Тебе не придется врать ради меня, сука! Больше тебе вообще не придется говорить.
Он отбросил ее от двери, отпер замок, схватил плащ с кровати и остановился, уставившись на залитую кровью фигуру, которая была когда-то Марией Эрнандес, а затем с силой вонзил ей нож в грудь, не сомневаясь, что попал в сердце. Понаблюдав немного, как она оседает на пол, мужчина бросился прочь из комнаты.
Она лежала в луже собственной крови, в голове ее проносились мысли: «Он убил моего брата, а теперь вот убил и меня. Он убил брата из-за этого уговора, я должна была врать, что Бернс поругался с Анибалом, так велел Болто, он дал мне двадцать пять долларов и сказал, что даст еще, он убил брата».
И каким-то чудом она, голая, подползла к открытой двери, выползла в коридор, оставляя за собой кровавый след, и пока жизнь медленно оставляла ее, вытекая с кровью на коричневый пол, добралась до входной двери; она не кричала, потому что сил на крик не осталось, но, дотянувшись до ручки, сумела открыть парадное и упала ничком на тротуар.
Через полчаса ее обнаружил патрульный полицейский Альф Левин и немедленно вызвал «скорую помощь».
Глава 10
В ту ночь, когда зарезали Марию Эрнандес, в комнате следственного отдела было четверо полицейских.
За одним из столов пили кофе детективы Мейер и Уиллис. Детектив Бонджорно печатал отчет для хозяйственного отдела. Детектив Темпл сидел на телефоне.
Не люблю кофе из автоматов, сказал Мейер Уиллису.
У еврея Мейера был очень остроумный отец. И поскольку Мейер появился незапланированно, сыграла со старыми родителями злую шутку, немолодой отец тоже пошутил с сыном: он не мог придумать ничего остроумнее, чем дать сыну имя точно такое же, как фамилия, Мейер. В те дни женщины рожали дома с повитухами, так что никакой роддом не торопил его давать имя ребенку. Отец Мейера помалкивал до обряда обрезания и сообщил имя ребенка в самый момент совершения операции, отчего у мальчика ненароком едва не отхватили лишнего.
К счастью, Мейер Мейер сохранил свою мужскую силу.
Такое имя, как Мейер Манер, нелегкая ноша, особенно если живешь в районе, где мальчишки готовы перерезать тебе глотку только за то, что у тебя голубые глаза. Это кажется чудом, но, несмотря на имя Мейер Мейер и неудачу с цветом глаз, которые по несчастливой случайности оказались голубыми, он выжил. Свое выживание он сам объяснял исключительным терпением. Мейер Мейер был самым терпеливым человеком в мире. Но когда несешь ношу двойного имени, воспитываешься в ортодоксальной еврейской семье и избрал терпение своим кредо, потерь не миновать. Мейер Мейер, которому не стукнуло еще и тридцати восьми, был лыс, как бильярдный шар.
Это по вкусу и на кофе-то непохоже, продолжал Мейер Мейер.
Нет? А на что же это похоже? спросил Уиллис, прихлебывая из чашки.
Если хочешь знать, то по вкусу это напоминает картон. Не пойми меня неправильно. Я люблю картон. Моя жена часто дает мне его на ужин. Она где-то достала несколько прекрасных рецептов.
Должно быть, у моей жены, вмешался в разговор Темпл.
Да, сказал Мейер, жены часто обмениваются рецептами. Но я бы не хотел, чтобы у вас создалось впечатление, будто я имею что-то против картона. Ничего подобного. Должен честно признаться, что вкус картона любим гурманами всего мира.
Тогда что же тебе не нравится в кофе? спросил улыбаясь Уиллис.
Несбывшиеся надежды, терпеливо ответил Мейер.
Не понимаю, сказал Уиллис.
Видишь ли, Хэл, когда моя жена собирается кормить меня ужином, я ожидаю вкус картона. Мы женаты уже, да хранит ее Господь, двенадцать лет, и она "и разу еще не обманула моих ожиданий. Я ожидал вкус картона и всегда получал именно такую пищу. Но когда я заказываю кофе в местном кафетерии, мои вкусовые рецепторы предвосхищают кофе.
Ну и что?
А то, что разочарование после больших надежд почти невыносимо. Я заказывал кофе, а вынужден вить картон.
Кто же вынуждает тебя?
По правде говоря, сказал Мейер, я начинаю забывать вкус настоящего кофе. Теперь все, что я ни ем, имеет вкус картона. Грустно.
Слезы душат, поддакнул Темпл.
