Перминев уже собрался уходить, когда неожиданно вспомнил, что видел эту девицу раньше. На площади Дзержинского, в четвертом управлении КГБ. Тогда она была в форме, но выглядела не менее соблазнительно, чем сейчас.
Часом позже Перминев ощущал себя на верху блаженства. Под ним пружинила мягчайшая кровать, над ним извивалась в любовном танце тоненькая юная грузинка по имени Нона, которая без остановки то шептала, то вскрикивала, словно разучилась говорить нормально.
Девушка принадлежала к довольно колоритной категории советских служащих, часть из которых получала зарплату, а другие паслись на вольных хлебах. И тем, и другим разрешалось оставлять себе сорок процентов заработанной валюты в обмен на сведения, которые они добывали в постелях иностранцев. Развлечение Перминева было для нее чем-то вроде сверхурочной работы. Но с хозяевами спорить не приходилось.
Через три-четыре года большинство девушек находило себе «фирмача», желающего спасти заблудшую душу, и на выходе из Дворца бракосочетаний их уже ждала выездная виза. Совсем не плохой финал, если учесть, что молодость и красота проходят. Почему бы не позволить Западу позаботиться о бедных крошках?
Сегодня Перминев благодушествовал, и к тому были все основания. Наконец-то появилась реальная возможность поприжать своего шефа и со временем сесть на его место. У них на Лубянке такое случалось довольно часто.
Перминев смотрел в окно поверх дымящих труб и лозунгов об электрификации. Да, товарищ Калягин просто обязан поспособствовать такому преданному слуге.
Ира Николаева проснулась в отвратительном настроении. Давно уже не молодая и не стройная девушка «с изюминкой», она спала в одиночестве. Уже стемнело. Луна еще не вышла, и за окном светились лишь огоньки соседних домов. Вдаль, насколько проникал взгляд, ряд за рядом тянулись спальные корпуса микрорайона Чертаново. Один из друзей, побывавший за границей, сказал как-то: «Это похоже на Нью-Йорк, честное слово, только у нас тише».
В комнате стало прохладно. Ира, поеживаясь, прошаркала в ванную за лекарством, на ходу подвязывая резинкой длинные седые волосы. Разумеется, толку от этих таблеток не было никакого, но все вокруг говорили: «Ты должна держаться, ты просто обязана бороться за свое здоровье».
Николаева по привычке прошла на цыпочках мимо комнаты дочери, но тут же вспомнила, что Лена уехала на выходные в студенческий лагерь и вернется только завтра утром. Она толкнула дверь дочкиной комнаты.
Включив свет, Ирав который уже разслегка отшатнулась при виде царящего здесь ералаша. На стенах, увешанных самодельными коллажами, сувенирами из Ялты и Одессы, открытками, плакатами, театральными программками, похвальными грамотами из школы, можно было прочесть всю немудреную жизнь советского подростка, неразрывно связанную с именем Ленина. Пионерская организация имени Ленина, ленинский комсомол, каникулы в пионерских лагерях имени Ленина, культпоходы в парки и театры имени Ленина Жизнь в тени мертвеца. Николаева прислонилась к двери и задумалась, вспоминая.
Она вспомнила Лену грудным ребенком с легкими, как пушок, светлыми волосиками и розовыми складками от подушки на щечках. Когда ее вынимали из колыбели, дочка никак не хотела просыпаться, плакала, и слезы катились по материнской ночной рубашке.
Однажды на вечеринке где-то на юго-западе пожилая женщина, кажется, чья-то тетка, произнесла фразу, поразившую Иру. Склонившись над кроваткой расхныкавшегося ребенка, тетка сказала: «Когда человек родится, он плачет, а все вокруг смеются. Поживи с мое, детка, и когда станешь умирать, то будешь смеяться, а все кругом заплачут».
Ира закрыла дверь и вернулась в гостиную, одновременно служившую ей спальней. По телевизору передавали программу «Время». Она подошла к нему, чтобы выключить, как вдруг на экране возникло лицо человека, которого она не видела многие годы и уже не надеялась увидеть никогда. С экрана на нее словно пахнуло холодным балтийским ветром.
Ира бессильно опустилась в кресло, чувствуя, как тают в памяти годы и расстояния.
Она потрясла головой, стараясь вспомнить, что же сказали по телевизору. Боже мой, что он такого сделал, чтобы попасть в программу «Время»? Кажется, упомянули Политбюро.
