Отпрянул чекист, отскочил, захотелось ему убежать из этого натопленного светлого дома в ночь, в пургу, да хоть к самому черту в зубы, лишь бы подальше от этой проклятой девицы. А когда он увидел, что его напарник, этот солдатик, эта дылда деревенская, чурбан неотесанный, узнал то, что минный кондукто́р Кузминкин не то что от чужих, от себя прятал стоит Митроха и нагло лыбится, и рожа у него препротивная, рука сама дернула за ремешок кобуры, крышка со стуком откинулась и пальцы быстро нашарили ребристый бок маузера
Дюнхор! вдруг вскрикнула девка, и словно рассыпался Колчак, отек, а вместе с ним и она сама обмякла.
Руки ее безвольно обвисли вдоль бедер, голова чуть отклонилась в сторону, взор потух, а с полураскрытых губ тонкой струйкой заскользила по подбородку слюна.
Все, сказал дворник, сломалась она. Теперь часа два безопасная. Граждане-товарищи, заберите вы ее, Христа ради, а то она мне всех жильцов перебудит, а у меня тут почтенные люди живут. На втором этаже зубной техник Ставридис, и на третьем писатель Барченко с женой
А ты-то сам к ней подходил? Кузминкин успокоился, руку с маузера убрал, но кобуру оставил открытой.
Подходил, Степан Евграфович вдруг потупился, стал еще меньше, почти карликом, и проговорил тихо:
Два раза подходил
Ну?
Второй был еще гаже первого Эх, граждане-товарищи, ведь разве ж я думал Разве ж нарочно Я же потом всю жизнь грех отмаливал. Эх! Чекисту Кузминкину показалось, что на щеке дворника блеснула слеза. Потому и знаю, что она теперь не страшнее агнца господня. Заберите ее, граждане-товарищи. Ради Христа, заберите!
А на кой она нам-то? спросил вдруг Митроха. Она же дура. Вон всякую околесицу мелет. Ей скорую карету вызывать надо, и пусть ее доктора пользуют, а нам убогие без интересу. Правда ведь, товарищ Кузминкин?
Переглянулись дворник с морячком и ничего не сказали. Только чекист подумал: «если понят, то не так.* Ну и слава тебе».
Он опасливо, но настойчиво шагнул снова к девушке.
Ничего не произошло.
На этот раз действительно ничего.
Надо бы одежку ей какую-никакую, сказал он вслух. Тут бабы какие-нить, тьфу ты, женщины, живут? Или только зубники? спросил он у дворника.
Надевать на девушку мужскую одежду ему почему-то не хотелось, словно шинель или пальто могли раздавить это ценное, но необыкновенно хрупкое чудо. Страшно стало за нее. Страшно и все.
Так ведь я же говорю на третьем писатель с женой квартиру снимают-с.
Митроха, пулей туда. Буди, требуй. Да ищи чего потеплей. Экспроприацию у щелкопера устрой. С него, небось, не убудет.
Так ведь, как же так? Как же жильцов-то испуганно прошептал дворник, когда тяжелые солдатские каблуки загрохотали по ступеням.
А ты ступай к себе, сказал чекист Степану Евграфовичу, телефонируй на Горохувую. Хоть до товарища Петерса, хоть да самого Феликса дозвонись, только чтоб извозчик здесь был немедля. Пусть хоть из-подо льда достают.
А с третьего этажа уже зазвенело горласто: «Отворяй! ЧК!».
Точно, всех перебудит. Дворник, уже не таясь, перекрестился и поспешил исполнять приказание.
А ну, отворяй! Кому говорю! вопил Митроха и молотил прикладом в дверь. Стучать, как ни странно, пришлось довольно долго. Уже и на нижнем этаже скрипнула дверь, уже послышался голос дворника, успокаивающего кого-то и что-то кому-то вежливо объясняющего. Уже и сам старикашка, позвякивая на ходу связкой ключей, с молодецкой прытью пролетел мимо Митрохи и бросил на ходу:
Ты зачем же ботами да по обивке-то, гражданин-товарищ? но ответа дожидаться не стал, спешил очень.
Хотел ему Митроха сказать все, что на душе его солдатской накипело. И про эту дверь, и про дом, и про весь Питер, стольный град рухнувшего мира, и про революцию будь она неладна, ибо закружила голову рязанскому парню, завертела, приподняла, да пока не опустила. Так сказать хотел, чтобы стены в доме задрожали.
Не довелось.
Дверь отворилась.
