Нет, спасибо, бормочет она.
Милли направляется к лестнице. Между нами двумя повисает молчание. Обри методично копается в телефоне. Мой вдруг тоже гудит в кармане. Сообщение от контакта, записанного у меня как «Джей-Ти».
«Как идут дела?»
Весь напрягшись, я печатаю в ответ: «Отлично».
«Это все, что ты мне хочешь сказать?»
Могу еще послать куда подальше. Однако набираю только: «Ага. Ну, мне пора».
Не обращая внимания на сигнал о еще одном сообщении, я убираю телефон обратно. Обри поднимает руки к волосам, затягивая хвост потуже.
Кстати, мои соболезнования по поводу «лагеря гениев», говорит она.
Что?
Это мы с Милли так назвали твой научный лагерь, куда ты собирался, поясняет она, склонив голову набок. Может, у тебя еще будет шанс? Следующим летом, например? Или уже слишком поздно?
Да. Весь смысл был в дополнительных баллах для поступления в колледж.
В отсутствие Милли сарказм у меня как-то не получается. Разговаривать так с Обривсе равно что пинать щенка ногами.
Жаль. Честно говоря, не думала, что ты все-таки поедешь на остров. Ты вроде так резко был против
Оказалось, что у меня особо нет выбора.
Похоже, у нас у всех его не было.
Обри закидывает ногу на ногу и, покачивая ступней, уставляется в окно на сгущающиеся тучи. От Хайанниса до Чаячьего острова тридцать пять миль, и погода портится чем дальше, тем больше.
Твой отецдядя Андерс Обри произносит так, будто это имя персонажа из фильма. Какой он? Я совсем его не помню. Кажется, последний раз мы виделись, когда мне было пять?
Он настойчивый, я бы так сказал.
Голубые глаза Обри рассеянно глядят куда-то вдаль.
О нем папа меньше всего говорит. Мне кажется, тетя Аллисон ему ближе всего, к дяде Арчеру он относится как-то покровительственно А вот твоего отца едва вспоминает. Не знаю почему.
Сглотнув, я облизываю губы. Это скользкая тема. Как много можно ей сказать?
Отец, он всегда был как бы «белой вороной» в семье. По крайней мере, ему самому так казалось, насколько я понимаю.
Вы с ним близки?
С этим козлом?! Еще чего! Однако я проглатываю неприятную правду и, изображая безразличие, пожимаю плечами:
Все сложно. Сама, наверное, сталкивалась
Да уж. Особенно в последнее время.
Окно покрывается капельками дождя. Обри, приложив ладони козырьком к стеклу, выглядывает наружу.
Думаешь, она будет ждать нас на пристани?
Милли? Считаешь, найдет до того времени компанию получше? не без надежды спрашиваю я.
Да я не про нее, смеется Обри. Про бабушку.
Ее искренняя реакция застает меня врасплох. Мы как-то слишком легко нашли общий язык, и это не здорово. Как говорят на всяких реалити-шоу: «Я здесь не для того, чтобы заводить друзей».
Ага, сейчас, фыркаю я. Она больше ни одного письма не прислала.
Лицо Обри омрачается.
Тебе тоже? Я шесть раз ей писала, и она не ответила.
Я не написал ни разус тем же результатом.
Прямо мороз по коже. Обри даже слегка поеживается, хотя речь, понятно, идет не о температуре. Не понимаю. Ну ладно, впервые написать своим внукам с предложением о работекак будто не родным, а просто наемным помощникам! Но могла бы по крайней мере как-то поддерживать контакт В чем вообще весь смысл, если она даже не пытается узнать нас поближе?
Дешевая рабочая сила, пытаюсь пошутить я, но у Обри только еще больше опускаются уголки рта.
Я уже собираюсь отойти под каким-нибудь предлогом, когда замечаю яркую красную вспышку на лестницеМилли возвращается. Это должно было бы подстегнуть меня еще больше, но я почему-то не двигаюсь с места.
Разбирайте.
Милли с трудом удерживает в руках четыре пластиковых стаканаодин с прозрачной жидкостью до краев и большой долькой лайма, три других со льдом. Усевшись рядом с Обри, разливает содержимое поровну и протягивает нам двоим.
Зану, не знаю, за долгожданную встречу с таинственной Милдред, наверное.
Мы чокаемся. Обри делает длинный глоток, но почти тут же все выплевывает.
Фу! Милли, что это?!
