Сегодня вечером он собирается послушать музыку. Вистл впервые услышал, когда сюда перебрался. Вряд ли такой звук ему бы понравился, скажем, на школьном концерте или в полицейском баре посреди Чикаго, но тут он уместенладно сочетается с теплой, откровенной потрепанностью паба, и Кел пронзительно осознает безмолвные просторы, расстилающиеся во все стороны за этими четырьмя стенами. Когда тощий, как кузнечик, старичок-музыкант несколько раз в месяц достает свою дудочку, Кел усаживается на пару стульев подальше от трепачей и слушает.
Это означает, что на спор, происходящий у барной стойки, Кел обращает внимание к середине второй пинты. Улавливает он его, потому что спор этот вроде как необычный. В основном дискуссии тут потасканныетакие тянутся годами или даже десятилетиям, время от времени возникая, когда нет ничего свежего для обсуждения. Касаются они в основном методов ведения сельского хозяйства, сравнительной пользы разных местных и национальных политиков, надо ль заменить стенку на западной стороне Строукстаунской дороги на забор, а также милый ли современный шик или выпендрежзимний сад Томми Мойнихана. Всем уже известно, кто какого мнения обо всем, кроме Марта, поскольку он склонен регулярно менять свои воззрения, чтоб все оставалось интересным, и публика ждет вклада Кела в беседу, чтоб ее как-то взбодрить.
У текущего же спора тон другой, громче и вздорнее, словно он не отрепетирован.
Ни от какой собаки так не бывает, упрямо твердит мужик в конце барной стойки. Мелкий, круглый, с маленькой круглой головой, насаженной сверху, вечный мальчик для битья; обычно его это не раздражает, но в этот раз лицо у него пунцовое от пыла и ярости. Ты хоть видал те надрезы? Не зубами оно сделано!
Ну и кто ж тогда? спрашивает здоровенная лысая махина рядом с Келом. Феечки, что ль?
Отыбись. Говорю просто, что не зверь это.
Только не, блить, пришельцы опять, встревает третий, поднимая взгляд от пинты. Тощая угрюмая дылда, кепка натянута чуть ли не на нос. От него Кел слышал в сумме примерно пять фраз.
Нечего тут подначивать, приказывает ему коротышка. Ты так говоришь, потому что не осведомлен. Обращай ты внимание на то, что происходит прямо у тебя над тупой башкой
Мне б ворона в глаз сракнула.
Вот его спросим, говорит здоровяк, показывая большим пальцем на Кела. Нейтральную сторону.
Ага, конечно, много он понимает в этом?
ЗдоровякКел почти уверен, что его зовут Сена́н, и последнее слово, как правило, за нимэтой репликой пренебрегает.
Подь сюды, говорит он, повертывая свою тушу на барном стуле лицом к Келу. Слушай. Позавчера ночью кто-то убы́л Боббину овцу. Забрал глотку, язык, глаза и жопу, остальное оставил.
Не забрал, а отчикал, поправляет Бобби.
Сенан и в этот раз пренебрегает.
Что скажешь, кто такое сделал, а?
Я не спец, говорит Кел.
Я не прошу экспертного научного мнения. Здравого смысла прошу. Кто такое сделал?
Будь я игрок, говорит Кел, я б поставил на животное.
Какое? требует ответа Бобби. У нас тут ни койотов, ни пум. Лиса взрослую овцу не тронет. Бродячая собака порвет в клочья.
Кел жмет плечами.
Может, собака вырвала глотку, а потом ее спугнули. Остальноептицы.
Повисает мгновенная пауза, Сенан вскидывает бровь. Все считали Кела городским мальчонкой, что правда лишь отчасти. Производят переоценку.
Вот, пожалуйста, говорит Сенан Бобби. А ты с пришельцами своими срамишь нас на весь белый свет. Он же с этим в Америку вернется, и они там себе станут думать, что мы дикари стоеросовые, верим всему на свете.
У них в Америке тоже есть пришельцы, оборонительно говорит Бобби. У них больше всех, это точно.
Нету никаких, ебте, пришельцев.
Полдесятка людей видали те огни прошлой весной. Это, по-твоему, что было? Феечки?
Потин Малахи Дуайера это был. Пара глотков этого дела, так и я огни увижу. Как-то раз ночью шел от Малахи домой и видел, как дорогу мне перешла белая лошадь в шляпе-котелке.
