Я никогда не слежу начал было тот.
Напряги мозги! не давал ему опомниться Гена. Это очень важно не только для меня, но и для тебя.
Последнее сильно взволновало парня, и он, может, впервые в жизни задумался.
Я тебе помогу. Может, она притопала с троллейбусной остановки?
Нет. Ее привезли, это точно!
Машина осталась на площадке или сразу уехала?
По-моему, сразу уехала.
А человека, передавшего для меня записку, ты помнишь?
Да, он приехал на белой «девятке».
Не он подвез актрису?
Нет, он появился позже.
Ладно, тогда не стоит напрягаться, разочарованно махнул рукой Геннадий.
«Слишком просто ты все придумал, сказал он себе. Так не бывает».
Вспомнил! крикнул ему вдогонку гардеробщик. Вспомнил! Она приехала на джипе. Точно! Такие были у немцев во время войны! Я в старых фильмах видел!
«Виллис»? подсказал Балуев.
Да-да, только современный!
«Неплохо, размышлял Гена, усевшись за стойку бара. Джип «рэнглер», похожий на «виллис». В такую же машину сел в аэропорту Христофор Карпиди. Вполне возможно совпадение. И все же надо иметь это в виду».
Бармен, коренастый парень в белой рубахе и пестрых подтяжках, сделал по его заказу коктейль с джином.
Вами тут интересовались, между прочим произнес он.
Заиграла музыка. Что-то авангардное, французское. Надрывный женский голос.
Когда?
Вчера, после вашего ухода.
Краем уха Гена уловил, что женщина пришла на прием к доктору и просит сделать аборт.
Кто это был?
Один молодой человек. Вы его, наверно, не заметили? Он сидел за тем столиком, в углу. Вы как раз к нему были спиной.
Ты его раньше видел?
Пару раз точно. Он всегда один. По внешнему виду не из крутых. Возраст примерно мой. Невысок. Одет простоджинсы, пуловер. Да, еще носит длинный шарф. Так раньше одевались художники.
О чем спрашивал?
Он мне задал очень странный вопрос. Правда ли, что вы искусствовед?
Доктор в песне ничего не понимал, он привык копаться в телах, а женщина просила удалить плод из ее души.
Кто это поет?
Гёш Пати. Так вы не знаете этого человека?
Геннадий покачал головой и залпом допил коктейль.
«Кто-то из нас рехнулся! Он решил следить за мной? И расспрашивать обо мне барменов? Что ему надо? Чтобы я убрался из города? Они что, все сговорились? Я уехал! Я тут больше не живу! Что еще надо?»
Бармен вышел. Геннадий огляделся по сторонам. Полутемный, пустой зал, с каменными людьми между столиками, пугал. Он напряг зрение, всмотрелся в тот угол, который указал бармен. Там стояла кадка с фикусом, и, как он ни силился, человека с длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи, разглядеть не мог.
В двенадцать лет, после того случая с пивом, Гена задумал убить отца. Он ненавидел и презирал его. Он не понимал, как человек может быть до такой степени слабовольным. Люди слабые Гену не интересовали. Он тянулся к сильным.
Когда отец не приходил домой, они с матерью ехали в художественные мастерские. Если он был трезвый и с головой погружен в работу, то очень злился и кричал на мать. А когда был невменяем, мать тащила его на себе до автобусной остановки. Иногда он просто исчезал, приходилось расспрашивать художников, «позориться», как говорила мама, а потом начиналось настоящее следствие. В конце концов отец отыскивался, но в каком виде и в каких местах! Иногда он сам находил свой дом и приползал на карачках.
Гена стыдился отца. Не гулял во дворе. Ему казалось, что соседи показывают на него пальцем: «Смотрите, сын алкоголика!»
Хоть бы за хлебом сходил! ругалась мать. Не допросишься! И что из тебя вырастет?
Обалдуй! отвечал ей пьяный отец. Обалдуй и хапуга!
Чья бы корова мычала! бросала она и уходила за хлебом.
Что ты из себя представляешь? Ну, что ты из себя представляешь? продолжал выяснять отец после ухода матери.
А ты? ощетинивался сын. Посмотри на себя в зеркадо! Свинья куда приятней!
Такие разговоры ничего хорошего не сулили, и матери частенько приходилось их разнимать, заслонять сына собственным телом. Доставалось всем.
