Обещаю, выпалил я.
Она повернулась к брату Бернарду. Ее лицо побледнело, и на лбу появилась испарина.
Он достаточно наказан, брат. Отныне он будет хорошо себя вести. Он пообещал. Сейчас он пойдет молиться за свою душу.
Она повернулась и направилась к двери.
Какое-то мгновение брат Бернард смотрел на меня.
Иди ужинать, сказал он и повел меня в столовую.
Мне было тринадцать. Я был не по годам крупным и знал жизнь, потому что к тому времени мне уже пришлось покрутиться кое-где. Я решил не смываться с занятий сегодня, несмотря на то, что идея насчет купания была отменной. Я решил быть хорошим, вернуться в класс и мучить мою учительницу сестру Анну. Потому что она все время смотрела на меня. Я знал, что она думает о том случае в холле, о том, как я почувствовал ее грудь, и о том, что я уже догадался, что сестры это женщины. Как и о том, что мне уже тринадцать.
Когда я пришел на школьный двор, учеников еще не строили. Возле ворот шла игра в мяч, и все орали. Только я принялся наблюдать за игрой, как вдруг был сбит с ног и очутился на тротуаре: Джерри Коуен и еще какой-то пацан сделали мне подножку. Я посмотрел на Джерри он гоготал.
Чего ты ржешь? зарычал я.
Дубина! Это тебе за шарик на уроке. Ты что думал, что я не узнаю? засмеялся Джерри.
Я встал на ноги.
Ладно, сказал я, квиты.
Мы сели вместе на край тротуара и стали наблюдать за игрой, пока еще оставалось немного времени до занятий: Джерри Коуен, сын мэра Нью-Йорка, и я, безродный сирота из приюта Святой Терезы, по Божьей воле посещавшие одну и ту же приходскую школу и являвшиеся закадычными друзьями.
Глава вторая
Сколько я себя помню, я всегда жил в приюте. Жизнь там была не такая уж плохая, как некоторые могут подумать. Я всегда был сыт, добротно одет, да и учили нас надлежащим образом. И хотя я не получал ту необходимую долю ласки и внимания, которые обычно дает семья, я вовсе не комплексовал на этот счет.
Кроме всего прочего, мне была предоставлена определенная степень самостоятельности и независимости, чего другие добиваются, лишь когда становятся намного старше.
Я всегда где-нибудь подрабатывал и часто давал в долг то пять, то десять центов ребятам из нашей школы, которые, как мне казалось, должны были быть более удачливыми в жизни, чем я. Я знал дни, когда мои должники получали деньги на карманные расходы, и им приходилось не сладко, если они не отдавали мне деньги вовремя! Как-то я одолжил Питеру Самперо двадцать центов. Через неделю после этого он умудрился ускользнуть от меня, и я не смог его поймать, но на вторую неделю я был полон решимости вернуть свои деньги.
Вскоре во второй половине дня после занятий я встретил его на школьном дворе. С ним было несколько его приятелей.
Эй, Пит! окликнул его я. Как насчет моих двадцати центов?
Пит решил изобразить из себя крутого парня. Он знал, что обычно отвечают в такой ситуации. Он был немного ниже меня, но гораздо крупнее и тяжелее.
А в чем дело? спросил он.
Мне они нужны, ответил я. Я одолжил тебе деньги. Я же не подарил их тебе.
Колебал я тебя и твои двадцать центов! прогундосил Пит, монотонно выговаривая слова. Затем он повернулся к своим дружкам. Эти ублюдки из приюта не дают спокойно дышать! Мы платим за их обучение, жертвуем школе деньги, чтобы им лучше жилось, а они изображают из себя хозяев жизни! Ты получишь свои бабки, когда мои дела будут идти лучше и когда я буду готов отдать их тебе.
Как я разозлился! Мне было наплевать, что меня обозвали ублюдком. Меня достаточно часто так называли. Я был не так раним, как сопляк Маккари, который из-за этого страшно переживал и к фамилии которого брат Бернард разрешил приписать слово «младший», чтобы его называли «Маккари-младший» и чтобы все думали, будто у него есть отец. Кроме того, брат Бернард часто говорил нам: «Вы самые счастливые дети. Вы Божьи чада. Все вы такие же, как наш Господь, Христос, потому как родитель ваш Господь Бог». Нет, меня не трогало, когда меня обзывали ублюдком, но я никому не позволял дурачить себя.
