И он засмеялся надтреснутым смехом.
Возле озера Топчиев сказал помрачневшей и замкнувшейся Маше:
Я, Мария, у дядюшки микроскоп запросил. Это прибор такой. С ним видно все, что в воде обитает. Любая мелочь в стократном увеличении. Вот и поглядим, как немцы говорят, где собака зарыта. Слюна воду желтит или танин и гумусовая кислота. Мы с вами, Мария, наукой чертей истребим.
Он показал болоту компактный свой кулачок, а Маша робко улыбнулась.
«Repetitio est mater studiorum», твердили преподаватели, перекладывая свои обязанности в неподъемный мешок домашних заданий. Бессвязные учебники вгоняли в тоску. Скучные лекции усыпляли почище морфия. Уже тогда Топчиев усвоил: не вдолбить знания, а привить к ним страстьосновная задача учителя. И на тернистом пути не обойтись без опытов и наглядных пособий.
Сельская детвора души не чаяла в Родионе Васильевиче. Изголодавшиеся умы ловили каждое его слово, за право первым посмотреть иллюстрацию дрались братья Прохоровы, туаматрон с кланяющимся цирковым медведем вызывал бурные аплодисменты (заглядывающий на уроки пропойца Игнатов крестился и подозревал Топчиева в ворожбе).
Но властителем детских фантазий был, безусловно, волшебный фонарь. Ученики вытягивались во фронт, столбенели, а Родион вставлял в фонарь стекло с собственноручными рисунками или родной литографией, запаливал горелку, регулировал объектив. Под дружный выдох на стене появлялась картинка. Африканские слоны, чудо-юдо-киты, восьминоги, небоскребы Нью-Йорка.
Приходила в школу и Маша, праздничная, чарая. В приталенной самотканой кофточке или ситцевом сарафане, с ниткой янтаря на белой шее, с золотыми лентами в волосах.
Однажды приключился конфуз: учитель вещал о жителях морских бездн, и краб гомалохуния вдруг покинул надлежащий ему квадрат. Кожух фонаря фыркнул паром, вода в конденсаторе закипела, запузырилась. Топчиев дотронулся до заслонки и ойкнул: металл обжег кожу. Маша оказалась подле него, встревоженная, готовая дуть на пальцы.
Я в порядке, сказал он. Глицерину добавим, кипеть не будет! Да, мужики?
Да! загомонили девочки и мальчики.
Ночами ему снилось, что из Парижа, от самого месье Барду, в Елески доставили астрономическую трубу
Но и без трубс фонариками, заклеенными красной папиросной бумагой, он водил детей к холму изучать потоки метеоритов созвездия Андромеды и Геминиды.
Стряпня Авдотьи Николаевны была простой, но сытной и обильной. На сливухе из сала и проса, на забеленных молоком щах и хлебе Родион Васильевич располнел.
В конце ноября, зайдя к хозяйке, услышал из хаты ее голос:
Тридцатая, тридцать пятая сороковая.
Сорок штук, таким манером, вторил ей хрипло мужчина.
Забирай и катись к своим лешакам да болотницам, серчала Авдотья Николаевна. Избу мне провонял.
А в избе-то ты, голубушка, за чьи деньги красоту навела? Ходики вон купила, не на полатях с соломой спишь, а на кровати, как городская. Чай, меня, зловонного лешака, благодарить надобно.
Деньги не твои! Помещичьи деньги.
А что, насмехался мужчина, помещик их тебе сам таким манером ссудил? Или ты под иконами ворованное у меня берешь?
Дурак помещик, нанял лису курятник охранять.
А ты жалуйся. Губернатору письма пиши. Императору вдругорядь. Ты же грамотная.
Все, черт тебе кишки выпусти! Иди, иди отседова!
Родион схоронился за тыном и смотрел, как из дома выходит Шипинин. Под мышками конюх нес рулоны белой материи, быстро пачкающейся о его грязную чугу.
По вечерам они с Машей сидели на школьных ступеньках. Дико было вспоминать Верочку Гречихину с ее жареными каштанами и французским прононсом. Верочка сейчас в Консерватории вкушает Шестую симфонию Чайковского в интерпретации Артура Никиша, а Топчиев на краю света, и Маша слушает его, затаив дыхание.