Жизнь представлялась мальчику сплошным скандалом. Он не различал запахов, кроме перегара и блевотины.
Ты понюхай, как пахнут краски! предлагал ему трезвый отец. Нарисуй хоть что-нибудь!
Сам рисуй, если тебе так хочется! Гена отодвигал тюбики с акварелью и кисти.
А что ты читаешь?! Что ты читаешь! закипал отец. Дюма, Купер, Агата Кристи! Это разве литература? Гоголя надо читать! Диккенса! Льва Толстого! А кому я покупаю альбомы по искусству? Комуя тебя спрашиваю! Хоть бы для интереса полистал!
Отстань от меня! У тебя своя жизнь, у менясвоя!
Но ты же жрешь мой хлеб! Заработанный потом! Умру, что жрать будешь?
Поскорее бы умирал!
Отцу было тогда сорок пять, а Гене двенадцать. Он часто представлял отца на смертном одре. То с перерезанным горлом, то с пулей в виске. Однажды тот пришел с похорон одного приятеля. И в слезах рассказывал о нем. Приятель его был нищим художником. Рисовал абстрактные картины. Он называл их «симфониями». Там был и «Первый концерт Чайковского», и «Героическая Бетховена», и особенно много Скрябина.
Цветомузыка хороша на дискотеках, рассуждал отец, а кому нужна его мазня?
Мать-старушка каждый день выдавала бедному абстракционисту по рублю, «чтоб покушал». И на этот рубль он умудрялся напиваться в стельку. Разумеется, в складчину с друзьями. У художника было полное истощение организма и около сотни непроданных картин. Тогда-то он и свел счеты с жизнью.
Он был в тот вечер у своей подруги. Она принимала перед сном ванну и попросила его потереть спину. Он вошел к ней совершенно спокойный, с шарфом на шее. Она засмеялась: «Так и ходишь с шарфом?» Он потер ей спину и спросил: «Как ты думаешь, можно на шарфе повеситься?» «Почему нет?»пожала она плечами. Когда девушка вышла из ванной, абстракционист висел на люстре. Люстра выдержала его тщедушное тельце.
Отец заливался слезами, а Гена думал, что у отца тоже есть длинный, крепкий шарф, которым тот обматывает шею. Вот только люстра его вряд ли выдержит. Ведь папа не абстракционист, он отливает из гипса вполне реалистические бюсты Ленина и барельефы с крейсером «Аврора». Получает немалые деньги. И питается в основном в ресторанах.
Но как-то, совершенно неожиданно, представился случай убить отца.
В тот день они с матерью еле приволокли его из мастерской. Отец упирался, вопил на всю улицу, что ему надо работать. Обзывал мать последними словами. Приставал к прохожим. Гена испытывал невыносимое чувство стыда.
Наконец они оказались дома. Мать заперла дверь и спрятала ключ. Так она делала всегда, чтобы отец не убежал. Потом, по обыкновению, закрылась на кухне. Готовила ужин и слушала джаз.
Он остался с отцом наедине и битый час слушал его бредовые излияния. Потом отца посетила навязчивая идея.
Я должен бежать! Бежать куда глаза глядят!
Прямо сейчас? подыграл ему Гена.
Прямо сейчас!
Я не знаю, где ключ!
Я убегу через балкон! И ты мне поможешь!
Мальчик сразу прикинул, что если отец сиганет с пятого этажа, то вряд ли останется цел.
Хорошо! согласился Гена.
Но оказалось, что отец не настолько пьян и прекрасно соображает. Он не собирался повторять подвиг летчика Гастелло, а всего лишь хотел перелезть на соседний балкон и выйти на свободу, если повезет, через дверь соседей.
Ты мне только подсоби! Мало ли чего!
В трезвом виде он уже проделывал этот трюк, когда соседка захлопнула входную дверь и осталась без ключа. Тогда отец действовал как заправский циркач. Крепко уцепившись за тонкую перегородку, перекинул сначала одну ногу на соседний балкон, а затем, высоко задрав другую, прочертил ею в воздухе полукруг и уселся прямо в плетеное кресло соседки.
На балконе было свежо. Серебристые тополя раскачивались из стороны в сторону. Как по заказу, поднялся сильный ветер. Стрижи летали над самой головой и кричали, предупреждая о чем-то неминуемом, уже надвигающемся.
Гена еще не сообразил, в какой момент ему надо действовать, как отец перекинул ногу на соседский балкон.