Давай закажем чего-нибудь? нерешительно предложил Валерка.
Валяй, заказывай, у меня деньги есть, я расплачусь.
Валерка подошел к стойке.
Чего желаете? спросила у него миловидная барменша.
Водки желаем, коротко сказал Валерка.
А закусить?
Соответственно.
Сейчас сделаем. А вы присаживайтесь, я мигом.
Девица исчезла. Постепенно бар стал наполняться людьми. Бесшумно отворялась входная дверь, и входили парни в кожаных куртках, но никого, кто хотя бы отдаленно напоминал цыгана, среди них не было. Валерка забеспокоился.
Не переживай, парень, сегодня не придетв другой раз явится! сказал Седой и задумался. Словно и не в баре он сидел, а где-то далеко отсюда, в другом времени, которое уже не воротишь
«Почему Митю все время к Вольфу тянуло? подумал Седой. Ведь я же его так любил, а он около Вольфа ошивался. Значит, чувствовал в Вольфе больше силы, чем во мне. Что это? Неужели я завидую Вольфу? Наверное, это так. Еще с тех пор, когда мы были пацанами.
В руках коренастого, похожего на Тарзана, Вольфа длинный шест с привязанной к нему тряпкойстарыми штанами.
Эх, кореши, красота! возбужденно кричит Вольф. Неужели не поймаем, чужой ведь, чужой?!
А рядом стоят его младшие братья. Они совсем не похожи друг на друга: одинмаленький, румяный и веселый крепыш, другойхудой, как жердь, вечно мрачный и неразговорчивый. Они помогают Вольфу загонять птиц, лезут за ними на крышу, словом, состоят на черных работах. Вольф следит за ними из-под руки, защищая глаза от солнца, и, когда ему что-то нравится, удовлетворенно улыбается. Хмурился он вообще редко, только когда уж очень доставали.
В небе творится что-то непонятное. Белыми фрегатами плывут облака и точкамиголуби. Они пронзительными стрелами уходят вверх, снова снижаются и кружат над крышами, не желая садиться.
Пан, ну что же ты, Пан, турни их
Высокий и тонкий Пан швыряет в голубей камнями, в отчаянии лезет на крышу, а пацаны с замиранием сердца смотрят, как он идет по карнизу. Голуби не обращают на суетящихся внизу людей никакого внимания. Они продолжают свой великолепный парад птичьей грации. И среди нихчужой, которого надо поймать и продать
Ведь и Митя был для Вольфа чужим, а тот его все время приближал к себе Вот ведь как получается. А от меня Вольф отдалялся. Почему?»
Седой сморщился и даже застонал, словно открылась старая рана.
«Да, Вольфа любили все в округе, а не только он, Седой. И Вольф к себе никого не приближал, а вот Митю приблизил».
В памяти Седого возник московский двор: четырехугольник каменного мешка, с низкими деревянными пристройками, полусгнившими дверями и ржавыми навесами, сарайчиками и шестами, с навешанным на них бельем. Гора каменного угля для котельной, два-три деревца, стол, наспех сколоченный для любителей «козла», да голубятня в дальнем углувот и весь пейзаж. В дни праздников окна сверкали чисто вымытыми стеклами, а в будни, залепленные пылью, переливались на солнце и как-то по-особенному пахли. И несколько владений было на этом пространстве. На голубятне правил Вольф. У стола, где рубились в домино, старый седоусый дед по прозвищу Той-той. На небольшой же лавчонке у чахлого дерева (там собирались старухи, обсуждавшие последние сплетни) владычествовала местная «княгиня» по прозвищу (как нельзя более удачному) Звонок. Маленького росточка, с горбатым скрюченным носом, она очень походила на ведьму и была под стать самым нелепым россказням о ней.
Помню, когда мне было лет восемь, рассказывал Митя Седому, я слышал про ее полеты на метле через двор и ужасно боялся, как бы она ненароком в наше окно не залетела. А потом, став постарше, я заметил, как точно «княгиня» предсказывала судьбу нашим ребятам. «Посодють, как пить дать посодють», говорила она, и зачастую ее прогнозы сбывались. У нее-то муж в тюрьме умер, а два сына сидели попеременно
Бар постепенно наполнялся людьми. Седой сидел положив большие руки на стол и уставившись в одну точку. Воспоминания вновь нахлынули на него, и теперь он пытался как можно быстрее избавиться от них, потому что точно знал: в такие минуты к его сердцу подступает ком, который просто мешает ему сосредоточиться и жить, принимая разумные решения. В открывшуюся дверь вошел худощавый высокий человек, быстрыми шагами преодолел расстояние от двери до стойки бара и, взяв пару кружек пива, направился к столику, за которым сидели Валерка и Седой.
