Митя бродил по лесу и думал о том, что это пристанище ненадолго и, наверное, ему придется уходить.
Это проклятое им прошлое по-прежнему бесновалось где-то внутри, сколько бы он ни заставлял себя забыть его
«Невозможно уберечься от жизни, думал он, да от нее и не берегутся. Все боятся смерти, хотя и ничего о ней не знают. Может, это как раз и есть избавление? Покой, который наступает вслед за тревожно-суетливой сменой времен года, наверное, не так уж и плох?!»
Долгое блуждание по лесу наконец привело его на большую поляну, где, несмотря на то, что было почти совсем светло, горел костер. Около костра сидела старуха-цыганка, ее седые взлохмаченные волосы были похожи на большую лохматую шапку. Митя подошел к костру, но старуха даже не обернулась на треск веток под его ногами.
Уходить тебе надо, гаджё, сказала она неожиданно, так, что Митя вздрогнул.
Почему? Ведь меня ищут, за мной смерть следом идет!
Это так, сказала старуха, но здесь ты принесешь много горя тем, кто оказал тебе приют. Закон не позволил им прогнать тебя, но в душе своей они сомневаются, правильно ли поступили.
Я это чувствую, согласился Митя.
Так уходи, гаджё, не накличь еще большей беды.
Куда мне идти, старая? горько спросил парень.
Мир велик, морэ, в нем легко затеряться
Правда твоя, земля большая, да нет на ней места для меня
Что-то ты, морэ, не по годам крест на себя повесил. Или решил, что окончена жизнь и делать тебе в ней нечего?
Старуха окинула Митю таким пронзительно-жестким взглядом, что любой другой на его месте не выдержал бы, отвел глаза в сторону. Но Митя продолжал смотреть на цыганку не отрываясь, словно от того, что она сейчас скажет, зависела вся его дальнейшая жизнь.
Судьба твоястрадать, но и радости ты изведаешь! Помяни меня, я верно говорю, наконец проговорила цыганка.
Не надо мне радости, старая, видел я ее, эту радость, она смертью пахнет.
Ишь ты, все наперед знаешь. От того смерть идет, кто любви не знает. Если та, что тебя к смерти принудила, от Бэнга, то это еще не значит, что других нет. Дэвла все видит. Может, он тебе специально испытание послал?
Кто это, Дэвла? спросил Митя.
Бог наш цыганский. Старуха хотела еще что-то добавить, но ее прервал подбежавший Тари:
Прости, старая, Михай зовет
Это значило, что случилось что-то важное, потому что без дела Михай никогда бы не стал беспокоить пхури. И Тари спешил, потому что тоже знал это. На Митю он даже не взглянул. Старая цыганка отметила это с большим одобрениемименно за неукоснительное соблюдение цыганских законов она и любила Тари. Но уж больно горяч был ром, мог в запале натворить чего не следует. «Надо будет поговорить с ним как-нибудь», отметила про себя старуха.
Ладно, гаджё, пойду я, дела у меня, еще поговорим, после некоторой заминки проговорила старуха и медленно пошла к палатке Михая.
Митя и Тари остались вдвоем. Цыган хотел было тут же уйти, но Митя удержал его.
У вас, что, принятона людей не смотреть? негромко спросил он.
По закону Тари мог ему и не ответить. В самом деле, кто он был для него, этот пришелец? Но цыган остановился.
Чего тебе? раздраженно спросил Тари. Чего ты хочешь?
Ишь ты, заноза, улыбнулся Митя, ершистый. Поговорить хочу. Разве я тебя обидел чем?
Пути наши разные, уже спокойнее ответил Тари, но я бы тебя в таборе не оставил.
Это почему же?
Бедой пахнешь, просто сказал цыган.
Чужой жизни так сразу не поймешь, попытался было объяснить Митя, и судить ее с наскока невозможно
Чужой ты, убежденно проговорил Тари, и этим все сказано.
Повернулся Тари и пошел не оглядываясь, будто за спиной что-то неинтересное для него осталось и сделал он одолжение тому, с кем поговорил при случайной встрече. Горький осадок остался у Мити от этой встречи и этого разговора. И что тут поделаешь, ведь действительночужой, и милость они ему оказывают, что прячут у себя.
«Надо уходить, подумалось ему, мало ли что придет им в голову, могут и донести! Хотя по их законам такого и не полагается, но ведь могут отыскаться и такие, что сочтут донос за благо».
