Но надо было заниматься делами, жизнь не стояла на месте. И вот в один из вечеров, возвращаясь к Рубинте, Митя еще издалека увидел толпу, стоящую перед деревянной развалиной. Навстречу ему выбежала Карповна.
Скорее, скорее, беда! кричала она.
Что случилось? тревожно спросил Митя.
Беда, беда, только и повторяла она.
В чем дело? крикнул Митя.
У ворот стояла машина «скорой помощи». Два санитара несли носилки. Митя ринулся к ним и увидел на белом пятне подушки окровавленное лицо Рубинты. Она была еще в сознании.
Кто тебя?
Не надо об этом. Все настоящеене вечно. Ты, Митя, добрый, ты научил меня любить!.. Блатные мне говорили: «Повезло тебе, цыгануха, странный человек к тебе пришел»
И она заплакала. Митя наклонился над ней и стал исступленно целовать мокрые от слез глаза Рубинты. Ее внесли в машину. Позже Митя увидел, как из дома вывели Щеголя. Он был в наручниках и шел, низко опустив голову. Поравнявшись с Митей, Щеголь с ненавистью взглянул на него и прошептал:
Все из-за тебя, гнида. Была она проституткой, проституткой бы и осталась. Принесла тебя нелегкая на нашу голову. Не успел я тебя пришить, каюсь
Митя бросился на Щеголя и ударил его, тот упал на колени. С трудом оторвали Митю от Щеголя и отбросили в сторону
«А потом Рубинта умерла, а Щеголя расстреляли Нет, не может быть?! Кто-то из толпы назвал это имя По-моему, я видел ее лицо? Оно мелькнуло в толпе Может, Рубинта жива? Есть же вторая жизнь?»
Снова возникло перед ним лицо Рубинты и зазвучал ее голос:
Ты научил меня любить!
Вот онащедрость жизни! Однуя не любил и пытался спасти, но не сумел, а вторуюлюбил, и она меня предала, а я
Он оборвал себя на полуслове.
Расплачиваюсь за жизнь, с трудом договорил Митя. Жизньдьявольское царство. Лезу туда, там интересно, но опасно. А кому охота рисковать? Почему же я не могу иначе?..
Пусть Ружа у Рубинты спросит послышался голос.
И Митя очнулся от воспоминаний
И вдруг оживление наступило среди цыган. Они о чем-то переговаривались, указывая на тропинку, идущую из глубины леса. Там возникла сначала еле заметная, а потом все более и более отчетливая женская фигура с ребенком на руках.
Ружа! Ружа идет! закричали женщины.
И Рубинта с ней!
Бэнг к нам идет!
Некоторые из цыган разбежались, но большинство осталосьлюбопытство пересилило страх.
Что вы, ромалэ, в самом деле, не знаете, что ли: человек с крестомсчастливый человек, и отец его не Бэнг, а Дэвла, сказал старый Джумасан. А главноеон судьбу точно предсказывает.
С ума сошел, старик, закричала Пхабай, ты что, забыл, что от гаджё родила Ружа?
Не твое дело, ответил Джумасан, пошла прочь! И Пхабай, как побитая собака, отошла в сторону. Цыганский закон повелевал ей слушаться мужчину, тем более старика.
Чем ближе подходила Ружа, тем более испуганными становились цыгане. Многие стали расходиться. Только старый Джумасан по-прежнему стоял на месте и ждал ее приближения. Ружа подошла к нему и поздоровалась. Джумасан ответил ей.
Что с ними такое? спросила Ружа, хотя в глубине души она прекрасно понимала своих соплеменников. Джумасан махнул рукой.
Э, милая, будто и не знаешь, дикие они. Все из-за этой приметы, креста.
Чепуха все это, ответила Ружа, хотя девочка многое может. Природа ей это дала.
Джумасан согласно кивнул.
Здорово ты сказала. Именно не Дэвла и не Бэнг, а Природа.
Так моя душа чувствует, еле слышно проговорила Ружа.
Душа душой, сказал Джумасан, а жить все равно нужно. Как живешь-то одна? Цыганке одной трудно.
Гадаю, пхуро.
И что, много дают?
Да всяко бывает, иногда и поголодать приходится.
Дикие мы все же, покачал головой Джумасан, и я такой же. Зачем они тебя объявили магэрдо, что ты им сделала? Ведь буквально приговорили И барон не возражал.
Что барон, сказала Ружа, барон против всех не пойдет, иначе он бароном не будет. Знаешь, пхуро, есть у меня думкауйти в деревню. Ведь живут же там цыгане оседло. Хулай там с семьей живет. А то скоро осень, по ночам в лужах вода замерзает, а спать приходится чуть ли не на сырой земле. Что палатка? Одно название. Да и одежонка ветхая, еле тело прикрывает. А ведь у меня Рубинта. Цыганские детки даже в повозках дрожат от холода.
Ты мне вот что скажи, милая, слухи ходят разные, но я им не верю. Кто же отец Рубинты?
Хороший он человек, пхуро, хотя и гаджё. Кузнец он. Любила я его сильно. И Ружа показала куда-то вдаль, где остался тот, кого она любила.
Что ж ты с ним-то не осталась?
