолию. В меланхолию? Ой, да ладно! Чё? Да пох**, е**ть! Плевать, бля, на всё плевать. Дашка отчего-то шмыгала носом и пачкала шмыганьем левое ухо. Телевизор тоже шмыгал.
Это плакал лысый старикан в очках. Он снимал очки, протирал рукавом стёкла и снова надевал.
В зале возле дивана стоял гроб, наполовину скрытый за косяком. В нём в белом платье лежала девушка. Старикан, заламывая себе руки, устремлялся то в комнату, заваленную тряпьём, то на кухню, открывал дверцу холодильника и с досадой, сильно, захлопывал её обратно, пугая флегматичных тараканов. В зал не заходил.
Там, возле гроба, стояли молодой поп в рясе, с ослепительно жёлтой цепью, на которой болтался такой же ослепительно жёлтый крест, парень с опухшей небритой рожей и ещё несколько людей. Кажется, те самые дядьки: викинг с рыжей бородой, респектабельный мужик, похожий на англосакса, темноволосый с проседью и жилистая каланча. Пятый, плечистый, повернулся спиной и ругливо всех подгонял. Они собирались выносить гроб из квартиры.
Вдруг старикан кинулся в зал и, схватив мёртвую девушку за плечи, закричал:
Лена! Лена! Лена!.. и потрёс что есть силы.
Отстань от неё, дед! ругнулся плечистый.
Лена! заплакал старикан, вертя головой по сторонам и закрывая рот руками. В его спрятанных под мокрыми очками глазах было что-то животное.
Её нет здесь, хмуро изрёк поп.
А где она?
Испустила дух. Душа к Богу отлетела. С нами только тело её осталось, да и оно в землю отойдёт, откуда и пришло.
В землю слишком жирно, мрачно усмехнулся парень с опухшей, небритой рожей. В огонь её. В крематорий.
Заткнись, хрустнул желваками каланча.
Давай, выносим! ругнулся плечистый.
Дядьки взяли и вынесли гроб из квартиры. Старикан торопливо прошаркал за ними.
Всё, иди, дед! оттолкнул его парень с опухшей, небритой рожей.
Зачем ты её сюда затащил, а? добродушно спросил викинг, не ожидая никакого ответа.
Сверху, с лестничной площадки между этажами, выглядывал невзрачный типок. Он уважительно, заискивающе улыбался и приговаривал:
Хотел её, как Ленина, представляете? Чтоб она у него там лежала. Но здесь же не мавзолей. У него там такая серость везде. Вы представляете? Если Ленин серость не победил, разве его Ленка победит?
Темноволосый с проседью бросил на него холодный взгляд. Типок раскланялся:
Простите извините Фасоленкомоя фамилия
Заткнись, обрубил его старикан.
Дашка продолжала шмыгать. От её шмыганья левое ухо совсем промокло. По телу волнообразно разливалась приятная, размазанная в реальности, нега. Изнеможение. Расслабуха. Даже захотелось пёрнуть. Не стал. Отнял зашмыганное ухо, спросил полушёпотом:
Зай, а где у тебя самая, бля, эрогенная зона?
Она вздрогнула и вскрикнула, раскатисто так, навзрыд, перекатилась к стене. Закрыла лицо руками, прямо уткнулась в них. Лежала там, у стены, долго и шмыгала.
Даш, ты чё? Плачешь?
Ты меня не любишьпискляво ответила сквозь шмыганья.
Ой, да ладно тебе! снисходительно посмотрел на её голую задницу и погладил рукой, пытаясь протиснуться пальцем по линии ягодиц между ног.
Она вспорхнула стремительно, дико, размахивая «заячьими ушками» рассержено и стыдливо. В один миг пособирала свои шмотки и скрылась в ванной, хлопнув дверью.
Немного обеспокоенным взором проводил её голую задницу до той самой двери, пока она не захлопнулась. С облегчением пёрнул. Глаза, моргнув, запылились и будто окаменели, преисполнились каменной серости. Перевёл взор на телик.
Метро. В набитом людьми вагоне под паукообразной схемой метрополитена сидел парень с опухшей, небритой рожей. Внимательно и молчаливо глядел сюда, на эту сторону экрана. Прямо в запылённые серостью глаза. Прямо в душу. Вагон волнующе трепыхался. Волнующе трепыхалась и душа.
Из ванной вышла Дашка. Одетая и какая-то холодная.
Зай, я понял, кино не про тёлку. Тёлка умерла. Кино про вот этого пацана Зай, ты куда?
Домой, забросила на плечо сумочку, буднично щёлкнула замком. Я тоже умерла.
