Дальше? Вам это важно? Белобрысый очкарик начинал нервничать. Хорошо. Я расскажу. Вы только подойдете к карете. Потом будем снимать новую сцену, потому что надо установить камеру на рельсах. Всю сцену у гроба она будет ездить вокруг вас. Вы сбросите крышку гроба. Камера возьмет руки мальчика с флейтой. Потом ваше хмурое лицо. Вы процедите сквозь зубы: «Я заказывал скрипача, а не флейтиста!» Запомнили? В тот же миг мальчик заиграет. Это будет бетховенский «Сурок». Камера возьмет только флейту и его бледные пальчики. А вас разберет смех. Смейтесь как можно дольше. Смеяться умеете? засомневался режиссер.
Ждать, пока просветлеет небо, не пришлось. Дело шло к утру. Кардинал Карпиди засел в склеп, специально выстроенный для съемок. Он не испытывал никакого волнения, будто его кинематографическая карьера уже клонилась к закату.
Лошади пошли. Их он увидел через маленькое оконце в дверях склепа. В легком предрассветном тумане лошади без возницы выглядели эффектно. Вот только цвет гроба был едва различим. Поликарп подивился причудам режиссера. Стоило огород городить. Ведь вчера сорвались съемки из-за этого гроба! Не оказалось у них в реквизите фиолетового и хоть ты тресни!
Он поднял руку. Лошадям кто-то крикнул: «Тпру!» Послышался голос режиссера: «Рановато, да Бог с ним!» Он не любил делать несколько дублей. Пленку, наверно, экономил.
Поликарп засеменил к карете, чуть ли не напевая: «Вот и мальчик приехал! Будет теперь музыка!»
Лошади приближались, хоть и стояли как вкопанные. Карета накатывалась. Гроб надвигался. Что для Гробовщика какой-то бутафорский гроб? Сколько он повидал на своем веку настоящих гробов! И все-таки эта помпа с лошадьми и каретой Поликарпа пугала.
Стоп! заорал белобрысый, когда кардинал в красной мантии замер у гроба. Отлично! Снято!
Поликарп перевел дыхание. Вытер пот со лба. Присел на холодный камень шведского надгробия с полустершейся надписью. От фамилии покойника осталось лишь окончание «сон».
Режиссер зверел с каждой минутой, кричал на ассистентов и реквизиторов. Рельсы вокруг кареты с лошадьми установили довольно быстро. Оператор с камерой сделал круг почета и объявил: «Можно снимать».
Но не тут-то было. Белобрысый очкарик спустил собак на осветителей. Прожектора пришлось переставить.
Вы готовы, Анастас Гавриилович? обратился он наконец к Поликарпу. Слова не забыли?
На память пока не жалуюсь, пробурчал Гробовщик.
А где флейтист? спросил режиссер одного из ассистентов.
На месте, глазом не моргнув, ответил тот.
Уже? удивился белобрысый и посмотрел на фиолетовый гроб. Он там не задохнулся?
Карпиди тоже показалось странным, что флейтист все время находился в гробу и даже не вылез подышать свежим воздухом или покурить во время перерыва. Но обдумать это как следует он не успел.
Все! Начали! скомандовал режиссер. Кардинал переступил через рельсы и вновь оказался рядом с гробом.
Камера! Мотор!
Тяжелый крест на его груди гулко стукнулся о крышку гроба. Жирные пальцы в перстнях с фальшивыми камнями прошлись по фиолетовой обивке. Пригладили бахрому. Камера поехала. Он чувствовал, как она выплывает у него из-за спины. А значит, пора. Резкое движение. Одно единственное. И вот уже крышка летит прочь. Хлопается об землю. В гробупарень с флейтой. Глаза кардинала расширяются. С уст срывается незапланированное: «Христофор!» Вот так сюрприз! Он не знает, радоваться ему или Вспоминает, что по роли надо хмуриться.
Я заказывал скрипача, а не флейтиста!
Тишина. Бледные пальчики не двигаются. Флейта молчит.
Что же ты не играешь! Играй! орет Гробовщик.
Вместо того чтобы остановить съемку, очкарик дает указания:
Черт с ним! Смейтесь! Смейтесь! И как можно дольше!
Он не любит дублей. Он экономит пленку. Камера выплывает из-за спины. Поликарпу кажется, что оператор развил бешеную скорость. Постепенно он осознает, что кино кончилось. Мальчик с флейтой не двигается, не открывает глаза. На лице у него толстый слой пудры. Поэтому он как живой, но Гробовщика не проведешь. Гробовщик все видит.