Я бросился на Пита. Он отклонился и двинул мне в челюсть. Я рухнул.
Ты, вшивый макаронник, сказал я, не успев подняться. Он прыгнул на меня и стал колотить по лицу. Я почувствовал, как у меня пошла кровь из носа. Я вытянул ногу и стукнул его в пах. Он побледнел и стал сползать с меня. Свободной рукой я продолжал наносить ему удары в шею ниже подбородка. Он окончательно сполз с меня и упал лицом вниз на тротуар, согнув ноги в коленях и ухватившись одной рукой за низ живота, а другой за бок. Он пытался что-то сказать, но издавал лишь какие-то повизгивания. Я встал на колени и наклонился над ним. Кровь из моего разбитого носа капала ему на одежду. Я засунул руку в его карман и извлек горсть мелочи. Тщательно отсчитав двадцать центов, я показал их его приятелям:
Это все, что мне нужно, мои двадцать центов, видели? И не вздумайте дергаться, а то получите!
Они молча смотрели, как я уходил, вытирая нос рукой, а затем наклонились над своим товарищем.
Я пошел к Джимми Кифу в бильярдную, где он обычно заключал пари перед скачками. Войдя в помещение, я застал его курящим сигару за небольшим столиком. Глаза его обрамляли синие круги.
Что с тобой стряслось, малыш? спросил он, смеясь.
Ничего особенного, мистер Киф, гордо ответил я. Один парень вбил себе в голову, что может позволить не возвращать мне мои деньги. Но у него ничего не вышло.
Ты молодец, Фрэнки, сказал мистер Киф. Никогда не позволяй никому это делать. Стоит позволить, как тебе тут же сядут на шею. Пойди-ка умойся, а потом подмети помещение.
Когда я выходил, то услышал, как он кому-то сказал:
Когда-нибудь этот малыш будет что надо! Ему только тринадцать, а он соображает в выигрышах и самых сомнительных пари лучше, чем я.
В туалете стоял густой запах табачного дыма и мочи. Я встал на унитаз и открыл окно, которое находилось почти у потолка. Потом вымыл лицо и руки, вытерся краешком рубахи и отправился выполнять работу, которую я обычно делал во второй половине дня.
Послеобеденная работа у Кифа была самым главным пунктом в моем расписании. Начинал я обычно с того, что подметал комнату. В ней стояло восемь бильярдных столов, и мне нужно было подмести под каждым из них, а затем пройтись со щеткой и по всему помещению. После этого я осторожно, чтобы не попортить фетровое покрытие, вытирал столы и их деревянные части. В мои обязанности также входило охлаждать содовую и пиво. Это был период сухого закона, и пиво держали в подвале. Если кто-либо из посетителей заказывал пиво или порцию виски, он обращался к Джимми Кифу, и когда он был занят, то посылал меня в подвал за заказом. Иногда он даже держал пару бутылок спиртного под стойкой.
Начиная примерно с четырех часов, Кифу звонили и сообщали результаты забегов на скачках. Я записывал результаты на доске, которую никто не видел, так как она находилась в конце комнаты в закутке. Мне приходилось также расставлять шары на столах и бегать по мелким поручениям посетителей. Иногда я приносил им бутерброды, которые покупал в кафе напротив. При мне всегда был ящик для чистки обуви, и по желанию посетителей я чистил им ботинки.
Джимми Киф обычно платил мне три доллара в неделю, кроме этого, я мог заработать еще немного денег уже по своей инициативе. Работа мне нравилась, и в среднем в неделю получалось от шести до восьми долларов. Джимми сказал, что когда начнутся каникулы, он будет посылать меня в гаражи за мелкими выигрышами. По его мнению, я смогу иметь за это от десяти до пятнадцати долларов в неделю. В половине седьмого мистер Киф обычно давал мне пачку листков, на которых были записаны ставки, чтобы я ему их подсчитал. В семь часов я уже мчался в приют на ужин. После ужина я гулял еще пару часов, но он никогда не разрешал мне болтаться возле его бильярдной в это время, не знаю почему.
Питер Самперо на следующий день в школу не пришел, зато пришла его мать. Она явилась в наш класс и, разговаривая с сестрой Анной, метала на меня уничтожающие взгляды. Сестра Анна направила ее к настоятельнице, а потом к ней подошла девочка с какой-то запиской.
Мэри Петерс проведет урок вместо меня, сказала сестра Анна. Фрэнсис, пойдем со мной.