Та невозмутимо протягивает ей платок.
Пардон, забыла про лайм. Она выдавливает в стаканы сок из дольки. Джин с тоником, а что?
Ты серьезно?! Обри с гримасой отвращения отставляет свой. Спасибо, но я не пью спиртное. Как тебе его вообще продали?
У меня свои хитрости. Милли отвлекается на гуськом спускающихся по лестнице пассажиров, которых дождь прогнал с верхней палубы, потом вновь переводит взгляд на нас с Обри. Ну, потрепались на славу, давайте теперь всерьез. Что мы друг от друга скрываем?
У меня разом пересыхает в горле.
О чем ты?
Милли пожимает плечами.
Вся наша семьяодни сплошные секреты. У Стори по-другому не бывает. Наверняка у вас найдется что-нибудь интересненькое. Она наклоняет стакан в мою сторону. Давай, выкладывай.
Я чувствую, как дергается мускул под челюстью. Я бросаю взгляд на Обрита вся побледнела, что и веснушек стало не видно.
Нет у меня никаких секретов.
У меня тоже, выпаливает она. Руки стиснуты на коленях, вид такой, словно вот-вот расплачется или ее стошнит. Я был правврать она совсем не умеет, с этим у нее даже хуже моего.
Однако она Милли не интересует. Обернувшись ко мне, та подпирает рукой подбородок (чересчур большие часы съезжают вниз, на предплечье), слегка подается вперед и делает глоток из стакана.
У всех есть секреты. Тут двух мнений быть не может. Вопрос только в том, чьи онитвои собственные или кого-то еще.
На лбу у меня выступает испарина. С трудом поборов желание утереть ее, я разом выпиваю половину коктейля. Не люблю джин, но тут хватаешься за то, что есть под рукой.
А что, и те, и другие сразу не могут быть? интересуюсь я с деланым ленивым раздражением.
Дождь так и хлещет по стеклу. Глаза Милли неотрывно смотрят на меня.
У тебя, Джона? спрашивает она, приподняв изогнутую, безукоризненной формы бровь. Очень даже могут, я думаю.
Глава 4. Милли
Выглядит не особо, да? говорит Джона.
Я искоса взглядываю на него из-за Обри. Дождь перестал, мы стоим на верхней палубе и смотрим на приближающийся Чаячий остров. Джона облокачивается на поручни и подается вперед. Ветер треплет его волнистые темно-каштановые волосынечто среднее по цвету между светлыми прядями Обри и почти черными моими. Острый подбородок, который я запомнила, превратился в квадратный, и скобки на зубах пошли только на пользу. Улыбаются, правда, эти губы нечасто.
А мне нравится! громко произносит Обри, стараясь перекричать шум двигателя.
Паром резко кренится набок, подняв в воздух брызги белой пены. Вцепившись одной рукой в поручень, я прикусываю костяшку большого пальца на другойесть у меня такая привычка, когда нервничаю. Мама терпеть ее не может. Губами я ощущаю вкус соли на мокрой коже, однако это приятнее, чем вдыхаемый нами воздух, наполненный выхлопными газами.
Мне тоже, откликаюсь я рефлекторно, лишь бы не соглашаться с Джоной.
Однако, по сути, он прав. Даже на расстоянии остров выглядит плоским и невзрачным. Тускло-желтая лента пляжей постепенно сливается с океаном, почти таким же серым, как нависшие плотные облака над нами. Крохотные белые домики усеивают берег, выделяясь на фоне невысоких деревьев. Единственное яркое пятноприземистый маяк, желто-коричневый в веселенькую голубую полоску.
Такой маленький, замечает Обри. Как бы нас клаустрофобией не накрыло.
Вытащив палец изо рта, я опускаю руку. Тяжелые часы соскальзывают на запястье. Старенькие дедушкины «Патек Филипп»единственная память о нем, полученная еще до того, как бабушка прекратила общаться с детьми. Сколько мама ни пыталась, их так и не удалось починить. На них всегда три часаи все же дважды в сутки, как сейчас, например, они не врут.
Может, Милдред так нас загрузит, что нам вообще будет ни до чего, откликаюсь я.
Обри переводит взгляд на меня:
Ты зовешь ее Милдред?
Ну да. А ты как?
Бабушка. Папа всегда говорил о ней «твоя бабушка», и я как-то привыкла. Она поворачивается к Джоне:А для тебя она кто?