Она была вся иссечена чем-то. Старые и новые шрамы сливались в длинные и широкие рубцы, проходящие через всю спину. Сделать это самостоятельно Лукас вряд ли мог, так что это явно не было связано с его попытками самоубийства.
Кто это с тобой сделал? не в силах говорить громче, чем шёпотом, спросила Хлоя.
Это мой отец, едва ли громче ответил Эосфор. И сестра, он медленно потянул к себе футболку, желая прикрыться, но Харрис удержала его руки, смаргивая горячие слёзы. Осторожно притронулась к повреждённой кожеи Лукас тихо застонал от боли, закрывая глаза.
Он истязал тебя?
Да. Я первое время провёл дома, он запирал меня в подвале и Доктор, я не хочу это вспоминать, он покачал головой. Пожалуйста
Конечно, Хлоя отодвинулась, и сама помогла Лукасу надеть футболку обратно. Осторожно опустила руку ему на плечо. Послушай, сказала она. Эти шрамы не делают тебя Я она с трудом сглотнула, прикасаясь к слегка заросшей щеке Эосфора, я восхищаюсь тобой, Самаэль. Я много чего видела в своей жизни, но это Я клянусь, глядя прямо в тёмные глаза напротив, прибавила Харрис, что постараюсь сделать всё, чтобы облегчить тебе жизнь. Чтобы это стало хотя бы похоже на жизнь, Лукас попытался отвести взгляд. Хлоя настойчиво сжала его руку. И я хочу, чтобы ты пообещал мне, что больше ничего с собой не сделаешь. Я сняла с тебя ремни, и хочу завтра увидеть тебя живым. Ты не должен убивать себя, слышишь? Твоя жизнь гораздо ценнее, чем ты думаешь. И в мире есть место справедливости и закону. Я постараюсь Но ты тоже должен мне помочь, Эосфор молчал, изучая её лицо. Губы у него снова чуть дрогнули, но так и не сложились даже в слабое подобие улыбки.
Вы не сможете совершить чудо, доктор, сказал он.
Это не чудо. Прошу, Самаэль, пообещай мне, что не станешь убивать себя, пока мы хотя бы не попытаемся.
Ладно.
Дай слово, чуть надавила Харрис. На лице её подопечного появилось уже знакомое выражение болезненной лжи.
Даю, преодолев его, сказал он. Хлоя, глубоко вздохнув, собралась с силами и решила довериться ему.
Хорошо. Увидимся завтра, заставив себя улыбнуться, сказала она, отстраняясь. Доброй ночи, Самаэль, и девушка направилась к выходу. Уже у самой двери она услышала:
Вам не место в этой больнице, Хлоя, Харрис не пожалела, что обернуласьувидеть улыбку Лукаса, наверное, первую за полтора года, было просто бесценно. Выхороший человек, прибавил он.
Спасибо, ответила она, даря ему улыбку в ответЭосфор тоже вряд ли видел много чужой радости за последнее время.
Доброй вам ночи, запоздалым эхом сказал Лукас. Хлоя покинула палату, закрывая за собой дверь, и Эосфор уже в пустоту и мрак помещения договорил, прежде чем включились камеры: Прощайте, доктор.
Этого она уже не услышала.
Харрис было сложно выкинуть из головы произошедшее даже когда она покинула стены больницы и отправилась домой. Может, кто-то другой сказал бы ей, что она уж слишком смягчилась за последние пару месяцев, что провела дома. Ведь правда, Хлоя успела повидать за время службы всякое: измождённых заложников, которым не позволяли даже спать, изуродованные после взрывов тела людей, которых не удавалось спаститакие всегда были. Ей приходилось утешать собственных сослуживцев с оторванными конечностями. Лукас не был у неё первым замученным пленником, но именно его история не давала ей сейчас покоя.
На войне видеть ужасы было чем-то привычным, почти нормальным. Да, порой человеческая жестокость поражала воображение, но это, как бы страшно ни звучало, было почти уместно. Никто из сослуживцев Харрис не был повергнут в шок, когда ему говорили, что где-то неподалёку захватили и заминировали здание начальной школы. Все понимали, что это ужасно, и что они должны сделать всё необходимое, чтобы помочь детям и учителям, но никто картинно не замирал с открытым ртом и не бросал вещи на пол. Нет, всё было очевидно: этогорячая точка. Терроризм и теракты здесьобычное явление. С этим нужно бороться, это нужно победить и искоренить, и, если уж так хочетсяможно рухнуть на колени перед безжизненным телом невинного ребёнка, пострадавшего по вине бездушного боевика. Но всё это имело оттенок очевидностивойна, как причина всего кошмарного вокруг, была веским поводом для того, чтобы не расслабляться морально.
