Извини, начальник, мы тебя обижать не хотели,заметил другой.Но ведь Сенька и знаки свои оставляет, его даже видели.
Кто видел?
Ну, многие
А настоящих свидетелей не находится. Все пересказывают с чужих слов. Кому-то что-то померещилось, другой преувеличил У страха глаза велики, вот и рождаются глупые слухи.
Спорить с Высиком не стали, но явно остались при своем мнении, и он совсем в дрянном настроении отправился дальше.
Есть что-нибудь?спросил он у дежурного.
Задержанный есть.
Что натворил?
«Щипач». С поезда сняли.
Протокол, по всей форме?
Да, разумеется.
Хорошо, давай его сюда.
Высик прошел в свой кабинет, снял шинель и повесил ее в закутке между шкафом с документами и стеной. В комнате было прохладно, но терпимо, и Высик решил пока что печку не затапливать, поберечь дрова.
Сев за стол, он внимательно прочитал протокол задержания.
«Деревянкин Анатолий Севостьянович, девятого года рождения, задержан при попытке вытащить кошелек у гражданки Петровой Зинаиды Ильиничны» Свидетели, понятые Дело яснее ясного.
Ввели Деревянкина. Высик пригляделся к тщедушному мужичонке с бегающими глазками, остреньким носом, плоскими бурыми щеками.
Погоди-ка,пробормотал Высик,похоже, я тебя знаю. Ты ведь из наших, из местных?
Когда-то был,чуть помолчав, ответил Деревянкин.Но что-то я тебя не помню, начальник.
А у меня вот на лица память хорошая.Высик еще раз проглядел документы задержанного.Я так понимаю: тебя перед войной забрали, и попал ты из лагерей на фронт, в штрафбат. Выжил, повезло. Войну закончил в обычных частях. Демобилизовали тебя, и ты пустился в родные края. Только очень долго до них добирался Почитай, уже два года, как демобилизация прошла. Значит, по дороге спутался ты с нехорошими людьми и принялся за старое. Года полтора, если не два, тебя носило по всей стране. А сейчас решил завязать и вернуться в то место, к которому приписан. Да вот не удержался по пути. Рука, можно сказать, сама в сумочку полезла И с документами у тебя непорядок. Этой бумажонкой, что ты есть Деревянкин Анатолий Севостьянович, ты подтереться можешь. Ты мне документ о демобилизации подавай и все прочее, с чем тебе положено возобновлять прописку.
Зачем вам это? Все равно назад в лагеря мигом оформите.
Одно другому не мешает. Нужно, чтобы все оформлено было чин-чином, а мигом или нетдругой вопрос,усмехнулся Высик.
Деревянкин замялся.
Потерял я ее, начальник. А может, сперли. До чистых ксив большой интерес
Как же ты собирался восстанавливаться в прописке, с утраченными-то документами?
Так меня здесь многие знали, начальник. Помнят, небось. Свидетели нашлись бы, подтвердили, что яэто я.
Возможных свидетелей можешь мне назвать?
Да мало ли кто. Думаю, из фабричных найдутся, из поселковых.
Хорошо.Высик, следуя за ходом своих мыслей, почему-то решил прервать допрос.Ты посиди у нас, подумай, каких свидетелей сможешь припомнить.Он позвал конвойного милиционера:Уведите его. В район пока не отправлять.
Конвойный был несколько удивлен решением Высикадело-то простое, чего возиться с этим мелким щипачом?но, зная, что начальник ничего не делает зря, воспринял его решение как должное.
