Теперь я вижу, что это правда, отвечал он. Итак, ты, мужик, напрасно имел на них подозрение; поди и ищи твоего верблюда, куда он побежал.
Безнадежный мужик променял великую радость на печаль и пошел догонять свою скотину.
Горькая участь
Часть этого небольшого рассказа представляет собой минимальный по объему "протодетектив": загадочную историю с моментальным ее разъяснением.
«Крестьянин», «пахарь», «земледелец» все три названия, по преданию древних писателей, в чем и новейшие согласны, означают главного отечеству писателя во время мирное, и в военное крепкого защитника, и утверждают, что государство без земледельца обойтись так, как человек без головы жить, не может! Но ложь ли, правда ли, рассуждать нам о том недосуг; да сверх того и сказкам такие глубокие задачи и не подлежат. Мы скажем, что витязь повести сей, крестьянин Сысой Фофанов, сын Дурносопов, родился в деревне, отдаленной от города, воспитан хлебом и водою, был повит прежде пеленами, которые тонкостию и мягкостию своею немного уступали циновке, лежал на локте вместо колыбели в избе, летом жаркой, а зимой дымной, до десятилетнего возраста своего ходил босиком и без кафтана, претерпевал равномерно летом несносный жар, а зимою нестерпимую стужу; слепни, комары, пчелы и осы, вместо городского жиру, во времена жаркие наполняли тело его опухолью. До двадцати пяти лет, в лучшем уже убранстве против прежнего, то есть в лаптях и в сером кафтане, ворочал он на полях землю глыбами и в поте лица своего употреблял первобытную ж свою пищу, то есть хлеб и воду, с удовольствием. Имел намерение жениться, для чего и сватался на многих соседственных девках; но ни одной за него не отдавали, по причине той, что был он крайне не заводен, мало предприимчив, а проще сказать, простофиля.
Зависть и ненависть те ж самые и между крестьянами, какие бывают между горожанами, но как крестьяне чистосердечнее городских жителей, то сии пороки скорее в них приметны бывают, нежели в тонких политиках, обитающих при дворе и в городе. Такие сельские жители называются «съедугами»; имея жребий прочих крестьян в своих руках, богатеют за счет их, давая им взаймы деньги, а потом запрягают их в свои работы так, как волов в плуги; и где таковых два или один, то вся деревня составлена из бедняков, а он только один между ними богатый: для того, что сев, жатва и сенокос должниками его убираются прежде, а те всегда севом своим опоздать должны. И когда опоздали сеять, то убирать уже будет нечего, а затем и остаются в вечном долгу у «съедуги», который из того не убыток, но приращение имеет, ибо вся деревня к нему на работу, как на барщину, приходит.
Сии «съедуги» за недостатком многого по сельскому быту у Сысоя Дурносопова, удумали отдать его за вотчину в солдаты, привезли в город, где Сысой в первый раз еще увидел прямые улицы, регулярное строение и политичных людей разного покроя и разных цветов в одеянии. Но он рассматривал их недолго, для того, что в скором времени представили его к рекрутскому приему. Примеря, сказали: «Мал ростом», а лекарь закричал: «Тонки ноги!». И так из приемной выслали, не выбрив, однако, затылка, для особого предуведомления отдатчиков, которые то удобно понимать могли: ибо не в первый уже раз таковое приключение с ними учинилось. Поутру, поранее вчерашнего, представлен был опять Сысой Дурносопов в приемную комнату; на темя его положено было несколько угомонной монеты, а сколько именно, достоверно не знаю; к обеим же ногам привязано было по ассигнации, чем Сысой пришел в указанную меру, и за одну ночь икры потолстели. Выбрили лоб, и Дурносопов призван за исправного рекрута, и сие действие происходило в бывших провинциальных канцеляриях. Приемщик не соглашался принимать при рекруте ничего натурою, а за платье и провиант требовал деньгами, против чего спорить было невозможно, итак учинен во всем расчет и дело кончено.
Армия наша находилась тогда за границею, куда Сысой с прочими препровожден был мирским подаянием, не получая ни одежды, ни провианта от командующего офицера, которого они и в глаза не видали во всю дорогу, а догнал он их, не доезжая до армии верст со сто или еще того меньше; из пятисот человек дошло до армии не с большим пятьдесят, а прочие разбежались и померли. Командующий офицер подал рапорт, что, за малоимением команды, рекруты в разные времена бежали; его отдали под суд, а рекрут причислили к команде лишенных всего им принадлежащего: ибо у командовавшего ими офицера при арестовании его ничего не отыскано, а слух носился, что он припрятал все подале, на случай строгой резолюции в суде.
Сысой, обучившись артикулу, был на трех приступах изрядным солдатом, с похвалою от командующих; но на последнем из тех сражений потерял правую руку, так что действовать оною нисколько не мог; для чего в скором времени получил чистую отставку и уволен на прежнее жилище, куда он скоро и отправился, положа свое движимое имение в котомку и повесив оную за плечо. Думают многие и утверждают справедливо, что сия котомка в пути его не обременяла: понеже находилась в ней рубашка, галстук и десять копеек денег медною монетою, из которых тратил он на столовые припасы.
Путешествие его из армии на место рождения не столь было славно и достопамятно, как путешествие Бовы Королевича из царства Додона Додоновича во владение Кирбита Верзауловича, родителя Милокрасы Кирбитовны, или славного рыцаря Петра во владение прекрасной королевы Магилены Неаполитанской; следовательно, такого прилежного описания и не требует, а довольно сказать и того, что он достиг оного подаянием доброхотных даятелей.
При рассветании зимнего дня, в день рождества Христова, во время заутреннего пения, пришел он к своему приходу и наряду с прочими вошел в церкву помолиться, где уповал увидеть отца своего и мать; но как оных не было тогда в церкве, то на вопрос его ответствовали ему родственники его, что они ввечеру обоих видели, а для чего их в такой великий праздник нет у заутрени, того они не ведают.
По окончании пения Сысой и многие из его родственников пошли в дом его отца и, стучавшись под окнами и в ворота, не могли никого вызвать, кто бы им отпер, пошли к старосте; пригласив его и других крестьян попочтеннее, разломали ворота и, вошед на двор с зажженною лучиною, увидели следующее по порядку. Перед крыльцом висел баран, до половины освежеванный, подле которого на перилах у спуску крылечного лежал окровавленный нож; посередине двора висел в петле, прицепленной к перекладу, удавленный хозяин; изба была отворена, в которой на полу разбросаны были дрова, немного обгорелые; посередине на полу лежала хозяйка, голова у которой была прорублена топором, который и лежал подле нее окровавленный; за занавескою в подвешенной колыбели лежала зарезанная по горлу девочка месяцев трех, спеленатая, а подле нее окровавленный нож; в печи нашли мальчика, лет четырех, мертвого, у коего волосы на голове все сотлели и местами от жару истрескалось тело; в переднем углу на лавке лежала хорошая одежда хозяинова, а на столе праздничная хозяйкина, принесенные из клети, как то обыкновенно у крестьян бывает.
Рассмотрев все сие, отставной солдат заплакал, чему последовали и некоторые из его родственниц; да инако и быть невозможно: увидев перед собою отца, мать, брата и сестру вдруг мертвыми, всякой сельской житель придет к сожалению и начнет вопить по деревенскому обряду и названию. Стон, происшедший от вопиющих в избе, немедленно собрал всю деревню. Старые и молодые сожалели, а ребята малые ужасались словом, все были заняты таковым удивительным приключением.
Случай не токмо деревенским, но многим и городским жителям непонятный, начали крестьяне крестьянки толковать различным образом, сельским умом и деревенскими рассуждениями, без правил, свободными науками установленных: один говорил, что сделали то разбойники, но платья унести не успели; другой основательнее утверждал, что рассердился домовой и так поступил с ними, как должно неприязненной силе, и прочая; старухи верили больше последнему, творили молитву и спрашивали у стариков, не грех ли к убитым прикасаться? А поразумнее головы, призвав дьячка и сотского, написали рапорт со всеми найденными обстоятельствами и послали в город.
В рассуждении столь великого праздника все судьи и секретари из города были отсутственны и находились по деревням окольных дворян; а дневальные приказные служители от принятия рапорта отозвались. Таким образом, шесть недель принят был сей рапорт в учрежденном на то суде, и дана резолюция ехать одному из членов и осмотреть на месте; но как тела убитых были уже похоронены, то и посланный для осмотру член рапортовал таким образом: «По осмотру его и по обыску оказалось, что крестьянин, напившись в праздник пьян, порубил свою семью и сам, упав с крыльца, ушибся»; а, подавая сей рапорт, промолвил: «Крестьяне-де государственные, то вдаль следствий быть не может». Почему данною резолюцией и велено: «С прописанием того рапорта отрапортовать верхнему приветственному месту, а дело, исключив из реестра нерешенных дел, числить решенным к отдаче в архив».