Зай, ты чё? Ну, зай!.. Да люблю я тебя, е**ть! Х**и ты?..
Она открыла дверь, мгновение помедлила на пороге и ушла.
Встал, надел трусы, вышел в прихожую, хмуро посмотрел на себя в зеркало. Вглубь. Туда, по ту сторону зеркала. Прямо в запылённые каменной серостью глаза. Прямо в душу. Бля, еб**ь!.. Дашка! Дашка!.. Дашка Бля, е**ть!.. Серость какая-то И камень, увлекающий в самый низ, ниже, ниже, ниже, в самую глубину В ад, что ли?.. Куда-то на нижний круг ада. Нет, ещё не девятый, но уже раз, два, три восьмой.
Да пох**, е**ть!.. Отодрался от зеркала. Оставил прихожую, сел в кресло перед телевизором. Х**и Дашка?.. Бля, сучка, бля, дура тупая!..
В вагон вошла женщина в глухом чёрном платье, в глухом чёрном платке. Пробралась в самую гущу людей, нашла свободное место напротив парня с опухшим, небритым лицом. Вынула мобильник, пощёлкала кнопкамии вот оглушительный, яркий взрыв с разлетевшимися во все стороны мясом, мозгами и кровью. И чернота. И белые титры. И тишина, разъедающая реальность
Оглушённый этой тишиной, поплавал на глубине, выплыл на кухню, пожарил все восемь яиц, залил майонезом, залил кетчупом, съел. Рыгнул.
Обнаружил в прихожей пакет с тремя банками пива и двумя пачками чипсов, большой и маленькой. Отнёс всё в зал, к компьютеру. Вызвал «игрушку». Никак не меньше двух или, пожалуй, трёх часов убивал монстров, призраков, животных и людей. Пил пиво. Хрустел чипсами, сначала из большой пачки, потом из маленькой. Урывками бегал покурить. Урывками бегал помочиться. Чесал мошонку через трусы. И убивал, убивал, убивал.
В одиннадцать выключил компьютер, выключил свет и лёг в кровать. Уставился на экран телевизора. Устало и отстранённо понажимал кнопку пульта. Где-то остановился.
Хохот. На сцене перед гогочущей гламурно-звезданутой публикой двое юношей. Оба в узких джинсиках. Оба в стильных рубашечках. Оба с пресыщенно-сладкими физиономиями.
Первый:
Знаешь, я вчера, кажется, побывал в аду
Второй:
То-то я чувствую запах жареного мяса с луком и жгучими специями. И перегаром ещё прёт.
Первый, превозмогая хохот:
Нет, это я просто поел!..
Второй:
А что, в аду кормят? Хотя да, это только в раю святым духом
Хохот. Первый:
Я решил поберечь своё здоровье. В понедельник брошу курить.
Второй:
А почему не сегодня?
Первый, игриво:
Потому что сегодня пятница!
Второй, игриво:
Ну, после пятницы беречь уже будет нечего!
Хохот. Хохот. Хохот. Мясо. Мозги. Кровь. Слёзы. Дождь. Лужи. Серость. Всё в мокром и сером. Стоны. Фрикции. Сперма на лице. Мутно-золотистая пенящаяся жидкость в унитазе. И говно. И смерть. И смерть. И смерть. И всё равно хохот.
Так, под хохот, и заснул. Надо спать. Завтра понедельник. В шесть вставать. К восьми на работу. Тело должно быть бодрым. Надо зарабатывать деньги. Телу нужны деньги. Телу так много нужно. А души нет. Души нет. Нигде нет ни одной души. Только тела, тела, тела. И смерть. Все сдохнут. Все когда-нибудь сдохнут. Ятело. Яжизнь. И смерть. И смерть. И смерть.
Проснулся среди ночи. Видел во сне, будто умер. И какую-то женщину в глухом чёрном платье, в глухом чёрном платке. От неё что-то зависело. Что-то очень важное. Звал её, слёзно просил о помощи. Но она не помогла. Сказала, что телам не помогает. Только душам. Повторила, только душам. И оставила. Потом пришёл пожилой, усталый, замученный негр с мясницким ножом и принялся разделывать. Отрезал кусок и бросал в большое ведро. Над ведром бессмысленными «восьмёрками» кружила муха. И ещё кто-то смеялся. Не негр. Негр делал свою работу. Ему не до смеха. Кто-то другой. Отчётливо был слышен хохот. Хохот. Хохот. Хохот. И вдруг такой тихий удар со звоном как бы. С нарастанием. Раз, два, три восемь раз. И всё.