Она овцу тебе сгубила?
Да меня самого чуть не. Я подскочил так, что кувырком в канаву слетел.
Келу на его табурете удобно, он попивает пиво и ценит происходящее. Эти ребята напоминают ему деда и его приятелей по крылечку, те точно так же наслаждались обществом друг друга, развешивая друг другу лапшу по ушам, а еще они напоминают Келу полицейский участокдо того, как сквозь напускное просочится зыбучий слой нешуточного злобства, или, может, как раз перед тем, как Кел начнет его замечать.
Мой дед и трое его приятелей разок видали НЛО, говорит он, просто чтоб немножко подкормить беседу. Были на охоте вечером, уже после заката, и тут прилетел здоровенный черный треугольник с зелеными огнями по углам и повисел над ними недолго. Ни звука не подал. Дед говорил, что они там чуть не обделались.
Ах ты ж господи, с отвращением говорит Сенан. И ты туда же. Есть тут вообще кто-то хоть чуток при уме?
Вот! торжествующе говорит Бобби. Слыхал? А ты пар пускаешь, что там янки про нас подумает.
Окстись, а. Он тебе потрафить хочет.
Дед божился, лыбясь, говорит Кел.
Дед твой с самогонщиками не водился, а?
Одного-другого знавал.
Я б сказал, хорошо он их знавал. Прикинь сам, говорит Сенан, вновь поворачиваясь к Бобби и показывая на него стаканом. Этот спор того и гляди войдет в постоянный репертуар. Допустим, есть они, пришельцы. Допустим, решают они выделить время и технику, чтоб прилететь на Землю за все эти световые годы с Марса или откуда там еще. Они б себе нашли хоть стадо всяких зебр, чтоб экспериментировать на них, или справных ладных носорогов, или податься в Австралию и взять там ораву кенгурей, и коал, и херни несусветнойдля потехи-то. Но они-то тут он возвышает голос, заглушая возражающего Бобби, они-то, а, прилетают черт-те откуда и выбирают твою овцу. Они там, на Марсе, совсем ку-ку, что ли? Головушкой мягонькие?
Бобби вновь надувается.
Все нормально у меня с овцами. Они лучше, блить, коал. Лучше твоих паршивых колченогих
Кел перестает обращать внимание. За столом у Марта качество разговора поменялось.
Я поставил двадцатку, говорит один из молодых ребят, и Кел узнаёт этот тон. Обиженный тон человека, собирающегося настаивать, даже если вечер из-за этого у всех сложится значительно сквернее необходимого, что он понятия не имеет, как эта трубка для крэка оказалась в кармане его штанов.
Хорош, говорит кто-то из приятелей Марта. Двадцать пять ты ставил.
Ты меня жухлом назвал?
Парню двадцать с чем-то, для фермера он слишком мягок и слишком бледен; пухлый, сальная темная челочка, над губой нечто, стремящееся рано или поздно стать усами. Кел замечал его и раньше пару разв дальнем углу, в компашке с другим молодняком из тех, кто пялится на секунду дольше нужного. Ни разу не потолковав с ним, Кел довольно уверенно мог бы перечислить немало разных фактов о нем.
Никем я тебя не назову, если ты этот банк вернешь, говорит приятель Марта.
Не верну, бля. Все чин чином.
За спиной у Кела спор затих; затих и вистл. Осознание того, что он не вооружен, догоняет Кела яркой вспышкой адреналина. Этот парень из тех, кто способен таскать при себе глок, лишь бы самому себе казаться крутым гангстером, при этом понятия не имея, как пользоваться оружием. Секунда требуется на то, чтобы вспомнить, что здесь такое маловероятно.
Ты слышал, как я сказал двадцать, говорит пухляк своему дружку. Давай, подтверди.
Дружоктощий, большеногий, с торчащими зубами, из-за которых у него отвисает челюсть, а общий вид такой, будто он тут последний, кто понимает, что вообще произошло.
Да я не расслышал, говорит он, моргая. Это ж всего пара фунтов, Дони.
Жухлом меня никому звать нельзя, произносит Дони. Взгляд у него делается бычий, и Келу это не нравится.
А я буду, сообщает ему Март. Жухло. И сам знаешь, что ты даже хуже, ты, блить, жухло бездарное. И у младенчика вышло б лучше.
Дони отшвыривает свой табурет от стола, раскидывает руки, подзывает Марта.
Урою. Давай.