Съемочную группу парализует страшный рев кардинала.
Стоп! визжит белобрысый. Он не понимает, что кино уже кончилось.
Кардинал выбритой тонзурой бодает обескураженного оператора. Камера сходит с рельсов.
Кто?! Кто?! хочет знать хозяин кладбища, авторитет, босс отъявленных громил Анастас Карпиди.
Он бросается на режиссера. Валит его на землю и начинает душить. Белобрысый хрипит. Извивается змеем. Поликарпа еле отрывают от него пять или шесть человек из съемочной группы. Обливают холодной водой из вёдра. Усаживают на холодный камень с надписью «сон».
Паника. Кто-то по сотовому вызывает милицию. Потом приносят другой гроб. Голубой. Там настоящий флейтист. Студент музыкального училища. И тоже мертвый.
Капли воды с кардинальского креста падают на кладбищенский песок.
1
Скорый поезд МоскваЕлизаветинск
1998 год, весна
У вас тринадцатое место, сообщила немолодая проводница в форменной синей пилотке, вернув паспорт и билет мужчине в длинном темно-зеленом пальто.
Он сказал своей спутнице: «Иди домой!»но та и не подумала, прошмыгнув вслед за ним в черный проем вагонной двери.
В четырехместном купе не было ни души. Там царил образцовый порядок и чистота. До зеркального блеска начищенные стены, свежая занавеска на окне, ковровая дорожка, только-только из-под пылесоса, белоснежная скатерка на откидном столике, ваза с искусственными незабудками, прохладительные напитки, чайный сервиз, шоколад, печенье, пакетики с кофе, чаем и сахаром.
А здесь уютно, заметил мужчина, поставив средних размеров саквояж на полку под номером тринадцать. Давно не ездил в поезде. С детства.
Он снял пальто, оставшись в ярко-рыжем свитере и серо-зеленых брюках, ему было лет тридцать или около того. Приятное, слегка вытянутое лицо с улыбающимися серыми глазами, короткий бобрик светлых волос. В мужчине с первого взгляда угадывался интеллигент. И в то же время не хлюпик. Такие особи чаще встречались в конце прошлого века и все реже встречаются теперь.
Зря ты пошла со мной. Не люблю расставаний. Отходящий поезд навевает смертельную тоску.
Но ведь на перроне останусь я, чуть не плача, прошептала его спутница, совсем юное создание, не по годам задумчивое. Из-под широких черных бровей на него глядела вся мудрость Востока. Густые каштановые волосы растрепались. Тонкий, с легкой горбинкой, нос покраснел.
Нас не должны видеть вместе. Ты же знаешь, куда я еду.
Мы пока еще в Москве, возразила она.
Это тебе так кажется, усмехнулся он. Здесь уже кончается Москва.
Ты меня специально пугаешь?
Нет. Я хочу, чтобы ты была готова ко всему.
Я не понимаю Ты едешь оформлять развод?
Он кивнул, продолжая улыбаться.
В этом есть что-то противозаконное?
Скорее противозаконное было в моем браке, пошутил мужчина.
Ты от меня что-то скрываешь, все больше волновалась девушка. У тебя в этом городе еще какие-нибудь дела?
Вместо ответа он полез в саквояж, выудил оттуда толстенную книгу и черный бархатный футляр с очками. Очки оказались с замысловатой, под старину, оправой. В них он выглядел немного странно, существом не от мира сего.
Ты носишь очки? раскрыла от удивления рот его спутница.
Знаешь, тебе пора, твердым, не терпящим возражений голосом произнес он.
Уже в дверях купе, она спросила:
Когда тебя ждать?
Не знаю. Позвоню.
Однако девушка не ушла далеко. Она стояла на перроне, напротив его окна и терпеливо ждала отхода поезда. Они молча разглядывали друг друга. Он ей подмигивал, и по его губам она могла прочесть оптимистическое: «Все будет хорошо!»
Оставалось не больше пяти минут, и он уже тешил себя надеждой, что путешествие пройдет в одиночестве, в тишине, за чтением любимого, уютного Диккенса. Но мечтам не суждено было сбыться. Дверь купе распахнулась, и какой-то запыхавшийся субъект уселся на полку под номером пятнадцать. Интеллигент в очках успел только заметить, что у попутчика нет никакого багажа. В глазах его спутницы появилась тревога.