Кто-то был в моей комнате?
Я подошла к двери и прижалась ухом к дереву. Я не слышала ничего, кроме стука дождя по оконному стеклу и скрипов и стонов старого дома, остывающего на вечерней прохладе. Тепло моментально испарилось с моей кожи. Холодный воздух просочился из комнаты, и я задрожала.
Осторожно приоткрыв дверь на несколько сантиметров, я заглянула в щель, ведущую в мою комнату. Краем глаза я увидела, как кружевные занавески на окне кружатся в танце, раздуваемые легким сквозняком от треснувшего окна. Повернув голову и обнаружив, что входная дверь закрыта, я вздохнула с облегчением.
Я понимала, что вела себя глупо, и, распахнув дверь, смело вошла в комнату.
Сначала казалось, что все было в точности так, как я оставила. Но это первоначальное впечатление оказалось обманчивым и вскоре рассеялось.
Влажная туника и нижнее белье, которые я оставила скомканными на полу у кровати, исчезли. На кровати лежала свежая одежда. Но не моя.
Свежевыглаженный мундир полковника Астра Милитарум был выложен с точностью и аккуратностью, которые сделали бы честь офицерскому денщику11. Поношенная боевая куртка темно-зеленого цвета лежала рядом с выцветшей униформой и остроконечной черно-красной фуражкой. Отполированные до зеркального блеска кожаные сапоги стояли рядом, наполовину задвинутые под низко свисающее покрывало.
На антикварном письменном столе напротив кровати стоял поднос с едой. Тарелка с сочным розоватым мясом, яркие овощи и хрустальный графин с чем-то похожим на амасек. Я придерживалась вегетарианства большую часть своей жизни, и блюда, которые до сих пор мне подавал Кирано, соответствовали моим предпочтениям.
Почему же сейчас мне принесли стейк с кровью?
Рядом с графином лежала потертая и потрепанная книга. Она была похожа на что-то, что офицер мог бы носить с собой для записи своих мыслей во время военной кампании. Кожа на корешке потрескалась и истерлась, как будто его много раз загибали назад, а страницы скручивались по углам.
Некогда красная обложка выгорела. Монограмма "М. Р." красовалась на выцветшем золотом листе.
Я взяла книгу и открыла ее на случайной странице.
Это была не монография полковника, как я поначалу надеялась, а что-то вроде личных записей. Я сразу же поняла, на что смотрю: план организации, классификации и упорядочения коллекции книг в библиотеке полковника Грейлок, первая запись в которой была оставлена, по меньшей мере, тридцать лет тому назад. За месяц, проведенный здесь, я готовила точно такие же планы.
Я отодвинула поднос с едой и налила себе из графина. Как я и предполагала, жидкость внутри оказалась амасеком. К тому же прекрасным и с отличной выдержкой. Я пролистала записи и увидела ссылки на многочисленные книги, которые я уже каталогизировала. Но встречались и те, с которыми я еще не сталкивалась, или тома, написанные на языках, которые я не могла прочитать.
Наконец, наступила ночь, и я зажгла настольную лампу.
Изолированная на своем маленьком островке мерцающего и гудящего света я потерялась в запутанном труде неизвестного писателя. Его почерк был выверенным (тон и стиль письма давали мне основания полагать, что автормужчина), методология безупречной, а его исключительная преданность делу напоминала мне о моем собственном перфекционизме.
Большая часть дневника была отдана подробному описанию коллекции полковника, хотя наряду со списками книг попадались и случайные заметки автора о самой их природе. Большинство из них были простыми записями о редкости того или иного тома, но встречалось и то, что можно было прочитать как предостережение и даже выговор полковнику за то, что он просто обладал ими. Тон этих пометок варьировался от простых замечаний до комментариев, которые, вероятно, могли заслужить строгий упрек, если бы полковник прочла их.
Видела ли их полковник?
Может быть, поэтому М. Р. больше не был хранителем этой коллекции?
Некоторые из его заметок я хорошо понимала, поскольку, как я уже упоминала, многие книги были сомнительного характера. Примерно на середине журнала я заметила отчетливое изменение в тоне записей, совпавшее с появлением книги или книг, которые не раз фигурировали в заметках М. Р.
