Я не уверен, что стоит. Это как-то
Мы с тобой отношений не строим. Проводим время, выходные. Есть рабочая штука, мне очень помогла. Если там болит, можно сделать. Всё просто. Не усложняй.
Стасов, расслабленный и сонный, не хотел спорить. Ему проще было согласиться, чем остановить Стасю с ее настойчивым причинением добра.
Ладно, валяй, что от меня нужно? Если никакой физической активности, то я согласен.
Надо лежать с закрытыми глазами и
Стасов расхохотался:
О, это то, что нужно, жаль я раньше не знал, что это работает.
Да погоди ты! Еще кое-что!
Секс?
Так, ты будешь серьезным или на фиг?
Не злись, давай, давай, я готов.
Стася села на кровати, подобрав под себя ноги, чуть ли не прикусила губу от удовольствия:
Не знаю, веришь ли ты во всякие там реинкарнации, прошлые жизни, память рода.
Из этого всего я верю только в зазеркалье.
В комнате повисла тишина. Стасиным недовольством можно было резать воздух.
Прости, Стась, ну правда, можно без этой всей магии, а? Я готов попрактиковать с тобой некий психологический прием по разгрузке блока или что там ты мне диагностировала. Но можно без мифологии?
Стася продолжила, стараясь не обращать внимания. Самой себе она казалась полезной и важной, ей нравилось, что этот сноб, пусть и нехотя, но согласился поработать, и потому она не могла позволить его психзащитам выбить ее из себя.
Так. Сейчас тебе надо расслабиться и идти за моим голосом. Если что-то увидишь, наблюдай это. Если я спрошу о чем-то, отвечай на вопросы. Постарайся убрать оценку и анализ. Просто прокайфуй. Это не будет гипнозом, ведь в него ты, скорее всего, тоже не веришь. Голос Стаси стал тягучим и замедленным, грудной, он мягко заполнял комнату. Она пожалела, что допустила колкость про гипноз, ведь юмор не способствовал трансу, но тут пошел на пользу.
Стасов улыбнулся этим словам и расслабился, то ли будучи сонным, то ли решив, что чем быстрее начнет, тем быстрее от него отстанут.
Иди за моим голосом. Просто доверься мне. Твое тело становится тяжелым, руки наливаются свинцом, ноги наливаются свинцом, голова. Ты тяжелый, как камень, веки твои тяжелы. Я твой проводник.
Так длилось какое-то время. Отяжелевший Стасов мышечно подергивался, что говорило об определенном уровне транса. Стасе не был нужен глубокий гипноз, тогда полученный результат не зафиксировался бы. Он должен помнить все происходящее и иметь возможность отвечать на ее вопросы.
А сейчас ты видишь Олю. Она прямо перед тобой. Ты видишь ее и можешь дотронуться до нее. Ты видишь ее?
Да, Стасов отвечал медленнее, чем обычно. Под его закрытыми веками бегали зрачки, как в быстром сне.
Что ты чувствуешь?
Он долго молчал.
Что ты чувствуешь, глядя на нее?
Злость.
На кого ты злишься?
На нее. И на себя.
Что еще ты чувствуешь?
Несправедливость.
Что еще?
Боль.
Ты хочешь узнать, когда и почему все началось?
Не знаю. Стасов морщился.
Без позволения твоего высшего «я» мы не сможем это посмотреть. Ты хочешь увидеть начало и причины вашей истории?
Хорошо, да. Да. Хочу.
Казалось, неугомонная Стася завела его туда, куда он давно повесил тяжеленный замок. Он уже не мог убегать. Слишком отяжелели его руки, ноги и веки. Оля глядела на Стасова из темноты с укоризной, как всегда, серьезная. Этот ее проедающий до печенок взгляд. Она гладила тонкими руками живот, чуть касаясь его пальцами, так, будто стряхивала что-то с одежды. Она часто делала так. Привычный жест. Как его теперь ему не хватало.
Повторяй за мной: «Покажите первую точку, когда все началось у нас с Олей, покажите наш контракт, его причины и задачи».
Стасов повторил. Потом долго молчал. Стася ждала. Глаза его вращались под веками, будто он смотрел картинки.
Расскажи, что ты видишь? Не пугайся, это может быть все что угодно. Просто рассказывай.
Вижу зал суда. Перед глазами Стасова шумел зал заседаний. Картинка напоминала кино. Люди торчали с балконов, стояли в проходах. Это был резонансный процесс.
Очень хорошо, спокойным и размеренным голосом подбодрила Стася. Что еще ты видишь?