Бывают, конечно, утешения, сказал Мейер устало.
И какие же? спросил Уиллис, все еще улыбаясь.
У одного из моих друзей жена взяла за правило готовить так, что все блюда имеют вкус опилок. Уиллис громко засмеялся, Мейер хмыкнул и пожал плечами. Я думаю, что картон все же лучше опилок.
Вам следует иногда меняться женами, посоветовал Темпл. Все не так скучно.
Ты имеешь в виду только еду? спросил Мейер.
А что же еще?
Зная твой грязный язык начал Мейер, но в это время на столе Темпла зазвонил телефон. Темпл снял трубку.
Восемьдесят седьмой участок, сказал он, детектив Темпл. Угу. Хорошо, я пошлю людей. Договорились. Он повесил трубку. Порезали человека на Южной Четырнадцатой, Левин уже вызвал «скорую». Мейер, Хэл, хотите поехать?
Мейер пошел к вешалке и стал натягивать на себя пальто.
Отчего так происходит, поинтересовался он, что мне всегда выпадает ехать, когда на улице лютый холод?
Какая больница? спросил Уиллис.
Городская, сказал Темпл. Позвони потом, хорошо? Похоже, дело серьезное.
Почему так?
Боюсь, что это убийство.
* * *
Мейер никогда не любил запаха больниц. Его мать умерла в больнице от рака, и он никогда не забудет ее искаженного болью лица, не забудет запаха болезни и смерти, засевшего в ноздрях навсегда.
Врачей он тоже не любил. Его неприязнь к врачам, возможно, была связана с тем, что злокачественную опухоль у его матери первоначально приняли за жировую кисту. Но кроме этого, он находил врачей невыносимо самовлюбленными и неоправданно многозначительными. Образование Мейер уважал. Он сам окончил колледж, а уж потом судьба забросила его в полицию. Врач, по его представлению, был выпускником колледжа, получившим степень доктора. А степень доктораэто просто четыре года дополнительной учебы. Учеба, которая требовалась врачу, чтобы начать собственную практику, была сродни профессиональной подготовке любого человека к любой успешной работе. Мейер никак не мог понять, почему врач должен чувствовать себя выше, скажем, специалиста по рекламе.
По его предположению, это было связано с выживаниемведь врач, как считалось, держит жизнь людей в своих руках. Мейеру казалось, что врачи очень точно назвали свою деятельность врачебной практикой. По мнению Мейера, они только и делали, что практиковались. Так что пока врачи не достигнут совершенства, он, Мейер, будет держаться от них подальше.
К сожалению, врач-интерн, в руках которого находилась жизнь Марии Эрнандес, не изменил мнения Мейера о врачах.
Это был молодой высокий блондин с короткой стрижкой. Кареглазый, с правильными чертами лица, он хорошо выглядел в своем чистом белом халате. Еще он выглядел испуганным. Блондин, наверное, видел расчлененные трупы во время учебы на медицинском факультете, но в его практике Мария Эрнандес была первым живым человеком, которого так изуродовали. Он стоял в больничном коридоре, нервно затягиваясь сигаретой, и отвечал на вопросы Мейера и Уиллиса.
В каком она сейчас состоянии? спросил Уиллис.
В критическом, ответил врач.
Сколько она еще продержится?
Это это трудно сказать. Она ужасно порезана. Нам нам удалось остановить кровотечение, но она потеряла слишком много крови еще до того, как попала сюда. Врач сглотнул слюну. Трудно сказать.
Нам можно поговорить с ней, доктор Фредерикс? спросил Мейер.
Нет не думаю.
Она может говорить?
Я я не знаю.
Ради бога, возьмите себя в руки! раздраженно произнес Мейер.
Простите, не понял, сказал Фредерикс.
Если вас тошнит, сходите в туалет и возвращайтесь, тогда и поговорим.
Что?
Послушайте меня, терпеливо начал Мейер. Я знаю, что вы отвечаете за большую сверкающую больницу, и, возможно, вы лучший в мире хирург, так что пуэрториканкская девчонка, заливающая кровью ваш чистый пол, всего лишь досадное неудобство. Но
Я не говорил
Но, продолжал Мейер, случилось так, что кто-то изрезал эту девчонку, и нам надо найти этого человека, чтобы такое не повторилось вновь и, кстати, чтобы не доставлять вам новых неудобств. Заявление умирающегоправомочное доказательство. Если человек делает заявление, когда у него нет надежды выжить, суды считаются с этим. Скажите мне честно, девушка будет жить?