Оставшись один, Высик глубоко задумался, пытаясь вновь ухватить мысль, что мимолетно промелькнувшую в его памяти и, поманив, исчезнувшую. Ему припомнилась предвоенная танцплощадка и он сам, молоденький подмастерье слесаря, не так давно попавший по направлению на завод из энкавэдэшного детского дома. Он еще только приглядывался к чужому миру, в котором ему предстояло обжиться и стать своим, приглядывался к новым лицам, новым ухваткам, усваивал словечки местного жаргона, по знанию и употреблению которых окружающие понимают, в каком пространстве ты существуешьвовне их мира или внутри него. Поэтому, видно, многое тогда запоминалось ярче, цепче и отчетливей: шло накопление запаса на будущее в кладовые памяти. И вспомнилось этого Деревянкина, мелькнувшее возле танцплощадки
Что еще проплывает перед глазами в связи с этим смутным воспоминанием? Фонариони покачивались, будто хотели выпутать из густой листвы блеклые конусы своего света. За кругом, очерченным этими фонарями, кончалась территория танцев и начиналась территория разбороктерритория тьмы, простиравшаяся далеко вокруг, чуть ли не до первых жилых бараков. Она же была и территорией любвикопошения в кустах, охов и сдавленных вскриков. Высик тоже прошел там краткий курс, не оставивший у него, надо сказать, ничего, кроме кислого разочарования, и укрепивший в равнодушии к женщинам. Она тогда сама подошла к нему, та плотно сбитая девушка: «Эй, чего не танцуешь?» Он пожал плечами: «Сам не знаю.И, через секундную паузу, поняв, что от него ждут инициативы, добавил:Можно тебя пригласить?» Девушка, естествешо, согласилась. И потом, когда они уходили во тьму (он вызвался ее проводить), разгоряченные танцами, во время которых ее грудь, мягкая и податливая, прилегала к его груди, а сама она, незаметно для окружающих, поводила бедрами так, что ее лоно прижималось к нему на секунду теснейон не знал, как вести себя дальше. Потому что уже на исходе танцев он внезапно ощутил нарастание огненной волны и теперь боялся, что на этом его мужская сила исчерпана, но с храбростью отчаяния, метров через сто от танцплощадки, увлек ее в кусты, поняв что она этого ждала, и лучше было опозориться через бессилие, чем через ничегонеделание Мягок был запах свежей травы, и жасмин над ними образовывал нечто вроде полога, словно они оказались на королевской постели, осыпанной лепестками жасмина, и он почувствовал, все неистраченное снова хочет вырваться наружу. «Ты что, в первый раз?»неожиданно деловито спросила она. «Да»,сам дивясь своему спокойствию, ответил он. «А ты молодец,с той же деловитостью заметила она.Редко кто в этом сознается» А он уже чувствовал себя пойманным, пойманным в заданность движений, в невозможность не подчиниться требованиям тела, наслаждению, подчинившему всю его личность, все его «я», ничего потайного и собственного ему не оставив.
Впрочем, наслаждение было не настолько сильным, чтобы перевесить это отвратное чувство ловушки. Ему хотелось, чтобы все побыстрее кончилось, но, может быть, именно это чувство протеста, создававшее торможение наслаждению, и не давало длящемуся кончиться побыстрее. Он ощущал все большее напряжение, и чем сильнее было ощущение подавленности, тем больше казалось, что эта наглая ненасытность его тела уничтожает в нем то, что уничтожать не дозволено, чем ни с кем нельзя делиться, пьет живые соки его «я». А она, проникаясь его неожиданной мощью, восприняла ее как доказательство своей притягательности для него, как доказательство ее умения возбуждатьи от этого сама возбуждалась все больше, и наконец ее медленное затихающее содрогание отозвалось в нем резким приливом наслаждения
Он не знал, радоваться ему или огорчаться, что все позади. «Для новичка ты силен,сказала она, спокойно оправляя юбку, когда они уже сидели рядом.Ну, как тебе?»«Невероятно»,сказал он, мысленно давая себе клятву, что никогда больше не окажется в подобном дурном плену, никогда не будет рабом, никогда не даст вычерпывать из себя то невосполнимое, что, хитроумно собранное вместе, называется Сергеем Матвеевичем Высикомчеловеком, не похожим ни на одного другого, с собственным миром и собственной вселенной, которую надо оберегать от грубых вторжений. И эту клятву он держал до сих пор.
Высик досадливо поморщился. Почему ему в голову лезет всякая чушь? Как же звали эту девку? Кажется, Наташка Да, Наталья. «Ты меня теперь вовек не забудешь»«А завтра ты будешь на танцах?»Он был обязан это спросить.«Буду. Только не думай, что я целиком только для тебя»«Я и не думаю. Но» Она засмеялась: «Ты хорош. Да и я не лучше. Давай еще доживем до завтра»
Девушка, похоже, говорила не просто так. В ту ночь ее убили. Ее ли? Во всяком случае, больше на танцплощадке она не появлялась, а народ на следующий день толковал, что порезали какую-то Наташку, подругу Лехана Свиридова, с которым у нее вышли нелады. Высик убитую не видел, так что знать точно не мог. Стал ли он косвенной причиной ее смерти? Вряд ли. При аморфной простоте нравов рабочего поселка в нем были девки и парни, которые держались друг за друга как за основных, но при этом в определенном смысле оставались в «общей собственности», и другую половину это ничуть «не колыхало». Плотная принадлежность только друг другу начиналась с несколько иного: с беременности, с рождения ребенка либо с какой-нибудь другой общей ответственности, от совместного огорода до повязки на совместные уголовные дела.