VI
Алонсо Холбрук принял кульки от дочери и отнес их в кухню. Он был человеком огромного росташесть футов и четыре дюйма, ширина же его тела вполне соответствовала росту. Седеющая борода и кустистые брови придавали некую свирепость облику художника, которую усиливали серые глазатакие ясные и пронзительные, что казалось, можно ослепнуть, если смотреть прямо в них.
Коттедж, в котором жили Холбруки, явно строили, не учитывая габариты Алонсо. Чтобы проходить в двери, ему приходилось нагибаться, и он достаточно часто ушибал себе голову, чтобы проклясть и этот коттедж, и всю архитектуру Новой Англии в целом. Мебель в комнатах была самых разных стилей, большинство ее предметовгромоздки и далеко не в полном порядке. Алонсо то и дело обещал отремонтировать лопнувшую пружину на мягком стуле или склеить пристенный столик, но едва наступало утро, он забывал все обещания и несся в студию, оборудованную в северной части дома. В основной части жилища Лиз поддерживала подобие порядка, но студия являлась местом священным и неприкосновенным. Она была забита стопками холстов, пустыми тюбиками из-под красок, кистями, сломанными пастельными мелками, мастихинами, табакерками и десятками трубок, так сильно засорившимися, что ни в одну из них не набьешь и щепотки табака.
Страсть Алонсо к работе оставляла место в его жизни только для одногопочти столь же страстной любви к оставшейся без матери дочери. Свою любовь ему было выразить трудно. Когда он пытался проявить нежность действием, то что-нибудь обязательно ломал. Его огромные руки, способные наносить тончайшие, едва видимые линии на холст, вели себя крайне неуклюже во всех других случаях. А если Алонсо хотел продемонстрировать привязанность к дочери словами, то его речь в результате превращалась в злобные нападки на того, кто, по его мнению, мог принести Лиз несчастье.
Пока тебя не было, эта дура, жена Саттера, звонила, сказал Алонсо, подныривая под дверным косяком в гостиную, где Лиз снимала галоши. Стало быть, Терренс Вейл домой возвращается. Ты это знаешь?
Да, буркнула Лиз, занятая металлической застежкой на обуви.
Проклятые глупые бабы всегда реагируют одинаково, как по шаблону, продолжал Алонсо. Они собираются устроить вечеринку! Слово «вечеринка» он произнес так, будто оно означало необычайно изощренную, дьявольскую пытку. Они спросили, не поможешь ли ты им. Я сказал Эмили Саттер Я сказал ей, что
Ах, отец! воскликнула Лиз.
Я сказал ей, что ты помогла бы соорудить самый большой праздничный костер на нашей площади, какие только бывают, но я сдохну, если позволю тебе участвовать в организации вечеринки, на которой она, Тина Робинсон и другие деревенские сороки будут сидеть и шептаться про тебя.
Отец, устало сказала Лиз, разве ты не понимаешь, что я должна помочь? Может, лучше мне решать такие вопросы?
Алонсо потеребил бороду:
У них что, отсутствуют всякие чувства? Они ничего не понимают? Они ктолюди или кто, черт побери?!
Отец, я здесь живу. Я не могу от всех отдаляться из-за того, что меня обидели. Это лишь дало бы им возможность еще больше сплетничать. А от того, что ты говоришь им все, что думаешь, лучше не станет.
Да никогда ни хрена никакой пользы не было мне от того, что я скрывал свои чувства! Это это же видно. Просто по глазам моим видно!
Лиз рассмеялась неожиданно для себя:
Отец, дорогой, сейчас ты абсолютно прав.
Алонсо попытался набить табаком одну из своих засорившихся трубок, но безуспешно.
Жена Саттера не посмела спросить прямо, но в самом ее голосе слышался этот вопрос. Ей до смерти хочется узнать, каково твое отношение к последней новости. Ну, я рассказал ей про мое отношение. Я сказал, что мне до лампочкиприезжает Терренс домой или нет. Уже слишком поздно.
Ах, отец!
Вот такое вот мое отношение!
Алонсо прошел вслед за Лиз в кухню, где она принялась готовить ужин. Он уселся на краешек кухонного стола, из-за своих габаритов мешая дочери работать.
Интересно, что теперь этот придурок Линдсей делать будет?
Лиз взялась за железную сковородку, чтобы пожарить свиные котлеты, которые она принесла из магазина.