И вотснова пленник. Хлоя общалась с такими людьми во время службы, в этом, в общем-то, и заключалась её основная работа. Но опять жеона видела, как этих людей вырывали из рук убийц, как выкапывали из-под очередной груды обломков, что некогда была жилым домом или больницей. А у Лукаса не было такой предыстории, не было такой масштабной причины страданийкак, например, война, что была общим горем, и от этого становилось лишь страшнее то, что ему пришлось пережить.
Его собственный отец лишил его свободы. Судя по всему, он пытал его на протяжении шести месяцев, желая узнать, где сын спрятал собранный на него компромат. Лукас, похоже, не сломалсяиначе его бы не травили в больнице столь мощными препаратами. А может быть, Годфри просто не знал, что теперь с ним делатьон не верил, что сын не пойдёт против него снова, даже если нашёл и уничтожил всё, что было на него собрано. Убивать Лукаса было для него как-то слишком, дать ему самому убить себятем более. В любом случае оставался лишь один вариантзапереть сына в психбольнице и никогда не позволить ему оттуда выбраться.
Может, у Эосфора-младшего все конечности были на месте, но жестокость его отца поразила Хлою именно тем, что она была проявлена не на войне. В мирное время, «добрым» политиком, который взирал на неё, шагающую в сторону своего дома, с рекламного баннера.
В ту минуту, когда девушку посетила эта мысль, вдруг сильнее подул ветер. Харрис остановилась, глубоко вздохнула, чуть опуская веки. Она могла наслаждаться этим почти каждую минуту, в любой момент была вольна выйти на улицу из дома или открыть окно а сколько Лукас не видел солнца и не чувствовал дуновения ветра на своей коже? Если его постоянно держали на привязиедва ли он часто покидал здание психбольницы, вряд ли даже выходил во внутренний дворик на прогулку. Может, это случалось раз в несколько днейесли вообще случалось. Наверное, два огромных охранника выводили Эосфора во дворик тогда, когда там никого больше не было. Его выгуливали несколько минут, как собакуна привязи, позволяли вспомнить, каково этодышать свежим воздухом, и снова всё это отнимали.
А может, отняли давным-давнонастолько он был бледным.
Ледяными иголочками, несмотря на типичную для Лос-Анджелеса жару, по позвоночнику Хлои прошла волна страха. Быть обездвиженным, получать наказания за лишнее слово, сутками лежать на ноющей искалеченной спинеи всё это продолжается вот уже полтора года. Харрис не сомневалась, что допросы Годфри проводил с пристрастиемраз уж Лукас даже побоялся рассказать ей, что с ним делали.
И вот эта иррациональность, с её довольно чёрно-белой точки зрения, как раз и выводила Хлою из равновесия. Она думала, что идёт в новый мир, совершенно другойможет, встретит пару человек, которые не справились именно с ужасами войны. Но даже для таких были отдельные центры психологической помощи. И Харрис туда не пошла; она отправилась именно в обычную гражданскую больницу, чтобы сознательно наполнить свою жизнь в ближайшее время историями о неверных жёнах и глубоких депрессиях. Что в итоге? Получила подпольные игры и настрадавшегося человека, который боялся лишний раз не так вдохнуть и отчаянно желал закончить свои мучения любым доступным образомбудь то побег или даже смерть. Это было ненормально для «гражданки», такое должно было остаться где-то там, в Сирии, Йемене, Афганистанеили ещё где-то, где Хлоя никогда не была.
Харрис моргнула. Поняла, что сама не заметила, как добралась до дома, и что на неё странно поглядывает из окна пожилая соседкаХлоя вот уже пару минут стояла на крыльце, пытаясь воткнуть ключ в замочную скважину. Когда, наконец, она отвлеклась от бесконечных размышлений об Эосфоре и своей неожиданной реакции на его историю, то помахала соседке, как можно приветливее улыбаясь. Потом, когда женщина успокоилась и отвела от неё взгляд, Харрис быстро открыла дверь и поспешила скрыться за ней.