Недавно, говорил Родион, знаменитый профессор Пикеринг произвел настоящий фурор в селенографии. Он доказал, что Гавайские вулканы похожи на лунные кратеры как близнецы. На примере Гавайев он предположил, что скалы Луны сформировались в процессе извержения лавы. И вон те ложбинкиэто следы эрозии, а гребнибоковые морены. А пятна ну, есть гипотеза, что это лунные леса, но лично я сомневаюсь
Зимой 1907 года в Москве помощник придворного кинооператора эльзасец Жозеф-Луи Мундвиллер Жорж Мейер снимал заснеженные улицы, осетров и грибочки на рынке, городового у Царь-пушки, симпатичных лыжниц и таратайки с почтенной публикой. А в семистах верстах Родион Васильевич Топчиев вмерз в лежанку и боялся сдвинуться с кое-как нагретого пятачка. Печь цедила нещедрое тепло, уплетала дровишки. Предстояло идти в метель за порцией топлива. Попытки сосредоточиться на чтении «Минералогии и геологии» Пабста и Зипперта не имели успеха, дремота брала верх.
Когда в дверь заколотили, Топчиев подумал сонно: «Игнатов водочку клянчить пришли».
Он поплелся через комнату, кутаясь в овчинный тулуп, отпер, и сон выветрился.
Иван?
Хромов грубо отпихнул учителя.
Где она?
Маша? Я не видел ее сегодня.
Врешь! крестьянин хлестнул горячечным взором.
В эту секунду гулкое эхо взрыва достигло деревни, задребезжало медью. Точно черти похитили у архангела трубу и баловались с ней. Всполошились лесные птицы, взвыли цепные псы, и что-то еще взвыло в метельной мгле, в безлунной ночи. Скоро перекрестилась Авдотья Николаевна, не она ли продала безумному Шипинину серу и порох для дьявольского набата? Братья Прохоровы проснулись на печи, им почудилось, что кто-то скребет по крыше когтями. Пьяница Игнатов рухнул около курятника и больше не вставал: к полуночи его зрачки затянул лед и снег набился в глотку. Далеко от Елесков, в Ревеле, помещик Ростовцев выронил бокал с шампанским и уставился в окнотам бесновались, царапались туманные призраки его грехов.
Пушка старого Ростовцева, прошептал Иван и обмяк.
«Зимой придешь», сказал конюх Маше, словно была между ними тайна, сговор.
Эй вы? Топчиев тряхнул Хромова. Что случилось в поместье шесть лет назад?
Крестьянин с трудом сфокусировал взгляд на учителе.
Мы грязь таскали, произнес он отрывисто. Я, Степан, земля ему пухом, и Яшка. Степан заступ в кочку воткнул, а кочка лопнула, в ней газ был. Степан наглотался, раскашлялся. Мык нему.
Шепот крестьянина путался в бороде, незримая ноша гнула хребет.
В кочке лежало существо. Мертвое, мы решили. Вроде женщины, но ростком с аршин. Шкура черная, дубленая, руки скрючены. Нечестивые мощи
«Торфяная мумия», подумал Топчиев, но перебивать Хромова не стал.
Яшка, как бес вселился, обнял болотницуи давай хороводить. Кричит, был бобылем, а тут невесту Леший подсунул. И вижу я дочку, идет к нам по тропке. А болотница она глаза открыла. Клянусь, зенки свои белые открыла и посмотрела на Машу. Доченька моя сознания лишилась, и речи тоже. Степка умер. А Шипинин он на болотной девке помешался. Городит, что у нее в услужении, что оживет она и будет властвовать лесами и болотами, а он при ней женихом. Ростовцева запугал, выжил из усадьбы. И про Машеньку говорил
Что? воскликнул Топчиев. Что говорил?
Что приглянулась Маша болотнице. И рано или поздно болотница ее позовет
Позовет, значит!
Родион обувался в валенки. Мышцы деревенели от злости и страха за девушку, но сердце стучало ровно. Дед его с таким стуком на османов шел.
За мной, приказал коротко. Хромов повиновался.
Вьюга слепила, опаляла, белой великаншей бродила за кривым частоколом леса. Деревья ломались и падали в топь. Юркие тени плясали на парубке, словно анчутки; болотницы, роговые и прочие отпрыски Одноглазого Лиха кутили, разбуженные залпом.
Из-за мельтешения снежной крупы казалось, что усадьба ворочается в темноте. Окно слева от портика горело зыбким болотным огоньком.
В гости таким манером пожаловали? справился черный силуэт у цокольной аркады.
Где она? выкрикнул Хромов и взвесил прихваченный по дороге топорик. Где Маша, гад?
Эх, Иван-Иван, укорил Шипинин. На друга бранишься.
Он усмехнулся хищно.
Гостей нынче будет пруд пруди. Я таким манером знак подал, пригласил. Владычица нынче рождается.