Я встретила Роджера в деревне, сказала девушка как бы между прочим.
Видать, у него хороший вкус, раз бросил тебя.
Он спросил, можно ли ему прийти ко мне.
Уверен, ты послала его к черту!
Я сказала ему, чтобы приходил.
Лиз! Лиз, ты с ума сошла? У тебя хоть какая-то гордость есть?
Роджеру очень тяжело, отец. Все повернулось против него. Я в общем, все произошло не по его воле, а яего друг.
Лиз, вот я что скажу. Если этот шмакодявка Роджер Линдсей заявится в мой дом, когда я здесь, я ему шею сломаю на фиг. И я не шучу.
Ничего ты такого не сделаешь, отец, потому что я просила его прийти.
Алонсо сполз с краешка стола. Он схватил дочь за плечи своими большими руками и привлек ее лицо к себе:
Лиз, ты любишь этого человека?
Наверное, да, отец. Я не думаю, что на любовь может подействовать всего лишь нанесенная тебе обида.
Внезапно Алонсо обвил руки вокруг дочери, неистово прижал ее к себе и хриплым голосом произнес:
Черт возьми, Лиз, малышка, мне невыносимо видеть, что тебе больно! Невыносимо!
С минуту она не могла ничего ответить, или, может быть, ее душили слезы. Наконец девушка легонько отстранилась от отца:
Мне гораздо легче. Теперь последи одну минуту за сковородой, хорошо?
Ты куда?
Позвонить Эмили Саттер и сказать, что рада помочь с вечеринкой.
Алонсо проводил ее взглядом, поднял вверх огромный кулак и грохнул им по кухонному столу. Одна из тарелок соскользнула на пол и разбилась на кусочки.
Чума! Проклятье! Чтоб я сдох! проорал мистер Холбрук.
VII
Эмили Саттер повесила телефонную трубку и глубоко, с облегчением вздохнула:
Ну, хоть немного дела упростились.
Бим Саттер, ее шестнадцатилетний сын, поднял глаза от модели корабля, над которой работал. Бим вырос неуклюжим и неповоротливым. Своим сложением он походил на отца, но лицом вышел в Эмили. Он был Боуэн, этим фактом Тина Робинсон любила тыкать в нос Дэну Саттеру. Бим обладал типичными для Боуэнов нежными чертами лица, отмеченными вечным чувством озабоченности.
Кто звонил, мам? спросил он.
Лиз Холбрук. Она пообещала наделать игрушекну, знаешь, бумажных шляп, рожков-дуделок, всякое такое.
Прямо какой-то детский праздник устраиваете, удивился Бим и вновь склонил белобрысую голову над моделью.
Эмили села на свой любимый стул рядом с камином и достала пачку бумажных листков и карандаш. Она была любительницей составлять списки. Эмили делала списки того, что надо купить в бакалее, списки-памятки, списки подарков на Рождество в следующем году, списки белья для отправки в прачечную, хотя стирала сама, списки мест, где хранится летняя одежда, списки предстоящих дел по дому. Единственной проблемой с таким, казалось бы, тщательным подходом к жизни являлось то, что у нее не было списка мест, где хранятся все ее списки, и в результате она никогда не могла отыскать нужные списки в нужный момент. Тогда Эмили начинала составлять новые списки, а Дэн говорил, что они живут «по самый пуп в этих списках».
Теперь, конечно, она составляла список по подготовке к вечеринке. Туда были занесены имена, пищевые продукты, алкогольные напитки, сигареты, где взять взаймы дополнительные тарелки и стаканы, пункт, который гласил: «Поговорить с судьей Кревеном насчет ансамбля», и еще один пункт, подчеркнутый несколько раз: «Поговорить с доктором С.».
Замечание Бима на мгновение отвлекло внимание Эмили от списка. Она вспомнила, какие чудесные детские праздники здесь устраивались, когда она была в возрасте Бима и этот дом принадлежал ее отцу. Все считали майора Боуэна состоятельным человеком. Дом был большим и богатым, в нем имелись отдельные квартиры для четырех слуг. Усадьба располагала также плавательным бассейном, конюшней, большим цветочным садом и таким огородом, который мог бы прокормить весь поселок. Это было до того, как майор умер и оставил дом своему единственному ребенкуЭмили, и тогда обнаружилось, что мистер Боуэн растратил все свои деньги и что этот дом являлся его единственным имуществом.