Врач, в момент посеревший и постаревший, проговорил:
Нет, пани. Мы тут ни при чем. Это сможет доказать любая комиссия. Это внутриутробная патология, генетика. Вы можете обвинять нас в чем угодно, но, поверьте
Кому поверитьвам? истерически расхохоталась Анна. Вы же убийцы! У меня был совершенно здоровый ребенок, повторяла она, я это чувствовала! Он переворачивался, менял положение, выпячивал ножки и ручки! Он был нормальным, вы меня слышите?
Резко встав, врач приоткрыл дверь. За дверью стояли две медицинских сестры и все та же нянечка.
Успокоительное, коротко бросил он, истерика.
Одна из сестер бросилась за ампулой, через минуту обессиленной Анне сделали укол. Она почувствовала, как обмякает, теряет последние силы и, кажется, умирает. Ни руки, ни губы не шевелились. Она слышала чьи-то размытые, растянутые, как на заезженной пластинке, голоса.
Бедная, прошептал голос. Такая молодая, и такое! И за что такая беда? И мать ее плачет, и муж. А муж какой славныйтакой симпатичный, прямо красавчик!
Не волнуйся, оставят, не заберут, сказал второй голос. Кто же такого заберет? Сначала при больнице будет, а как вырастетв доме инвалидов. Если, конечно, доживет. Такие обычно быстро того.
На следующий день все выяснилось.
Мальчик болен, сказал ей врач, и болен серьезно, врожденная патология развития. Перспективы? Неважные. Точнееужасные. Ходить точно не будет, самостоятельно есть тоже. Скорее всего, твердую пищу глотать не сможетотсутствует глотательный рефлекс. Мышечная атрофия. Наверняка разовьется гидроцефалия, при этих симптомах ее не избежать. Будет ли говорить? Вряд ли, такой букет болезней. Будет ли сохранен разум? Здесь вопрос. Полностью нет однозначно. Возможно, какие-то доли мозга работать будут, но пока непонятно. В общем, перспективы, увы, нерадостные.
Отвернувшись к стене, Анна молчала. Стена была серой, шершавой, холодной. Слушая врача, Анна не произнесла ни слова. Ей казалось, что все это происходит не с ней. Или она еще не проснулась после укола. Сон, страшный, кошмарный сон, вот что это было. С ней не могло такого произойти! Ни она, ни Марек этого не заслужили.
Почему вы его мне не показываете? не поворачиваясь, спросила она. Он такое чудовище?
Врачи молчали. Лишь одна из них, лица ее Анна не видела, тихо сказала:
Может быть, вам не надо привыкать к нему, пани Анна? Так будет проще. Мы мы советуем вам оставить такого ребенка. Вы так молоды, вы здоровы, вы сможете родить нормального, да не одногодвух, трех! Зачем вам такие муки? Это поломанная жизньрастить такого ребенка, вы нам поверьте! А в медицинском учреждении за ним будет хороший уход, персонал знает, как обращаться с такими детьми. Так будет лучше для всех, я вас уверяю! Да и потом Врач вздохнула. Знаете ли, по опыту, мужчины не справляются с такой бедой. Они уходят. Точнеесбегают, и мать остается одна. А одной это не сдюжить, поверьте. В общем, подумайте и примите решение. Да, это сложно. Почти невыносимо. Но мы хотим вам только добра! Такое бывает, причины неизвестны, генетика наука плохо изученная. В общем, пани Анна, мы ждем, когда вы будете готовы.
Принесите мне моего мальчика, прохрипела Анна. Немедленно принесите! Это мое решение, и я его не поменяю. Да, и еще! повернувшись, Анна привстала на локте. Прошу вас, не пускайте ко мне родню! Я я не готова с ними общаться
Анна разглядывала своего сына. С видуобычный ребенок. Хотя нет, не так, она обманывает себя. Она видела младенцевкрасных, как помидоры, желтых от послеродовой желтушки, орущих, сверкающих блестящими беззубыми деснами. С открытыми глазами и закрытыми, сморщенных, спящих и бодрствующих. Пьющих из бутылочек и жадно сосущих материнскую грудь. Хватающих матерей за носы или соски. Блондинов, шатенов, лысых. Щекастых и нет. Все они были похожи, как близнецы, с первого взгляда не различить. Но матери их узнавали в ту же секунду. Каждая своего. Узнавали даже по крику.
Ее Мальчик был другим. Он не издавал никаких звуков, его ручки лежали вдоль запеленутого тела, как тряпочки, на темечке пульсировала крупная голубая жилка, глаза были полуоткрыты, а лицо похоже на застывшую маску. Он не морщился, не жмурился, не открывал, как птенец, рот. Он смирно лежал, как предмет. Предмет, который принесли и положили. А потом перенесут в другое место. Кожа на его личике была вялой, старушечьей. Он был похож на старую поломанную куклу, которую хотелось поскорее отложить, спрятать в глубокий ящик комода. Нет, печали на его лице не было. Да и страданий тоже. На его лице вообще ничего не былоглаза, лицо ничего не выражали, словно он ничего не чувствовал. Не чувствовал жизни, ее дыхания, присутствия матери, ее теплой, пульсирующей, полной молока груди.