Она зажмурилась, пытаясь прогнать видение, но не могла. Словно наяву увидела тесную комнату в Таллинне, всем телом ощутила шершавые казенные простыни и его грубые руки, вновь пережила нестерпимое чувство стыда, унижения.
Ира открыла глаза. Ее щеки были мокрыми от слез. Лицо с экрана исчезло, показывали какие-то трактора.
8 декабря
Лена приехала под утро. Ей еще повезло: их самолет приземлился в Домодедово в четвертом часу ночи как раз перед тем, как аэропорт закрылитемпература в Москве упала до минус тридцати и поднялся густой туман.
Лена внесла с собой в квартиру уличный мороз. Николаева поцеловала ее в ледяную щеку, почувствовав холодное прикосновение локона длинных каштановых волос дочери. Все говорили, что девочка очень похожа на мать. Потому, быть может, что никто не только не видел, но и не слышал об отце Елены.
Они сели на кухнемать кутаясь в халат, дочь так и не сняв сапоги. На плите, посвистывая, закипал чайник.
Что я тебе привезла, мамочка! воскликнула Лена, доставая из сумки небольшой сверток. Ну-ка, разверни.
Под серой упаковочной бумагой оказался кусок белого мягкого сыра. У Николаевой непроизвольно набежали слезы.
Не знаю, дочка, можно ли мне Что скажет Марина Александровна? Ведь она запретила есть сыр, говорит, что это плохо повлияет на мою кровь Зря ты потратилась, сетовала Николаева, а сама улыбалась, ласково поглаживая руку дочери.
Все равно мы его съедим, решительно заявила Лена. Нет, нет, ты сиди, я все сделаю сама.
Девушка была возбуждена, ее так и распирали впечатления о поездке их развеселой компании. Сегодня вечером она обязательно все расскажет Саше. Все до капельки: о новых подружках, об их нарядах, о том, как здорово провели время. И подарок Саше привезла. Ему обязательно понравится, ведь она знает Сашин вкус. Саша, Саша, Саша
Николаева по-матерински видела, что происходит с дочерью. Этому Саше повезло, даже, пожалуй, чересчур, учитывая его нынешнее положение.
Лена выложила сыр на тарелку и поставила перед матерью. Сыр выглядел так аппетитно, что Николаева сглотнула слюну и уже потянулась отрезать себе кусочек, как вдруг на нее накатил приступ тошноты. Она едва успела отвернуться, прежде чем ее неудержимо вырвало. Когда она немного пришла в себя, то ощутила руку дочери, липкий пот, выступивший по всему телу, и страшный озноб.
Лена беззвучно плакала. Завернув сыр в бумагу, она выкинула его в мусорное ведро.
Прости, мамочка. Это я, дура, во всем виновата.
Николаева закрыла глаза, и ее снова стошнило. Как ей хотелось попробовать сыра! Еще пару лет назад она набросилась бы на него и съела все до последней корочки. Но сейчас даже собственная рука не послушалась, отказалась прикоснуться к деликатесу, а организм покарал ее, словно чужую, жестокой болью. Только бы не умереть сейчас, она просто обязана завершить то, что задумала сегодня ночью, а тамвсе равно.
К полудню боль отпустила настолько, что Ира смогла улыбнуться, вспомнив о своем бунте против режима, предписанного ей Мариной Александровной. За окнами ярко светило солнышко, небо было чистымстоял великолепный зимний денек. Николаева снова ощутила решимость. Вчера, увидев то лицо на экране телевизора, она была так потрясена, что долго не могла взять себя в руки. Чем больше она думала, тем больше возникало вопросов. Неужели ее, дуру старую, столько лет водили за нос? Но в глубине души Николаева знала, что она не ошибалась.
В полчетвертого она натянула теплые сапоги, два свитера под пальто и, попрощавшись с дочерью, спустилась на улицу. Только бы не замерзнуть, ожидая автобус.
Но автобус подошел почти сразу, и через полчаса Николаева сошла на Садовом кольце возле Театра кукол. Уже начало смеркаться, зажглись уличные фонари. Ира едва не пропустила нужный ей переулок, ведь столько лет прошло. Вот онстарый обшарпанный дом из красного кирпича. Словно ветерком повеяло от него почти забытой смертельной опасностью.