Можно к вам? осведомился он.
Кругом мест свободных много, недовольно отрезал Валерка.
Пусть присядет, резко проговорил Седой, время скоротаем.
Худощавый кивком поблагодарил Серого и опустился на стул.
Тут такое дело, братцы, неожиданно начал худощавый. Вы меня, конечно же, извините, что лезу со всякой ерундой, но рассказали мне недавно за кружкой пива интересную вещь. И так она запала мне в голову, что я опомниться не могу. Все время хочется с кем-нибудь поделиться.
Не с кем поговорить, что ли? спросил Валерка.
Ты, малый, не заводись, ответил ему худощавый, иногда бывает так, что и не с кем. У меня дома только собака иникого больше. А с собакой разговаривать трудно, хотя и можно, конечно. Меня Андреем зовут. А собаку мою Машкой кличут. Так вот, местные ребята учудили: называют меня Марьей Андреевной.
Объединили, значит, с собакой? усмехнулся Седой.
Выходит, что так. Да это ничего, я не в обиде. Собака все понимает, но вот ответить она тебе не может. Зато не предаст.
Это уж точно, согласился Седой. Собака на предательство не способна.
Но я не об этом. Рассказали такую штуку Есть, мол, у ментов особое подразделение. И занимается оно отстрелом уголовников!..
Ну, протянул Валерка, врешь!..
За что купил, за то и продаю, отрезал худощавый. У следователей сейчас дел невпроворот. На каждого по двадцатьтридцать, а иногда и больше приходится. Так что некогда им подробностями заниматься, каждого опрашивать Не поспевают ментымного всего в городе. А эти, из особого подразделения?! У них каждый уголовник (конечно, масштаба не мелкого) на учете. Они с помощью новейшей аппаратуры за всеми ними следят, материал собирают и, если точно устанавливают, что такой-то и такой-то замазан в крупных делах, высылают специальных людей, профессионалов высшего класса, и те с ними кончают без лишнего шума. Живыми никого не берут. Вроде бы очищают город.
Ну, ты загнул! улыбнулся Валерка.
Мне кажется, сказал Андрей, что в этом есть какая-то доля правды.
Я думаю, что тебе не соврали, согласился Седой. Сейчас такое время, что то, о чем ты рассказал, вполне может быть.
Ладно, ребята, не обижайтесь, что я помешал вам. И, допив вторую кружку, Андрей встал из-за стола и направился к выходу.
Ты здесь часто бываешь? крикнул ему вслед Седой.
Каждый вечер, ответил Андрей, не оборачиваясь.
В дверь, протиснувшись как-то боком, словно каждую минуту ожидая, что его попросят убраться, вошел Витька-бомж. Он присел за соседний столик и, кивнув Седому, которого хорошо знал, вытащил из сетки завернутую в газету бутылку водки, поставил ее на стол. Потом неторопливо достал бумажный стаканчик, налил в него водки и одним залпом выпил. Зажевал куском черного хлеба, появившегося как по мановению волшебной палочки прямо из кармана, и закурил. Обернулся к Седому.
Ты зачем сюда, Седой? спросил Витька.
Валерка удивленно переводил взгляд с Витьки на Седого и никак не мог взять в толк, почему Седой не обрежет этого бродягу, но тот был абсолютно спокоен. Так и не ответив бомжу, Седой вдруг тихо и властно произнес:
Скажи, Витька, ты Митю не встречал?
А зачем он тебе вдруг понадобился, полюбопытствовал Витька, ты вроде бы никем в последнее время не интересовался, бирюком жил?
Это не твоя забота, отрубил Седой. Знаешьскажи, не знаешьпомолчи.
Видел я Митю, неожиданно сказал Витька, с цыганами он шьется!
С цыганами?! присвистнул Седой. Что он там потерял?
Ищут его, ответил Витька, вот он у них и отсиживается.
Такие дела не по нем были.
Были да сплыли, все изменилось, сам знаешь.
Седой не возражал. В душе его давно уже созрело чувство гнева по отношению к тому, что он видел вокруг себя. И единственное, что удерживало его сейчас в маленьком баре, было желание отомстить этому чужому для него миру волков. С самого дна души поднимались в нем страшной силы злоба и жестокость. Он знал за собой такое и побаивался подобных состояний. В такие минуты, прекрасно понимал Седой, он может такое натворить, о чем потом будет долго сожалеть.