Прорвемся! сказал Топчиев и закатал рукава. Он покрыл фонарное стекло лаком и разглаживал по его поверхности бумагу, когда в дверь постучали. Согнувшись, чтобы не набить шишку, в каморку втиснулся бородатый мужик в армяке. Угрюмо оглядел стопки томов. «История мира» Гюпара, «Физическая география» Зупана, «Сила и материя» Бюхнера, «Капитал» Маркса в трактовке Каутского. Впрочем, он вряд ли мог читать буквы на корешках.
Меня хозяйка ваша прислала, буркнул из густой бороды. Вы водки просили.
Просил! учитель взял у мужика бутылку с мутной жидкостью и отрекомендовался: Родион Васильевич Топчиев.
Иван Хромов.
Мужик потопал к дверям, но Родион задержал его:
Уделите мне пять минут. Я продемонстрирую кое-что.
Хромов послушно, но без воодушевления замер.
У вас дети есть?
Дочь.
Грамотная?
Гость отрицательно качнул головой.
Чего ко мне в класс не ходит?
Взрослая она. Ваша ровесница.
Ей двадцать два?
Шестнадцать.
Учитель спрятал за фонарем подрумянившиеся щеки. Он стеснялся и досадовал, если люди принимали его за подростка.
Пусть приходит, сказал он, откупоривая бутылку и выливая самогон в крынку. Хромов потер рот непроизвольным жестом и тускло сверкнул глазами.
Крепкая? осведомился Топчиев.
Обижаете.
То, что надо.
Топчиев, к пущему изумлению Хромова, макнул в драгоценный напиток комок ваты и промочил им листок.
Продукт переводите, проворчал крестьянин.
Перевожу вредное вещество в полезное, сказал Топчиев. В Елесках, небось, самогона в достатке.
Не знаю. Я два года не пью, в голосе прозвучала грусть по ушедшим временам.
Отчего так? пальцы учителя ловко убирали с бумаги пузырьки. Здоровье шалит?
Коплю, пробасил Хромов. И нерешительно замялся.
Говорите же, подбодрил Топчиев.
Вы вроде как в Петербурге бывали?
Да. Мой дядя там работает. У него свой книжный магазин на Литейном.
А доктора Гюнтера вы знаете?
Нет. Кто это?
Хромов вынул из кармана газетный лоскут. Расправил любовно.
Мне Авдотья прочитала. Вот.
Так-так, Топчиев пожевал губы. Универсальное и чудодейственное средство от глухоты и немоты доктора Гюнтера? Вы на это копите?
Мужик потупился.
Для дочери? спросил учитель, возвращая вырезку с рекламой.
Кивок.
Топчиев промыл бумагу теплой водой, поддел ногтями и аккуратно соскоблил. На стеклышке отпечатался рисунок, который учитель смазал сливочным маслом.
Не существует в природе никакого универсального средства от глухоты и немоты, сказал он с сожалением. Потому как причин для этих хворей множество. Не меньше, чем шарлатанов Гюнтеров.
Хромов промолчал.
Топчиев залил в конденсатор воду с соляным раствором, зажег ацетиленовую лампу.
Готово! отрапортовал и нацелил фонарь на пришпиленное к стене полотно ткани.
Хромов ахнул, когда в центре белого экрана возникло чудище с гребнем и клыкастой пастью.
Паралич тебя расшиби! Черт!
Не черт, а динозавр, сказал довольный Топчиев. Динозавры жили на Земле в доисторическую пору. А данный тип называется бронтозаурус.
Черт это, упорствовал крестьянин. Черт болотный, я его сам видел, мальцом. И механизм ентот видел, у помещика Ростовцева много таких было.
Ну, пускай, пускай, мягко улыбнулся Родион. Важно, что этим демонстративным устройством обладаю я. С ним дети за партами не заснут.
Хромов осуждающе косился на динозавра. Будто хотел плюнуть во вражью морду.
Вы бы их лучше молитвам учили, а то в прошлом году двое пропали в лесуФимкин да Игнатова пострелы. Без молитв-то.
Он отворил дверь, и коридорный сквозняк сдул на струганые доски пола клочки бумаги.
Иван.
Хромов глянул через плечо черство.
В Сестрорецке есть училище для глухонемых с мимическим методом обучения.
Ага, пробурчал Хромов. Двести пятьдесят рублей с пансионом в год. Вы мне, что ли, эти деньги дадите, господин советчик? Или крокодил ваш?
Он хлопнул дверью, оставив Топчиева одного с парящим на стене чертом.
Завтракал Родион Васильевич у хозяйки: в его каморку та не вмещалась, колоссальным бюстом своим опрокидывая скарб постояльца.