Однако, прежде чем принять окончательное решение, ему хотелось поговорить с Михаем, благожелательность которого он почувствовал с первой минуты.
И не знал чужак, какие страсти бушевали в душе старого цыгана. Откуда ему было знать об этом? Сидел старый Михай у своей палатки и разговаривал с пхури.
Барон осудит меня за то, что я оставил гаджё, говорил Михай, слишком осторожным он стал и все, что может принести хоть какую-то неприятность табору, не одобрит. Устал он, что ли?
А ты сам как думаешь? отвечала старуха. Табор, как котел, постоянно кипитвсе время что-то случается. И это среди своих. А тут еще гаджё появился со своими заботами. Лишнее это для нас.
А как же закон цыганский?
Пхури махнула рукой. Что могла она ответить Михаю, если он понимал ее с полуслова и сам знал: не надо бы оставлять гаджё в таборетакие сейчас времена, но чашу весов перевесил цыганский закон. Ничего не скажет барон, не пойдет он против цыганского закона, а что творится на сердце у него, никому никогда не откроет.
Он скоро вернется, Михай, сказала старуха, и тогда мы решим, что надо, а что не надо. Но ты не казни себя, решение принято, и назад пути нет. Все будет так, как повелел Дэвла, а он никогда не ошибается.
Заметил я, как бы вскользь сказал Михай, что Тари косо поглядывает на гаджё, как бы беды не натворил. Только того нам и не хватает, чтобы в таборе чужака прихлопнули. Помнится мне, был такой случай однажды, правда не у нас, но был. Там тоже закон цыганский исполнили и спрятали от властей гаджё, а он за цыганкой стал бегать. Понравилась ему одна цыгануха. Та ему внимания не оказывала, получилось вроде бы против воли. Вот и прихлопнули ромалэ чужака. Много шума было. Как бы здесь чего не получилось?!
Не до того ему теперь, Михай, ответила старуха, ему жизнь спасать надо.
Да, если все так, как гаджё рассказал, то натерпелся он от «брата» своего!
Что же ты, старик, людей не знаешь, только на свет появился?
Людей-то я знаю, да, видно, не всех, ответил Михай. Ладно, хватит об этом, чего наперед загадывать, но осторожными быть не помешает.
Это так, согласилась пхури, и больше они не говорили.
Горькое чувство осталось у Васи после разговора с Тари. И не потому, что тот ратовал за «более тесное» сближение с чужими. Просто неожиданно для себя Вася понял, что, сколько бы времени они не провели в дороге, мир сужается и становится совсем маленьким. И замкнуться в таборном мирке уже невозможно. Когда цыгане ненадолго приходили в город, они встречали там другую жизнь, и она манила их своей красочностью. Не все могли устоять против городских соблазнов. Понимал Вася Тари, ох как понимал. Хотелось ему кочевать так, как кочуют за границей. В машине новенькой ехать. Да и жить не в палатке, а в фургонесамом настоящем доме, где и телевизор, и холодильник, и даже картины. Самому Васе все это не было нужно, но Тари он понимал. И хотя таборные отстранялись от чужаков, но все же на дорогу посматривали. Молодой цыган бродил возле табора, думая о том, что надо бы ему посоветоваться с бароном. Тот, конечно же, разделит его чувства и подскажет верное решение.
Но барона все не было, а значит, в другом таборе возникли какие-то проблемы, и эти проблемы наверняка связаны с Саввой. Тот еще здесь доставлял всем немало хлопот, и до сих пор отголоски затеянных им споров доносятся в табор. «Может, и мне податься отсюда? подумал Вася. Городская родня есть, они меня примут. Что, в городе нечем заняться?»
Его размышления прервал чей-то голос. Вася оглянулся. Его догонял чужак.
Чего тебе? спросил Вася.
Случилось что-то в крайней палатке, взволнованно проговорил Митя, кричат там. Вроде бы на помощь зовут.
В палатке той жила Ружа, и была она на языках у всех таборных. Она жила одна, но была на сносях. И это тоже было проблемой табора. Отдельно от всех стояла ее палатка. Хотели ее изгнать поначалу и даже убить, но барон запретил. И пошел против закона, потому что все знали: Ружа была близка с чужаком, с тем, который в деревне ее приманил. Странным был тот чужак: молодой, красивый, даже характеромвылитый цыган, к тому же мастеровой, но в деревне, где он жил, его побаивались. Колдуном слыл.