Денег, брат, мало у меня теперь, отвечал Андрюшка, раскрывая бумажник. Ну да на вот, возьми немножко, остальное потом!..
Все «потом»! угрюмо отвечал Колечкин, нехотя принимая три сторублевые. А когда же остальные?
Теперь скоро!.. Женюсь, и мы все будем богаты.
Жди с тебя!..
Ну-ну, ты пьяный всегда очень несговорчив Однако сегодня я ничего не имею против того, чтобы ты был пьян. Так ты останешься выспаться тут или домой поедешь?..
Домой!..
Андрюшка вдруг схватил за рукав Колечкина и отвел в сторону.
Ты уверен в нашей безопасности?
То есть в моей? поправил Колечкин.
Ну да, и в твоей.
Еще бы! Я, брат, о себе забочусь не хуже твоего Андрюшка захохотал и снова обратился к графу:
Ну все!.. Идемте!..
Граф повиновался, и все трое вышли.
Стешка сел на извозчика и поехал домой, а граф с сыномна Знаменскую, где был дом Терентьева.
После того как лакей доложил об их приезде, им пришлось ожидать довольно долго. Они сидели в зале, роскошь обстановки которой поразила даже графа, а на Андрюшку она, казалось, не произвела никакого впечатления. Он даже не глядел ни на что. Так опытный актер иногда бывает вынужден ходом пьесы не замечать того, на что обратились в эту минуту взоры всей зрительной залы.
Но вот дверь отворилась, и рядом со стариком Терентьевым вышла Елена Николаевна. Она сделала несколько шагов и остановилась, пристально разглядывая красавца жениха. По мере обозрения довольная улыбка все более и более обнажала ее крупные белые зубы. Если бы между алых лепестков розы брызнула струйка молока, то получилось бы нечто схожее с этой улыбкой.
Граф инстинктивно вошел в свою роль и представил сына.
Очень приятно! сказала красавица.
В этом «очень» Андрюшка услыхал победу своей внешности, и впервые сладкое чувство сознания своей красоты охватило его душу. Он поднял мрачные глаза на красавицу, и что-то странное тоже впервые совершилось в его природе. Он вздрогнул перед ее взором и опустил глаза
Теперь нам предстоит самая главная часть комедии перед матушкой и перед стариком Петровым, говорил Андрюшка, возвращаясь с графом на извозчике от невесты. Кстати, вы списались с Кунцем, чтобы он выслал психиатра?
Списался! отвечал граф, и голос его дрожал как струна.
Вы ужасно нервозны, папаша, вы не имеете никакой твердости и решимости! почти с упреком обронил Андрюшка, заметив эту дрожь.
Страшно, брат!
Глупо! Раз решившись, не надо колебаться, ибо колебание в таких случаях гибель Храбрость берет города, а нерешительность выронит из пальцев и спичку
Приготовься! Мы подъезжаем к дому! глухим голосом сказал граф.
Я готов! Готовьтесь вы!..
Я готов на все, тихо уронил граф, готов потому, что уже нет возврата назад.
Конечно нет!.. Да и зачем назад к нищете, к зависимости от моего покойного братца, когда я, тоже сын ваш, доставляю вам возможность вновь стать богатым человеком Жизнь одна дается, папаша, и кроме нее все вздор!..
Тише!.. Вот подъезд! схватил его за руку граф.
Оба вошли в ворота, быстро поднялись по лестнице и остановились у двери. Лакей молча пропустил их. Андрюшка искоса взглянул на него, но тотчас же успокоился, на лице слуги не было видно ровно ничего подозрительного.
Очевидно, он принимал его за того, за кого и должно.
В гостиной, куда они теперь вошли, их встретила бледная, худая женщина и посмотрела удивленно. Графиня была чрезвычайно удивлена появлением отца и сына вместе.
Мы заключили мир! начал граф. Да и пора Отец с сыном не должен ссориться Павел простил мне многое, и взамен этого я теперь навсегда
Вдруг графиня подняла руки и сделала шаг вперед.
Павел!.. Это не ты!.. Павел!.. Она схватила Андрюшку за рукав. Кто ты?! Граф! Где он? Павел Сын
И несчастная женщина без чувств упала на пол.
Послали за доктором, и когда он явился, то констатировал острое помешательство, вследствие чего графиню заперли с доктором в комнате, а наутро увезли в сумасшедший дом.
