Очнувшись от забытья, Митя взглянул на Алину.
Ну, что скажешь?
Ты убьешь меня? спросила она.
Кому ты нужна! усмехнулся Митя. Выведи меня на своего парня, и я отпущу тебя.
А что будет с ним? Его прикончат?
И он никому не нужен. Просто он знает человека, с которым я обязательно должен встретиться. Я сам пойду к нему и не причиню ему вреда.
Ты врешь, не поверила ему Алина. Все вы жестоки и безразличны.
Я мог бы заставить тебя, продолжал Митя, но я не буду этого делать, потому что тогда ты не сможешь никому показаться на глаза. Скажи сама.
Ладно, кивнула она, надоели вы мне все. Валерка в тот раз, когда убили вашего цыгана, был с одним мужиком, которого кличут Седой.
Митя вздрогнул и напрягся. Уже знакомая ему боль внезапно подступила к сердцу. Он слегка качнулся.
Седой, говоришь?
Ну да, мне так Валерка сказал. Он хотел, чтобы Седой его защитил, снял со счетчика. Он много баксов задолжал. Конечно, никто цыгана убивать не хотел, он сам нарвался.
Митя знал, что она говорит правду. Ведь если этот Седойчеловек из его детства, то он не стал бы убивать зря. Он никогда не любил мокрухи.
Сведешь меня со своим малым, приказал Митя. И не бойся, я ему ничего не сделаю. Мне Седой нужен. Сегодня же вечером и сведешь.
Алина кивнула.
Телефон давай.
Митя принес из соседней комнаты радиотелефон и молча протянул его Алине.
Валера, это я Да нет, ничего со мной не случилось. Сегодня и расскажу. Не переживай. Встретимся на Болотной, у памятника Репину. Один приходи. Все будет нормально.
Ну, поехали, сказал Митя, и они вышли из дома
Седой и Митя сидели друг против друга за грубо сколоченным столом. Их разделяло не только это небольшое расстояние, но и годы.
Слышал я о твоей истории, сказал Седой, слышал. Ты все сделал как надо, а вот потом
Что потом? Ты про что это? напрягся Митя.
К цыганам попал. Зачем они тебе?
Жизнь спасли, ответил Митя. Откуда тебе знать?
Может быть, может быть, согласился Седой, но ведь ты Он снова не договорил и, окинув взглядом стол, на котором стояли бутылки с водкой и закуска, предложил:
Давай-ка выпьем
Давай!
Они чокнулись и молча выпили.
Послушай, Седой, ты зачем на свет вылез? Давно завязал, жил бы себе спокойно, такие дела не для тебя.
Если я должен умереть, ответил Седой, то для чего я родился и жил?
Не нравится тебе, что вокруг творится? Вижу, обеспокоен ты
А тебе нравится? резко спросил Седой. Гниды наверх повылезли, что, не знаешь?
Гниды всегда были, только ты раньше этого не замечал. Жил своей жизнью и жил, ни о ком не беспокоился, никого не защищал.
Зря ты, Митя, зря этот разговор затеваешь. Встретились мы к добру или ко злу, не знаю, но такие разговоры нам вести не следует, хотя бы сегодня. Я рад тебя видеть.
Я тоже, Седой. Но ты чего-то не понимаешь. Я же тебе сказал, что цыгане мне жизнь спасли. А ты их кровью умыл. Как же мне молчать?
С ума ты сошел, Митя. Сам в бегах, ищут тебя, а еще со мной хочешь вязаться! В голосе Седого прозвучали жесткие ноты.
Митя криво усмехнулся.
Ну, ты же меня не сдашь!
Не сдам. И ссориться с тобой не буду.
Седой снова налил водки себе и Мите и, не дожидаясь, пока тот возьмет в руки стакан, выпил.
Уехал бы ты, Митя, из Москвы, а уж с цыганами я сам разберусь.
Кончат они тебя, и без меня кончат, покачал головой Митя.
Не боись, видал я и не таких!
Таких ты не видел. Их смерть не интересует и деньги тоже. Братья ихние мертвы, вот в чем дело.
Что же ты предлагаешь? поинтересовался Седой.
Уехать тебе надо!
Никуда я не поеду. Куда мне на старости лет ехать из своего дома? Не выходит у нас с тобой разговора, Митя. Видно, понимать друг друга перестали?!
Отчего же, сказал Митя, понять любого человека можно, но, кажется мне, узел между нами завязывается, да не совсем тот, что я думал.
Брось, Митя, какой узел? Мечешься ты, болеешь о своей жизни. Ты ведь всегда спокойным был, а беда пришлаголову потерял. Что ты казнишь себя, за дело ведь порешил тех, двоих.