Изба была большой, с изразцовой печью и даже модными напольными часиками. Авдотья Николаевна, бойкая и нестарая еще вдова, выставляла на стол тарелки. Щи, сдобренные свиной затолкой, и кулеш.
Кушайте, пока можете, приговаривала она. Мужики вон подать совсем не платят. Волость грозит школы грамоты закрыть, а вас домой спровадить.
Как же закрыть? А детям, что же, темными расти?
А не в грамоте счастье. Меня, что ли, грамота осчастливила? Мужа похоронила, сыновья на каторге. Я и уроки брала, чтобы письма их с Сибири читать, да не пишут они мне, революционеры мои бедовые. Где счастье-то?
А что за помещик у вас такой, сменил Топчиев тему, Ростовцев? Я бы познакомился с ним.
Так поезжайте в Эстляндскую губернию. Али в Курляндскую, я уж запамятовала, куда он от нас съехал. Пустует его усадьба, он конюху, Яшке Шипинину, за порядком следить наказал. А Яшка сумасшедший. Все, кто подолгу на болоте живут, разум теряют.
Топчиев отщипнул от хлебного мякиша. Мистические байки внушали ему интерес. Препарировать, выковырять из сказочного плода косточку научного объяснениявот что его волновало.
И что же помещик? Тоже разум потерял?
А он без разума уродился, ответила женщина, подавая квас. У них так заведено. За кривым лесом грибы редко кто собирает, а дед его дом построил по соседству с кикиморами и анчутками. Отец Ростовцева чудаком был. Пушку в столице купил, и, как тучи к грозеон ну по тучам палить. А пушка громкаячухонцам слышно. В Елесках только креститься успевали. Умер он году в девяносто шестом. Или седьмом. Когда перепись велась. Усадьба младшему перешла, Тихону Фирсовичу. А он весь городской, куда там! Музыканты, вино рекой, «Афинские вечера» устраивал с умыканием молодок. Лет шесть назад выдумал блажьпруды в парке выкопать. Нанял Ваньку Хромова и Якова Шипинина. И мой Степан покойный третьим подвязался. Молотьбой не прокормишься, ежели машины кругом, а Ростовцев тридцать копеек за кубическую сажень торфа платил. Вот и сочти: мужики две тачки в день делали, два куба. Пять мер картошки да мешок одежки. Тащили они с болот грязь, плотины возводили, рыли каналы. Ну и дорылись. Такая семейка: папаша по ангелам стреляет, а сынок в пекло копает.
Хозяйка захлопотала у часов, подтянула цепочку с гирей.
Топчиев ждал.
Уж не знаю, что там произошло, но Степан мой слег с жаром да так и не выздоровел. Шипинин умом повредился, а Машенька Хромоваона тятьке еды принесламигом онемела. Судачат, в тот день вода в колодце Ростовцева пожелтела. Ну и Тихон Фирсович пруды забросил и, года не минуло, оседлал бричкуи с глаз долой. Женщина перекрестилась на иконы. Нам учителя приписали, а нужно дьячков, много дьячков, чтоб денно и нощно отчитывали. Обереги, Господь, и помяни Давида и всю кротость его.
Сытый и в превосходном настроении, Топчиев блуждал по проселочной дороге. Гулял без цели, напевая шансонетку на мотив кекуока. Остались за спиной избы, собачья брань, чинящие дровни мужики, песня «Вниз по матушке по Волге» в заунывном исполнении пьяницы Игнатова. Впереди лежали поля и немыслимые версты болот. Заболотились нивы, осели серые пашни. Сизый пар клубился над бороздами пажитей, пепельное небо оглашалось криками уток.
Хорошо-то как! молвил Родион.
Наслаждаясь осенним пейзажем, он с юмором вспоминал беспокойство Мальтуса о перенаселении Земли. Всем место найдется: и людям, и зверям, разве что кикимор придется выгнать из просветлившихся голов.
Слева от тропинки шуршал чахлый лесокне то что кедровник да орешник на другой стороне Елесков. Корни деревьев питал торфяник, ядовитый туман окуривал больные стволы.
Девушку Топчиев приметил издалека. Ускорил шаг.
Доброе утро!
Она обернулась, брызнула небесно-голубыми глазищами.
В учительской школе Родион сочинял стихи. Стыдно сказать, рифмовал постоянно, аки Симеон Полоцкий, мечтая о поэтической славе. Привечал и классиков, и декадентов: их как раз пустили в печать. Отец, оцени он свежие веяния, за одного Бердяева избил бы деревянной ложкой, что уж говорить про Бальмонта с Сологубом.