Много людей. Шум.
Ты видишь себя? Стасов молчал. Попробуй посмотреть на свои руки.
Вижу. У меня в руках деревянный молоток. Я судья. Руки у меня старые и некрасивые. Стасов ощущал себя стариком. Он тяжело дышал и взирал на народ свысока. Ему было душно. Он вращал головой в поисках воды, его душил воротничок, плотно усевшийся вокруг шеи.
Что ты чувствуешь, находясь там?
Власть и волнение. Стасов истошно стучал по трибуне, призывая к порядку. Гулкий звук стоял в ушах. Народ стих и наступила тишина, наполненная ожиданием.
Тебе комфортно там? продолжала Стася.
Нет.
Что вызывает твой дискомфорт?
Подсудимый.
Чем он вызывает твой дискомфорт?
Он черномазый. Потный и испуганный. Я испытываю к нему брезгливость. Он смотрел на маленького человечка на скамье подсудимых. В зале тоже было много черных. Стасова не покидало чувство, что он где-то это видел, только теперь он был участником процесса, будто смотрел кино в 3D-очках. По левую руку от него, в специально отведенном месте, находились присяжные.
Где Оля в этом зале? Она есть в этом зале?
Не знаю.
Почувствуй ее. Узнай ее. Она может быть кем угодно. Стася выдержала паузу. Ну? Видишь?
Стасов обвел зал внимательным взглядом и покрылся испариной. Он нашел ее. Она выглядела иначе. Но то, что он испытал, глядя на нее, нельзя было спутать ни с чем. Она сидела за подсудимым и была пожилой черной женщиной, судя по всему, его матерью. Она смотрела на судью с ненавистью, болью и еле заметной надеждой.
Стасов еще какое-то время молчал и потом почти отчаянно сказал тихо:
Да. Она там.
Расскажи о ней.
Она мать подсудимого.
Очень хорошо. Что еще ты видишь?
Стасов смотрел только на мать, глаза ее черные горели яростью, когда он зачитывал приговор. Он не хотел видеть этого лица. Оно пугало его.
Я выношу приговор о смертной казни. Ее сына уводят, говорить Стасову становилось все сложнее.
Стася вытягивала из него слова щипцами. Ноги, подобранные под себя, затекли, но она боялась пошевелиться, чтобы не сбить его. Ей казалось, все идет как надо. У них получается.
А теперь тебе надо уйти оттуда, ощутить себя в самом теплом и прекрасном для себя месте. В доме своей души. Там может быть светло или темно, там может быть как угодно, так, как хочешь ты, как полезно для тебя. Ты видишь такое место?
Стасов с радостью покинул зал заседаний и упал в блаженное тепло. Он раскачивался в колыбели мироздания. Пространство обнимало его, как сотня материнских рук.
Я ничего не вижу, я только чувствую.
Что ты чувствуешь?
Тепло, радость. Мне очень радостно.
Рядом с тобой есть кто-нибудь?
Я чувствую кого-то, но не вижу.
Что ты чувствуешь к тому, кто там с тобой?
Это как доверие.
Очень хорошо. Сейчас повторяй за мной: «Покажите мне, что за контракт связывает нас с Олей, что хочу я получить от нее, а она от меня, чтобы мы выполнили условия нашего договора». Стасов повторил слово в слово. А потом он всхлипнул, в уголке глаза у него блеснуло, а лицо исказила гримаса боли. Все хорошо, все так, как и должно быть. Вы большие молодцы. Скажи мне, что она хочет получить от тебя?
Она хочет получить оправдание. Ей так нужно это оправдание, она нуждается в справедливости. Ей больно, оттого что я суров к ней. Стасов, казалось, и правда ощущал сейчас ее боль.
А ты, чего хочешь от нее ты?
Прощения. Я хочу прощения. Я отправил ее сына на казнь, его поджарили на электрическом стуле, он был невиновным парнем. В своем забытье Стасов смог испытать всю ту боль, что только способна испытать мать, потерявшая ребенка. Он хотел плакать, но не мог. Ему хотелось перестать это чувствовать.
Сейчас вы оба находитесь там, где можете дать друг другу то, что нужно. Ощути, как даешь ей оправдание и справедливость всецело и искренне. Представь, что смотришь на тот зал суда через экран. Представь, что можешь прокрутить события назад и проиграть по-другому, так, как тебе хотелось бы. Это приходит из самой глубины тебя, ты можешь это в полной мере. У тебя получается?