Угрюмый дом
Осень начала предъявлять свои права. Над пустынной станцией, от которой убегала шоссейная дорога к городу К., висели кислые, мокрые сумерки. Было часов семь утра. Пузырчатый дождь, подгоняемый ветром, падал без перерыва. Все вокруг было мокро, все блестело, не исключая и самих досок дебаркадера.
Поезд ушел дальше, а из вагона на площадку, где стояли извозчики, возившие приезжих в город, вышел одинокий пассажир.
В К., в сумасшедший дом! громко крикнул он и сел на подкатившую пролетку.
Это был белокурый молодой человек в очках на прямом носу; он согнулся под широким зонтом и меланхолически поглядывал по сторонам своими красивыми, хотя и близорукими глазами.
Проехав ряд неопрятных станционных пристроек, пролетка очутилась на безлюдном шоссе, по правую и левую сторону которого трепетал последними листьями реденький березовый молодняк. Но и он тянулся недолго; вскоре по обе стороны пошли поляны, через которые на горизонте виднелся дымок приближающегося или удаляющегося поезда. Потом пролетка свернула в жидкую грязь проселка и заколыхалась так сильно, что седок несколько раз-схватывался за крыло экипажа.
Далеко еще? спросил он.
А вот она направо и есть! указал кнутовищем извозчик.
Господин прищурился и не без любопытства стал вглядываться в грандиозный силуэт красно-кирпичного здания, похожего на тюрьму. Оглядывая эти многоэтажные стены, испещренные небольшими квадратиками окон, а по углам украшенные полукругами башен, так и хотелось заглянуть в прошлое с вопросом о том, что здесь было прежде, когда К-й сумасшедший дом не распростер еще надето многолетними сводами своей буровато-желтой вывески.
Обогнув громадный газон, окруженный низенькой обветшалой оградкой, пролетка подъехала к наглухо запертому подъезду, без крыльца, с одним маленьким портиком на гигантски высокой чугунной двери в две створки. Кругом было тихо. Где-то вдалеке просвистел поезд. Слабосильный ветерок налетел на чахлую труппу деревьев и прошелестел остатками листьев.
На звонок не отпирали по крайней мере минут пять, наконец раздался какой-то глухой гул; потом он ударился в дверь. Вслед за к этим шумом одна створка медленно отдел ил ась, высунулась седая голова и, пропустив посетителя, опять закрыла дверь.
Ну и местечко! пробормотал извозчик, оглядываясь вокруг и засматриваясь на верхние этажи. Вот-то попасть сюда, спаси господи, ровно в могилу Ишь!.. Решеток-то сколько!..
Посетитель этого мрачного дома был Андрей Павлович Долянский. Ему всего двадцать семь лет, и только год тому назад он сделался врачом.
За таинственно распахнувшейся чугунной дверью его взорам представился громадный вестибюль, походящий размерами скорее на залу, в глубине которого виднелась широкая лестница, тотчас же распадающаяся на две стороны. Свет падал только сверху в небольшие квадратные окна, отчего царил полумрак. На деревянной вешалке было несколько пальто и шляп. Кругомни звука!
Старик швейцар хриплым, старческим голосом спросил вошедшего о цели посещения и, получив в ответ, что он врач, заступающий на место недавно переведенного отсюда, снял пальто и больше уже не спросил ни слова. Он сел тут же на табурет, опустил свои лысую голову и словно застыл. На вопрос Долянского: «Как пройти к главному доктору?»он молча указал на дверь налево, где действительно значилось на медной доске: «Главный доктор Карл Федорович Шнейдер».
Он дома? спросил молодой врач. Старик молча кивнул.
Подходя к дверям квартиры главного доктора, Долянский несколько раз не без любопытства оглянулся на странного старика, напоминающего автоматическую фигуру.
Едва он дернул за ручку звонка, как тут же около двери трепыхнулось что-то тяжелое, потом ударилось об ручкуи дверь распахнулась. Долянский инстинктивно отскочил назад. Перед ним на задних лапах стоял громадный водолаз. Потом он опустился на все четыре лапы и, повернувшись к нему хвостом, два раза громко пролаял, оглядываясь на посетителя и не пуская его ни на шаг далее.
На этот призыв вышла молодая женщина, довольно странной наружности, она была одета очень пестро; в чудные косы ее вплетались ленты, черные как ночь глаза метали искры и смотрели далеко не дружелюбно. На вид ей было лет двадцать пять.