Название варьировалось: «Элегия Валгааста», «Плач Валгааста», а также «Теогонии Валгааста». Я не была уверена, отдельные ли это книги или один и тот же том, учитывая, что все они, казалось, прибыли с разных планет, и каждое название, вполне возможно было переводом одних и тех же корневых слов.
Я не встречала ни одну из этих работ. Более того, мне не попадалось даже намека на то, что могло бы означать это название.
Как бы то ни было, книга или книги явно расстроили М. Р. до такой степени, что мне было трудно понять. Дело осложнялось еще и тем, что по мере того, как я продвигалась по записям, становилось ясно, что его разум все сильнее разрушался. Почерк М. Р., аккуратный и ровный в начале, стал рваным и разбегающимся к тому времени, когда я добралась до середины журнала. Мне попадались размазанные кляксы на страницахперо писателя было слишком обильно смочено в чернилах. Все чаще слова были вычеркнуты. Когда я подобралась к концу, несколько страниц оказались вырваны, а большая часть из того, что написал М. Р., было практически нечитаемым.
В одной части, которую я все-таки смогла прочесть, содержалось упоминание о разрушении храма. В другой были намеки на скандальные мемуары, которые, как я могла догадаться, и были монографией, о которой говорил Гаррет. Я нашла несколько нервных записей, в которых с ужасом говорилось о чем-то, известном как Инамората. Но, как и в случае с Валгаастомне единого намека на то, чем это может быть.
Луна уже перевалила за зенит, и мои веки отяжелели от слишком долгого всматривания в почерк очень взволнованного человека. Прошло много лет с тех пор, как я последний раз так долго работала по ночам, и несмотря на то, что остаток того юношеского запала, что я чувствовала ранее сегодня, еще остался, я знала, что буду ни на что не годной на рассвете, если сейчас откажу себе хотя бы в нескольких часах сна. Я отложила военную форму на шезлонг рядом с грудой льняных простыней. Решив обязательно расспросить Гаррета, почему для меня приготовили эту одежду, я забралась в постель.
Я надеялась, что мне снова приснится Теодоро.
Но мой покойный муж мне не приснился.
Я так быстро погрузилась в глубокий сон, что почти не помню, как начались мои сновидения. Я смутно припоминаю ощущение комфорта, меня окутывало тепло. Словно завернутый в любимое одеяло младенец, которого держали на руках, крепко запеленатая, я была в безопасности, под защитой.
Но эта скованность из успокаивающей быстро перешла в сжимающую.
Я боролась с этим ощущением, но не могла пошевелиться. Что-то давило на мое лицо. Я попыталась пошевелиться, перевернуться, думая, что все еще сплю. Я хотела глубоко вдохнуть, но мой рот был плотно закрыт какой-то грубой тканью.
Пахло затхлостью, застоялым воздухом давно не проветриваемой комнаты и сухой ветхой тканью.
Я ощутила вкус пыли и мертвых цветов.
Мои глаза распахнулись, когда я осознала, что это не сон. Перед собой я увидела лишь грязно-белые толстые волокна и узор грубого полотна.
Простыня
Я попыталась сесть, откинуть простыню с лица. Мои ноги и руки не пошевелились, туго стянутые грубой тканью, врезающейся в лодыжки и запястья. Я была связана! Ткань на моем лице натянулась еще туже.
Я различила какой-то свет, мерцающий и слабыйнастольная лампа. Прямо за удушающей меня тканью вырисовывался силуэт грузной фигуры, очертания которой были расплывчатыми и нечеткими. Я попыталась закричать, но комок влажной ткани голодной змеей проскользнул мне в горло.
Я подавилась и закашлялась, пытаясь урвать глоток воздуха.
Серая пелена начала заволакивать края моего поля зрения.
впусти меня
Моя грудь тяжело вздымалась, отчаянно нуждаясь в воздухе, которого не было.
Я почувствовала грубые руки на своей шее, грубую мозолистую кожу и металл. Я заметалась на кровати, мое тело содрогнулось от страха и отчаяния. Я не могла дышать, не могла двигаться.
А затем удушающий кляп исчез. Моя спина выгнулась дугой, и я вдохнула воздух, огнем ворвавшийся в мои легкие. Серая пелена спадала с глаз.