Душа у меня болит, это ты верно подметил. Только я начал успокаиваться, а тут опять беда надвигается.
Разговор еще долго бы продолжался в том же духе, если бы Седой резко не оборвал его:
Вот что я тебе скажу: в твою жизнь я встревать не стану, но и ты меня не тревожь. С кем ты сейчас, то меня не касается, это твои дела, но пацана этого, Валерку, не трогайте. Он, может, и не очень смышлен, но я из него сделаю человека.
Кого ты из него слепишь, Седой, урку? Блатного? На смену себе?
То не твоя забота, ты живи. Не так я мыслил о нашей встрече.
И я, в тон ему ответил Митя и поднялся.
Негоже так, Митя, посиди еще, вспомним наши прошлые годы.
Да, согласился Митя, что-то я задергался.
И он снова присел на стул.
Некоторое время в комнате стояла такая тишина, что можно было услышать шедшее неизвестно откуда монотонное гудение и изредка доносившиеся с улицы звуки города. Седой и Митя сидели молча, думая каждый о своем, но мысли их неизбежно возвращались к тому времени, когда все было по-другому и никто не боялся сказать лишнего слова. Конечно, это время связывало их воедино, но только до известного предела, за которым пути бывших корешей резко расходились. И каждый из них сейчас думал о том, что предшествовало этой встрече и что проистекло до той минуты, пока они не оказались в комнате Седого за грубо сколоченным столом.
«Вот ведь чудеса, думал Митя, никогда не думал, что окажусь в самом сердце «малины», да еще с криминалкой свяжусь. Ярабочая косточка! С малолетства вкалывал, в войну матери рабочую карточку принес, и это помогло не умереть с голоду». Время было суровым. Да, тогда блатные в моду входили. И пацаны от моды не отставали, да и он в том числе. Сапоги в гармошку с заправленными в них брюками-клеш с напуском, кепочка-семиклинка (малокозыркой ее еще называли), которую носили в любую погоду. Сначала Митю, как и многих других пацанов, к голубятне, стоявшей в глубине двора у каменного сарая, старшие и близко не подпускали. Да он к этому не особенно и стремился. Конечно, природу, особенно птиц и животных, Митя любил с самого детства. Он испытывал огромное удовольствие, наблюдая за парящими или кувыркающимися в небе птицами. А вот во дворе приходилось стоять в стороне. По натуре своей он был парень общительный и приятелей находил в любой среде, в том числе и среди блатных. Седого он знал с самого детства, наверное, с тех пор, как стал выходить во двор. Седой нравился ему за смелость и независимостьдаже Жигану, королю блатных, и то никогда не поддакивал. Себя в обиду никому не давал, да и маленьких не трогал, а, наоборот, защищал.
Сблизил их с Седым случай. Как-то ребята с их двора решили повеселиться. Время двигалось к полуночи, и пацаны надумали грабануть кого-нибудь или просто «кулаки почесать». Такое времяпрепровождение Митю никогда не прельщало, и он молча ушел домой. На другой день так называемые друзья предъявили ему обвинение в «дезертирстве». Ушел с поля боя, в общем оторвался от «коллектива». Пацаны собирались его избить, и уже успели нанести первый удар. Но тут подоспел Седой. Он в миг раскидал нападавших, которые, словно волки, стаей наскакивали на одного. При этом Седой предупредил: «Если кто-нибудь поднимет руку на Митю, будет иметь дело со мной, а меня вы знаете!»
С тех пор у них и завязалась дружба. По-видимому, Седой давно приглядывался к Мите и видел, что он по натуре своей не трус, а еще умеет хранить молчание.
Как-то вечером, когда Митя возвращался из парка, ему встретились двое пацанов с Мытной.
Что ты так рано домой? спросили они. Время только одиннадцать. Пойдем с нами, походим. Погода хорошая.
Они пересекли Калужскую площадь и вышли на Шаболовку. Потом свернули в какой-то двор, в глубине которого стоял деревянный дом. На втором этаже светилось одно-единственное окно. Обойдя дом вокруг, они остановились возле одного из окон с открытой форточкой. Митя сразу же понял, в чем дело, и не то чтобы его обуял страх, просто он никогда и в мыслях не держал стать вором, пойти на преступление. На его счастье из-за угла вышли две женщины в белых фартуках, это были дворники, которые в те времена регулярно дежурили по ночам. Так что запланированная пацанами кража, насколько он сумел понять, сорвалась. Пацаны те были людьми Седого.