Анна не выпускала его из рук, прижимала к себе, пыталась засунуть в ротик набухший сосок, гладила его по головке, осторожно дотрагивалась губами до его лица и ручекна его бледном личике не промелькнула ни одна эмоция. Спит он или бодрствует? Анна этого не понимала. Она вообще ничего не понимала. Кроме одногоона его никуда не отдаст. Никуда и никому. Никогда.
Она увидела Марека. Он то смотрел на ее окно, то, опустив голову, сидел на скамейке, то мерил шагами небольшой двор родильного дома. Ее сердце сжалось от тоски и боли, и, распахнув окно, она выкрикнула его имя. Вздрогнув, он посмотрел наверх и, увидев ее, отчаянно замахал. Вскоре он был в палате. Мальчик спал.
Марек бросился к Анне, крепко, до боли, сжал ее в своих объятиях, стал целовать лицо и руки, шептать какие-то слова, но их она не разбирала.
Вырвавшись из его крепких рук и отступив назад, Анна вскинула подбородок и указала на мальчика:
Это мой сын, гордо сказала она.
Твой? удивился он. Мне кажется, и мой тоже!
И в ту минуту, закрыв лицо руками, она разрыдалась впервые за эти страшные дни.
Марек осторожно подошел к детской кроватке и стал разглядывать мальчика. Анна с тревогой и страхом следила за ним. Но на его лице были написаны восторг и нежность, не было ни брезгливости, ни испуга, ни жалости.
Какой красивый, наконец произнес он. И, кажется, похож на меня. Как мы его назовем, Аннушка? Есть мысли на этот счет?
Я называю его Мальчик. Мой Мальчик, тихо ответила Анна. А имя придумай ты, ладно?
Я могу его взять? осторожно спросил он. Подержать на руках? Ему не будет больно?
Анна улыбнулась:
Нет. Больно ему точно не будет. Я его почти не спускаю с рук, и, мне кажется, ему это нравится.
Ну тогда пусть привыкает к рукам отца! И Марек осторожно, словно драгоценное старинное стекло, взял сына на руки и расплылся в улыбке. На его лице были написаны такое счастье и такая гордость, что Анна еле сдержала слезы. Только успела подумать: «Как же я его люблю! Как я могла подумать плохое? Нет, не егоих! Я люблю своего сына и своего мужа. И все у нас будет прекрасно». В эту минуту она в это верила.
* * *
До полудня набегавшись по процедурам, решили отдыхать. После ужина прогулка по роскошному ухоженному старинному парку. Минут сорок, не больше. А потом Марек пойдет смотреть футболначинался чемпионат мира. А Аннас большим, надо сказать, удовольствиемулизнет к себе в номер. Там ее ждут хороший роман, чашка крепкого чая и стакан малины, купленной накануне на маленьком деревенском базарчике. Лучшее времяпрепровождение трудно придумать.
Только одно омрачалозвонок Амалии. Раз в три-четыре дня она звонила сестре и никогда этот разговор не был легким.
Амалия долго не брала трубкуобычная история. Наконец взяла. Голос был недовольным.
Задремала перед телевизором, хмуро сказала она. А ты, как всегда, разбудила!
Извинившись, Анна задавала дежурные вопросы: «Как самочувствие? Как поживает Тадеуш? Приходит ли Алиция, его сестрица, обещавшая помогать и не бросать золовку в беде? Ну и вообщекакие новости?»
У меня одни новости, недовольно и ворчливо отвечала сестрица. Руки болят, попробуй переверни его три раза в день. Ночью сплю отвратительно, сама знаешь, как это, вставать по пять раз. Накормить сложно, капризничает. Стирки навалом, памперсы все пропускают. А эта Амалия презрительно фыркнула. Ну ты ее знаешь! Прибежит как подстреленная, выпьет подряд три чашки кофе, а потом начинает ныть и жаловаться на сердце. Помощница из нее еще та. Поохает, покряхтит у его постели, порыдает: «Бедный мой братик!» Попричитает: «И за что тебе такое досталось?» Видеть ее не могу! Нарыдавшись, заявит, что голодна: «Чашка бульона меня вполне бы устроила». Ну а потом, как обычно, бурчит про наследство: родительский дом в Тыньце надо продать, дают хорошую цену. Машину тоже«зачем вам машина?». Ее можно отдать Збигневу, ее дорогому сыночку. В память о дяде. Как тебе? А потом так случайно, невзначай, по сто первому разу: «Тебе, случайно, не попадались мамины серьги с бриллиантами?» В общем, мне хочется ее придушить, наверное, этим и кончится.