10 дней в уездном городе Чеистория, которая вполне могла бы произойтиИрина Костина
День первый
Над городом стоял туман. Господин Новоселецкий лениво вылез из открытого экипажа, на заснеженную привокзальную площадь. Подошёл к одинокому фонарю, вынул из внутреннего кармана часы и вгляделся в циферблат: половина девятого.
Запахнул плотнее пальто и шагнул к зданию. У крыльца поскользнулся, нелепо взмахнул руками и чуть не упал, выкрикнув крепкое словцо.
Разозлившись, ввалился, держась за поясницу, внутрь вокзала и уверенно толкнул дверь коменданта.
Чего у тебя крыльцо не чищено? заявил с порога.
Фёдоров чуть не поперхнулся чаем. Подскочил из-за стола:
Митрофан Иванович! Доброго здоровья.
Будешь тут здоров; спину вот потянул, проворчал тот, супя брови.
Сию минуту. Всё исправим, засуетился комендант, выглядывая за дверь, Митька!
Отдав распоряжения, вернулся с оправдательным выражением лица:
Весна нынче больно пакостная. Всё, что за день водой берётся, ночью льдом оборачивается. Не успеваем уследить.
Ладно зубы-то мне заговаривать. Скажи-ка лучше, московский скорый у тебя в девять прибывает?
Без шести минут, уточнил комендант.
Не опоздает?
Шутить изволите, Митрофан Иванович? захихикал тот, Когда это у нас скорые поезда опаздывали? А Вы встречать кого изволите?
Изволю.
Фёдоров облегчённо выдохнул, повеселел:
А я думаю, чего бы это к нам с самого утра господин полицейский исправник пожаловал?
Испужался? коварно прищурил глаз Новоселецкий. Знаю, рыло-то в пушку.
Да, ну что Вы, Митрофан Иванович! оскорбился тот, Ей-богу обижаете.
Будет, юлить-то. Раз время есть, давай-ка, Семён Григорьевич, чайком меня напои.
Вот это завсегда с удовольствием!
Новоселецкий снял шапку, пригладил пышные усы. Кряхтя, уселся на стул, придвигая к себе стакан с дымящимся чаем. Потянул носом:
Душистый у тебя чай. Хороший.
Индийский, гордо уточнил Фёдоров, Мёд берите; алтайский. А может, наливочки?
На службе не употребляю. И тебе не советую.
Семён Григорьевич, потянувшись было под стол, быстро ретировался и перевёл разговор в другое русло:
Ну, тогда халву кушайте. Сладкая! Митрофан Иванович, а кого из Москвы встречаете? Родственника?
Помощника. Направлен на службу ко мне в управление по рекомендации самого господина Столыпина. По осени мы с Александром Францевичем прошение в Петербург писали. Город растёт, как на дрожжах. Шестьдесят тысяч жителей! А у меня на всё про всё один помощник, четыре надзирателя, четыре урядника, да пятьдесят городовых! Где ж это видано-то, чтоб на такую ораву, да всего четыре полицейские части? Тюрьма переполнена ссыльными. Людей толковых в полиции нет. А преступность гремит на весь уезд, и сладу никакого. Число лиц, умерших насильственным образом, превышает даже губернский город Оренбург.
Да-да. Ох, не говорите, Митрофан Иванович, закивал комендант, Страшное дело.
Уж ты бы помолчал, осадил его Новоселецкий, Твоя Пригородная Слобода мне, как кость в горле! Проходной двор! Преступного сброду в ней, как г на за баней! Окопались тут; кнута на вас нет!
Фёдоров оробел:
Ваше высокородие. Я-то при чём?
А-то я Вашего брата не знаю! Гляди-ка, чай у него индийский, мёд с алтайских гор. Халва, небось, с самого Пекину! Заворовался, Семён Григорьевич!
Господь с Вами, Митрофан Иванович, голубчик, побледнел комендант.
Их речь прервал паровозный гудок.
Московский? встрепенулся Новоселецкий.
Он самый. Прибывает.
Митрофан Иванович схватил шапку и, уходя, пригрозил коменданту пальцем:
Гляди, доберусь я до тебя.
Вокзал. Вид с площади
Железнодорожная платформа кишела пассажирами. Мужики, бабы с детишками, с чемоданами, корзинами и узлами, бурлящим потоком двигались сквозь туман к привокзальной площади, чтобы через четверть часа раствориться в городском пейзаже.