Просил он меня, да я не захотела табор бросать. А вот видишь, как все вышло: я не хотела от вас уходить, а вы меня прогнали.
И снова, уже в который раз, Джумасан повторил:
Дикие они, да и я тоже! Много думал я над нашей жизнью и над старыми обычаями, и многие из них показались мне такими чудовищными, что даже я, все повидавший, поразился. Вот, к примеру тебе сказать, если при смерти старикон один остается, а ведь ему помогать надо. А к нему вместо врача приводят белую собаку, чтобы она лизала его, «выманивала» его душу из тела, чтобы та, мол, скорей к Дэвлу отправилась. Ну как это, а? Или, скажем, рожает цыганка, а ее вожжами связывают, да еще бьют при этом. Помогают, называется! Дичь!
Жизнь прошла, а ты только думать начал, усмехнулась Ружа. Надо было раньше соображать.
Это верно, ответил Джумасан, но раньше некогда было: то одно, то другое. Деньги добывать надо было, не до дум. Семью кормить. Моими руками горы можно было свернуть, а я коней брал. Совнакай исы?
Было, ответила Ружа, да почти ничего не осталось. Кормиться надо.
Ладно, пойду я, попрощался Джумасан, а то и так рома недовольны, что я с тобой поговорил. Магэрдо ты!
И Джумасан отправился прочь. И совсем не потому, что чего-то испугался, просто краем глаза он увидел, как к ним подходит барон.
Зачем ты пришла, Ружа, начал Барон, разве я не говорил тебе, чтобы ты поменьше появлялась среди цыган?
Говорил, дадо, ответила Ружа, но, скажи: как мне жить одной? Или ты сам не знаешь? Погибать мне, что ли?
Надо было раньше думать. С цыганским законом шутки плохи.
Я не сделала ничего такого, что бы принесло вред цыганам, сказала Ружа. Да ты и сам знаешь!
Я-то знаю, но их не переубедить. Нельзя одной против всех идти, не будет толка. Но мне говорили, что цыганки запрет нарушают и бегают к тебе, про судьбу пытают. Правда это?
И барон внимательно поглядел на Ружу.
Ходят, дадо.
И что ты им говоришь?
Не я говорю, Рубинта.
Она еще мала, чтобы говорить.
Это не так, дадо. Она глазами показывает, что надо делать, и киваеттак или иначе. Я спрашиваю у нее, она отвечает мне.
Не знаю, от Бэнга это или от Дэвлы, но боюсь я за тебя. Может, тебе в город уехать, там пожить?
Пропаду я там, не знаю городской жизни.
Привыкнешь, сказал барон. А пока иди в деревню, к Хулаю, он тебя примет.
Ты и гаджё туда же послал, дадо! сказала Ружа.
Откуда знаешь? подивился барон. От Рубинты?
Да, доченька моя все открывает мне, ничего не таит.
И что тебе гаджё, помешает он разве?
Нет, не помешает. И вправду пойду жить к Хулаю, помогать ему буду. Ты бы сказал ему, чтобы он обогрел меня, приютил.
Я уже говорил с ним, он примет тебя. Скажи, Ружа, а как ты думаешь: от гаджё вред табору будет? Ну, то, что мы ему приют дали? Ведь его власти ищут.
Не будет от него никакого вреда, добрый он и несчастный.
Так, согласился барон, это тебе Рубинта сказала?
Ружа кивнула.
Ладно, попробуем ей поверить, но, если что, смотри. Одна жизньэто богатство, а много жизнейцелое состояние, хранить их надо.
Ты про табор говоришь, дадо?
О нем, ответил барон. Ладно, иди. Я навещу тебя у Хулая
Митя сидел рядом с Хулаем как завороженный. А старик, увлеченный собственным рассказом, говорил без устали и лишь иногда, замолкая на мгновение, выпускал кольца дыма из трубки.
Шунэс? спрашивал Хулай, как бы проверяя внимание собеседника, и, убедившись в том, что тот поглощен рассказом, продолжал:Вот ты, Митя, меня недавно спросил про крест и про веру нашу. Конечно, многие цыгане верят в Христа. Но это в России. Как пришли сюда таборы да увидели, что надо чем-то от мужиков защищаться, так сразу в церковь направились и кресты надели. Мужики посмотрели на кресты и отстали. Все в порядке, православные. А цыганская вера да цыганская библияособого рода. Хочу тебе рассказать такую историю. В день какого-то знаменитого святого церковь была полным-полна. И пришел туда один цыгансолдат, чтобы помолиться Богу за совершенные грехи. Раньше-то служили по двадцать пять лет, за это время можно много нагрешить. Но тот цыган вместо молитвенника вытащил из кармана карты и начал их перед собой раскладывать, да еще шептать при этом. Увидел такую картину священник, подошел поближе и говорит: не делай, мол, этого, церковьне место, где бросают карты, здесь надо молиться. Цыган на слова священника не отвечает и продолжает свои занятия. Видит священник, что ему с цыганом не договориться, и идет за офицером, чтобы рассказать ему, какое безобразие учинил цыган в церкви. Ну, офицер велел немедленно привести цыгана к нему и тут же начал его спрашивать: