Медсестра тактично произнесла:
- Вам лучше уйти. Ему вредно волноваться.
- Да, да. Уже иду Извините - сказала Полина и вышла из палаты.
Медсестра же, подбежав к Самошину, оголила ему руку до локтя и умелым движением ввела в вену дозу успокоительного со снотворным. Рыдания пациента постепенно стали тише, а затем и вовсе прекратились. Он уснул.
Во сне Самошин увидел зеленую поляну с мягкой травой и речку. Ловко подпрыгнув, он отбил руками волейбольный мяч, который, легко отскочив от сильных рук, подлетел высоко в голубое бездонное небо. Оступившись, Самошин упал на траву. Хотел сразу вскочить, но не смог Как будто что-то держало за ноги. Обернувшись, он увидел вместо ног две деревянные подпорки. Дико закричав, Самошин проснулся в холодном поту, озираясь в темноте. Старая сиделка-немка мерно похрапывала на стуле возле окна. Часы на стене неудержимо тикали, отсчитывая время его бесполезной жизни.
* * *
Вот уже несколько дней как врачей не на шутку беспокоило состояние Самошина. Его сильному молодому организму удалось справиться с тяжелейшим ранением в область живота, ранением, несовместимым с жизнью. Но повреждение нижнего отдела позвоночника нарушило нервные окончания и лишило Владимира способности двигаться, сделав парализованным по пояс. Этот факт подействовал на пациента угнетающе. И теперь врачи беспокоились не за физическое состояние Самошина, а за его психику. Будучи сам врачом, пациент прекрасно понимал, что его положение практически безнадежно.
Самошин лежал на койке, часами уставившись в потолок. Полностью потеряв интерес к жизни, он впал в глубочайшую депрессию. Состояние его с каждым днем становилось все тяжелее. Постоянно навещавшая его Полина только усугубляла положение напоминанием о том, что когда-то он был совершенно нормальным человеком, а не инвалидом, намертво прикованным к больничной койке.
Сеансы опытного психолога не дали абсолютно никаких результатов. Напротив, после таких сеансов Самошин полностью замыкался в себе и все время молчал, снедаемый сознанием собственной неполноценности.
Полина приходила в клинику каждый день, сидела у его кровати. Но он не замечал ее. Самошин думал:
«Как может такая женщина любить меня, немощного урода, обреченного в лучшем случае на жизнь в инвалидной коляске». И от таких мыслей его лицо становилось еще более мрачным. Желание умереть возрастало с каждым днем. «Ну почему Лика не убила меня сразу? Лучше смерть, чем такое жалкое существование», - думал он. И смерть снова начинала кружить над ним, овевая могильным холодом белые стены больничной палаты.
* * *
Врач клиники Альберт Гаштейн прошелся по кабинету и, сдвинув брови, задумался. Затем подошел к стенду, включил свет и еще раз внимательно посмотрел на рентгеновские снимки. На черном фоне пленки отчетливо были видны ребра, позвоночник и кости таза. Потирая мясистый подбородок, он открыл историю болезни. Пробежав глазами несколько листков, доктор Гаштейн отложил папку и направился в палату к пациенту.
- Добрый день, господин Самошин.
Самошин посмотрел на него равнодушно и отвел глаза.
- Я хочу с вами поговорить вот о чем. Сегодня я занимался изучением вашей истории болезни и пришел к выводу, что мы можем вернуть вам способность ходить.
Пациент резко повернулся, и глаза его вспыхнули нездоровым, полусумасшедшим блеском.
- Это, естественно, произойдет не сразу. Придется сделать несколько серьезных нейрохирургических операций на позвоночнике. И далеко не факт, что вы потом сразу встанете и пойдете. Долгие процедуры помогут вернуть вам чувствительность ног.
- Я согласен, доктор.
- Но вы должны знать о риске, связанном с этими операциями. То есть, иными словами, гарантировать успех мы не можем.
Самошин схватился за слова доктора, как за соломинку. Получив крохотную надежду на нормальное существование, он вновь почувствовал в себе силы бороться.
Уже на следующее утро возле его кровати стоял известный в ученых кругах профессор Берлинского Института нейрохирургии Клаус Зиберман. Осмотрев пациента, он сделал заключение об общем состоянии здоровья, найдя его удовлетворительным. Молодой организм пациента и его крепкое сердце были в состоянии выдержать целый ряд сложнейших многочасовых операций, в ходе которых, возможно, удастся восстановить нарушенные нервные окончания. Посовещавшись с хирургом Альбертом Гаштейном, они прошли в кабинет рентгенографии и долго изучали снимки, после чего, вернувшись в палату, приняли положительное решение.
- Полина, - сказал Альберт вошедшей в его кабинет женщине. - Вам необходимо это знать. Сегодня состоялся мой разговор с известным нейрохирургом. Мы пришли к выводу, что есть надежда вернуть Владимиру возможность передвигаться самостоятельно. Шансы не велики, но попробовать стоит. В противном случае он не выдержит морального излома, который нанесен ему его обездвиженным состоянием.
- Да, доктор. Я считаю, что стоит попытаться. О деньгах не беспокойтесь, я все оплачу.
- Но вы должны также знать о риске, неизбежно связанном с этой сложнейшей операцией. Пациенту предстоит находиться под действием наркоза несколько часов. Он может не выдержать.
- Да, но бездействие сейчас подобно убийству. Доктор, делайте то, что считаете нужным.
С этими словами Полина покинула кабинет врача и направилась в палате Самошина. Когда она вошла, молодая белокурая медсестра поправляла подушку под головой Владимира, отчаянно желающего сесть и подтягивающего на руках нижнюю обездвиженную часть своего тела.
- Вы можете идти, - отпустила Полина медсестру и сама поправила подушку. Положив Самошину руку на плечо, она сказала с улыбкой:
- Здравствуйте, Володя. У меня для вас хорошие новости. Я говорила с врачом. Он считает, что сможет поставить вас на ноги в ближайшем будущем.
- Спасибо, Полина. Вы моя спасительница.
Его глаза горели безумной надеждой. После стольких дней отчаяния он вдруг почувствовал себя почти здоровым. Хотелось бегать по палате, поднять Полину на руки, закружить ее в бешеном ритме. Но он не мог. Пока не мог. И это «пока» не могло его не радовать.
* * *
Прошло несколько часов ожидания, прежде чем из операционной вышел хирург Альберт Гаштейн. Повернулся к красивой женщине, сидящей в большом кресле и нервно теребящей носовой платок, произнес:
- Операция прошла успешно.
Женщина вскочила с места и, благодарно посмотрев в усталые глаза врача, прошептала:
- Спасибо, доктор
- Это наша работа, - ответил он и пошел дальше по коридору.
Полина посмотрела на людей в белых халатах, кативших каталку со все еще находящимся под действием наркоза Самошиным, и подумала: «Все будет хорошо. Не беспокойся, Володенька. Ты единственный, кто у меня остался».
* * *
Прошло несколько месяцев. Самошин, перенеся не одну сложнейшую операцию, уже мог вставать. Владимир еще с огромным трудом передвигал ноги, но доктор сказал, что в недалеком будущем он сможет ходить. Надежда со временем вернуться к нормальной жизни делала чудеса.
Полина вошла в палату с букетом простых полевых цветов. Доктор Гаштейн, аккуратно поддерживая пациента под локоть, помог ему дойти до новенькой инвалидной коляски, которую еще с утра вкатила в двери палаты медсестра. Получив возможность передвигаться по больнице, Самошин радовался как ребенок. Покинув ненавистную кровать, прикованным к которой он провел не один месяц, Самошин впервые смог выглянуть в окно. За прозрачным стеклом был целый мир, которого он чуть было не лишился.
ЭПИЛОГ
ПРОЩАЙ, УБИТАЯ РОССИЯ - СТРАНА ВОРОВ И ИХ РАБОВ
Уже два месяца я прожила под новым именем Каролины Ангеловой. Теперь у меня были иссиня-черные, вьющиеся мелким бесом волосы. Ездила я на шикарном жемчужном кабриолете фирмы «Лексус», купленном мной с тех денег, что мне заплатил Стилет. Часть гонорара я потратила на приобретение недвижимости в доме на углу Петровской набережной и Каменноостровского проспекта с видом на Петропавловскую крепость. «Подумать только», - удивлялась я сама себе, - «у меня теперь собственная отдельная квартира, да еще в таком месте».
Я ловила себя на мысли, что стала жесткой. Нет, вовсе не грубой и хамоватой, а именно жесткой. Я научилась ни о чем не жалеть, относиться ко всему как к данности, тщательно скрывать свои эмоции. И такой меня сделали не зона, не то, что случилось со мной до нее, не мои выполненные на оценку «отлично» заказы.
Переломным моментом в изменении моей жизни явилось принятое тогда, в Сочи, решение выстрелить в Самошина. Именно этот выстрел стал определяющим в необратимом процессе изменения всей моей сущности.
Меня перестали мучить кошмары. Я больше не думала о том, как мне свести счеты с жизнью. А ведь когда-то хотела. Я перестала строить какие бы то ни было иллюзии относительно своего будущего. Я просто жила, жила сегодняшним днем, понимая, что ничего хорошего от жизни мне ждать не приходится. Любовь, семья, интересная и достойная работа, - всего этого мне никогда не будет дано. Но я жила, и меня вполне устраивало такое положение вещей. «Жизнь как коробка шоколадных конфет», - вспоминала я фразу из фильма Форест Гамп с Томом Хэнксом в главной роли. - «Никогда не знаешь, с какой начинкой тебе попадется».
Я прошла на кухню. Поставила чайник. Включила радио на магнитоле. Подошла к окну. Моему взору открылась прекрасная картина золотой петербургской осени. Уже вечерело, и Петропавловская крепость в лучах подсветки представлялась каким-то фантастическим кораблем, отражающимся в суровой невской воде.
«Добрый вечер, уважаемые радиослушатели. В эфире краткий выпуск новостей на радиостанции Свободная Европа из Германии», - услышала я из динамиков и подумала: - «Надо бы отстроить каналы, поймать что-нибудь русско-роковое, Наше радио, например, на FM-диапозоне».
Но не успела я сделать и двух шагов к «мыльнице», как услышала: «Сегодня находящемуся на излечении в мюнхенской нейрохирургической клинике бывшему ректору Первого медицинского института Владимиру Самошину была сделана сложнейшая, пятая по счету, операция. Операция прошла успешно, и теперь, по мнению врачей, у пациента есть все шансы вернуться к нормальной жизни»
В первое мгновение я не могла пошевелиться. Мне казалось, что я сплю. В моей голове просто не укладывалось ТАКОЕ. «Самошин жив. Самошин жив. Самошин жив», - слышалось мне из всех уголков кухни, словно кто-то невидимый, специально измываясь надо мной, вновь и вновь повторял эти два слова.
«Так, Лика, успокойся», - сказала я себе и, сделав радио громче, села слушать дальше, в надежде узнать еще что-нибудь.
За таким нелепым занятием я провела часов двенадцать. Но больше про Самошина так ничего и не сказали. «Может, мне все это показалось? Плод, так сказать, больного воображения?» - пыталась я отпихнуться от реальности, но убедить себя в том, что это была слуховая галлюцинация, не удавалось.
В полдень я позвонила Кувалде и попросила его свести меня с надежным человеком, который бы мог поехать в Германию с целью сбора информации. Кувалда, пообещав мне помочь в этом вопросе, перезвонил на мобильник уже через полчаса и сообщил, что у него есть такой человечек и зовут его Глебом.
Ближе к вечеру я вышла из дома и направилась к мусульманской мечети, условленное место встречи с Глебом.
Я специально оделась попроще и пошла пешком, благо мечеть была в двух шагах от дома.
Засмотревшись на восхитительные минареты и в который раз поймав себя на мысли, как гармонично вписывается это чуждое для Петербурга сооружение в архитектурный ансамбль города, я и не заметила, как со спины меня окликнул приветливый мужской голос:
- Извините, вы, случайно, не Каролина Артемовна?
Я обернулась и увидела перед собой среднего роста мужчину в плаще цвета хаки и черном берете. На привычных уже мне бандитов он не был похож совершенно. Больше смахивал на какого-нибудь художника.
- А если и так, то что? - ответила я незнакомцу.
- Очень приятно. Меня зовут Глеб. Я от Кувалды.
Я предложила Глебу немного пройтись, он согласился, и мы направились в сторону Артиллерийского музея.
- Я все понял, Каролина Артемовна. Найти фотографии интересующего вас лица проблемы не составит. Остальное - дело техники. Я уже пятнадцать лет занимаюсь частным сыском и уверен, что смогу собрать для вас необходимую информацию, - сказал мне Глеб при прощании.
- Когда вы готовы приступить к выполнению задания? - жестко спросила я.
- Хоть завтра. Правда, мне понадобятся
- Вот, возьмите. - Я протянула ему плотный конверт. - Здесь десять тысяч долларов. На оперативные расходы. Остальное - в зависимости от качества собранной вами информации.
- Договорились, Каролина Артемовна.
Пожелав Глебу удачи, я отправилась обратно домой. После бессонной ночи, проведенной на кухне у радиоприемника, подобно Горбачеву в Форосе во время августовского путча, мне очень хотелось спать.
Вернувшись к себе в квартиру, я позвонила Кувалде, поблагодарила его за содействие, разделась и, зарывшись в теплую уютную кровать, крепко заснула.
* * *
Резкий звук дверного звонка заставил меня проснуться и выйти в прихожую. Звонок повторился.
- Кто? - спросила я, в очередной раз посетовав на себя за то, что все время собираюсь и снова забываю установить дверной глазок.
- Лика, открой, пожалуйста. Это Самошин, - ответил за дверью голос, который, похоже, мне не суждено забыть. Это действительно был ЕГО голос.
- Володя? - не скрывая своего изумления, удивления и негодования одновременно, спросила я.
- Лика, открой, умоляю тебя.
Но что-то странное было в его голосе. Тем не менее, я отворила. Он был бледен и сидел на инвалидной коляске.
- Ты один? - не понимая, как он мог подняться сам до шестого этажа, спросила я.
- Как видишь.
- Но ведь ты в Германии. В клинике. Как ты меня нашел?
- Твой агент мне все рассказал.
- Зачем ты здесь?
- Я люблю тебя, Лика.
В этот момент раздался звонок мобильного телефона. И одновременно с этим я увидела, как исчез Самошин, оставив на лестничной площадке свою инвалидную коляску. Мобильник еще раз напомнил о себе звонком. И вот уже исчезла коляска. Потом еще звонок. Стало темно, и я проснулась.
На журнальном столике возле моей кровати и в самом деле надрывался мобильник. «Фу! Приснится же такое», - подумала я и, взяв телефончик в руки, нажала на зеленую кнопочку соединения.