Новоселецкий грустно поглядел на это шествие. Каждый день к ним в Челябинск прибывает огромное число народу. Вся эта толпа, явно, сейчас обоснуется в Переселенческом пункте. И кто знает, с какими помыслами приехал каждый из них? Надолго ли задержится? Что от него ждать?
Митрофан Иванович поправил шапку и двинулся к вагону первого класса. Ещё издали он заприметил молодого человека с саквояжем. Пассажир стоял, вглядываясь в лица прохожих; вероятно, ожидал встречающего. Новоселецкий по мере приближения скептически отмечал про себя: «Уж больно молод; совсем мальчишка. К тому же, франт. Гляди-ка, пальтишко у него из дорогого сукна. Перчатки белые. Шляпа из модного салона. Какой из него полицейский? Может, не он?»
Исправник поравнялся с пассажиром. Тот доверительно взглянул на него:
Господин Новоселецкий?
«Ах, чёрт, выходит, он» разочарованно пронеслось у того в голове:
Так точно. Митрофан Иванович.
Гость учтиво приподнял шляпу:
Аладьин Василий Кириллович. Направлен приказом министра внутренних дел на должность помощника уездного исправника в Ваше полицейское управление.
Новоселецкий кисло улыбнулся. Кого присылают? Прости, господи. Небось, сразу со студенческой скамьи. Одеколоном от него разит, как от барышни. А на ногах ботиночки лаковые. Это по нашей-то погоде!
Юноша заметил направление взгляда исправника и зябко поёжился:
Признаться, не ожидал, что уральская весна так сурова. В Москве нынче уж ручьи бегут.
Да, буркнул Новоселецкий, Вот на будущей неделе масленицу отгуляем, и у нас ручьи побегут. Да так, что мосты на реке посрывают.
Вокзал. Вид с платформы.
Они прошли с платформы через крыльцо, уже спешным порядком очищенное ото льда, и сели в экипаж. Туман опустился к земле, и по обе стороны от дороги стали видны редкие берёзы и тополя.
Простите, Василий Кириллович, сколько Вам лет? не удержался Новоселецкий.
Двадцать пять, ответил тот и смущённо улыбнулся, Понимаю Ваш вопрос. Я выгляжу моложе своих лет. Мне и маменька об этом всегда говорит. Я вот и усы отрастил, нарочно, для виду, так сказать. Чтобы старше казаться.
Митрофан Иванович жалостливо взглянул на его усы, тоненькие, аккуратные, затейливо закрученные на концах; баловство одно, а не усы.
Учились?
Непременно. Юридический факультет в столице, не без гордости сообщил Аладьин, А курс сыскного дела нам читал сам господин Филиппов! Рассказывал про расследование самых громких преступлений. Но выдающейся личностью в сыскном деле я считаю Ивана Дмитриевича Путилина. Его «Записки начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции» я читал пять раз. Помните, дело о «душителях»? А как он выслеживал «парголовских чертей»? А дело «о безумной мести», когда суд присяжных плакал? Ух, вот это жизнь! и неожиданно добавил, Знаете, Митрофан Иванович, я ведь к Вам в уезд сам напросился.
Новоселецкий приподнял в изумлении бровь.
Да, с жаром подтвердил юноша, Ведь у Вас в городе такая статистика убийств! Я читал.
Исправник скис:
Это верно. Статистика у нас удручающая.
Ну, что Вы! Напротив, как должна быть интересна здесь работа сыщика! Ух, мне так и не терпится скорее взяться за какое-нибудь расследование в Вашем городе! с запалом воскликнул Аладьин и огляделся по сторонам, Кстати, а где же город? Сколько едем, а всё лес
Сейчас будет, пообещал Митрофан Иванович. А про себя подумал: «Эх, больно наивен да горяч! Сбежит через месяц. Опять останусь куковать вдвоём с Ванькой Лепихиным.»
Церковь! Вон, справа, за лесом! разглядел Василий.
Это кладбище, пояснил исправник, Подъезжаем. Я Вас, Василий Кириллович, в «Дядиных комнатах» размещу. В центре, и до места службы недалеко.
Мне, право, неловко, растерялся помощник, Не хотелось бы стеснять Ваших родственников. Я не прихотлив, и с удовольствием разместился бы в меблированных комнатах.
Каких родственников? не понял Новоселецкий.