На пороге стоял немолодой уже человек: седеющие виски, офицерская фуражка с темным пятном от кокарды, френч без знаков отличия с серебряным галуном на левом рукаве, в одной руке небольшой чемоданчик, в другой потертая шинель с оторванными погонами. На ногах добротно подшитые валенки, а на носу совершенно неуместные круглые очки. За спиной человека в темном коридорчике кто-то всхлипнул, а человек сказал спокойно:
Я готов.
К чему? опешил Митроха.
Ну вы разве не за мной?
Да нет, помотал головой солдат. Не за тобой До тебя еще очередь дойдет в свое время. Мне женка твоя нужна
Наталья? Зачем?
Ну коли спрашиваю, стал быть нужна.
Она спит.
Так разбуди, в лоб твою мать!
За спиной офицера ойкнули, а потом появилась миловидная женщина с покрасневшими от недосыпа и слез глазами, в скромном халате, подпоясанном почему-то мужским поясным ремнем.
Погодите, Александр Васильевич, сказала она, выступив вперед. Коли это меня спрашивают, так я сама и отвечу, и тихонько мужа вглубь квартиры потеснила, словно загородила собой от этого озлобленного на весь свет солдата.
Я Наталья Барченко. Что вам угодно?
Митроха совсем растерялся. Весь его пыл и пал и вся недавняя злость полыхнули молнией да потухли. И чего это он как с цепи сорвался? Вон и дамочка какая пригожая, да и муж ейный тоже не из контры, по всему видать. Ведь у Митрохи тоже нашивка на рукаве имеется, только красная. Под повязкой ее не видать, а ведь она там, куда же ей деться-то. Может, они в одних окопах от пуль германских ховались, а он на него по матушке
Тут это сказал солдат примирительно. Не найдется ли у вас, гражданка, каких-никаких теплых вещей.
Каких вещей? не поняла женщина.
Теплых, повторил Митроха, Ну там пальте какое-нить или шубейка с тулупчиком.
Шуба есть, сказал офицер.
Да, согласилась его жена. Есть шуба.
Вот и славно, обрадовался солдат. Я ее у вас экс-про-при-ирую, старательно по складам проговорил он. А взамен, он сунул руку за пазуху, поискал что-то там и вытащил на свет сложенный вчетверо листок серой бумаги. Вы получите расписку о том, что ВЧК изымает у вас, значит, ваше добро в пользу революционного пролетариата. Вот, ткнул он дулом винтовки в поднятый листок. И печать имеется, и подпись товарища Дзержинского.
Наташенька, неси шубу, сказал офицер, поставил чемоданчик на пол, но шинель так в руках и держал. Вы пройдете?
Да не отмахнулся Митроха. Мы здесь подождем.
А что там за возня наверху? кивнул жилец в сторону лестничного пролета.
Так ведь то не ваше дело, строго сказал Митроха, а тут и жена офицерская с шубой вернулась.
Хорошая шуба лисья, длинная, хоть и поношенная, но вполне справная.
Вот, сказала женщина. Возьмите.
Ага, кивнул Митроха, шубу забрал, на руке подбросил. Легкая, что гусиное перышко.
Это мне Рерихи жена его но вам она, видимо, сейчас нужнее
Ага снова кивнул солдат и взамен шубы подал женщине расписку.
Та, даже не взглянув на нее, сунула в карман халата.
До свидания, сказала сухо и скрылась в темном коридоре квартиры.
Что-нибудь еще, гражданин чекист? спросил офицер.
Митроха помолчал, лоб наморщил, прикидывая что-то в своем солдатском уме, и сказал офицеру:
И это валенки тоже
Офицер мгновение поколебался, но валенки с себя стянул.
«Вот ведь и портянки на нем солдатские», отметил про себя Митроха. Но вслух ничего не сказал, забрал и валенки, кивнул благодарствую, мол и поспешно бросился наверх. Уже на середине лестницы он обернулся и крикнул глядевшему ему вслед офицеру:
Зайти в квартиру! Дверь запереть и носа не казать! А то пальну.
Дождался, когда жильцы выполнят его приказ, оглядел валенки, к ботинкам своим солдатским приложил, хмыкнул довольно и ринулся на четвертый этаж.
А бывший окопный прапорщик немного постоял перед закрытой дверью, отдышался, потом усмехнулся чему-то, пристроил на вешалку шинель. Сверху повесил фуражку. Свил с ног портянки, бросил их небрежно на обувную тумбу, сунул ноги в домашние турецкие тапки с задранными носами и без задников и пошлепал в комнаты.