«О Господи, как возможно человеку забыть, сознательно, полностью и бесповоротно, все то, что имел несчастье видеть я? Чудовищные мерзости, кои мы совершали и коим дозволяли совершаться в ту ночь, и события, коим мы положили начало как мне избавиться от чувства вины? По правде говоря, я не могу и больше не в силах бороться, а я ведь пытался день изо дня Я слыхал, эта женщина Эндекотте [sic!] вернулась на восток, и я надеюсь, во имя ада, она получит то, что заслужила. Подаренную ею кошмарную картину я сжег, но, даже сделав это, я не чувствую себя чище или менее гнусно. От меня не осталось ничего, кроме призванного нами гниения и распада. Я больше не могу».
Прав ли я, предполагая, что Вера Эндекотт подарила одну из картин Пикмана злополучному Джозефу Чапмену и это сыграло какую-то роль в его безумии и смерти? Если так, то сколько еще человек получали от нее такие подарки и сколько таких полотен сохранилось в тысячах миль от промозглой подвальной студии близ Бэттери-стрит, где Пикман их создавал? Мне не хотелось об этом задумываться.
После заявленного возвращения Эндекотт в Манхэттен я не нашел в печати никаких сообщений о ее местонахождении и занятиях вплоть до октября сего года, вскоре после исчезновения Пикмана и моей встречи с Тербером в баре близ Фэньюэл-Холла. В колонке светской хроники в «Нью-Йорк геральд трибьюн» вскользь упоминалось, что «актриса Вера Эндекотт» была в числе приглашенных на торжественном открытии новой выставки шумерских, хеттских и вавилонских памятников древности в музее Метрополитен{41}.
Чего я пытаюсь достичь с помощью этой подборки дат, смертей и несчастий, бедствий и преступлений? Среди книг Тербера я нашел экземпляр «Книги проклятых» Чарльза Хоя Форта (Нью-Йорк: Boni & Liveright, 1 декабря 1919). Сам не знаю, зачем я прихватил ее с собою и прочел: сочинения этого автора мне кажутся истерически-агрессивными, они то и дело намеренно запутывают читателя и вводят его в заблуждение. И уж этот-то вздорный ублюдок небось охотно переведался бы с «проклятыми»! Да, я вынужден признать: эти последние несколько страниц, как ни досадно, во многом напоминают фрагменты из первой книги Форта. (Вторую его книгу, «Новые земли», я не читал{42} и не собираюсь.) Форт писал о своем намерении представить подборку фактов, исключенных из рассмотрения наукой (то есть «проклятых»):
«Батальоны преданных анафеме, во главе с мертвенно-бледными фактами, извлеченными мною из могил, пойдут в наступление. Вы в них поверите или они пойдут в наступление. Среди них есть и свинцово-серые, есть и огненные, есть и прогнившие.
Среди них есть трупы, и скелеты, и мумии, они подергиваются и пошатываются, воодушевленные своими спутниками проклятыми заживо. Есть и великаны, они пойдут рядом, пусть и погруженные в глубокий сон. Есть и такие, что являются теоремами, и такие, что являются ветошью: они пойдут, подобно Евклиду, рука об руку с духом анархии. Тут и там запорхают маленькие шлюшки. Найдутся и шуты. Но многие сама респектабельность. Есть и убийцы. Есть бледные испарения, и изможденные суеверия, и тусклые тени, и бойкие злые умыслы; причуды и любезности. Простодушные и педанты, странное и гротескное, искренность и притворство, мудрость и ребячливость».
Думаю, я ничего иного и не добился, рассказывая о взлете и падении Эндекотт и привлекая внимание к наиболее мелодраматичным и вульгарным эпизодам истории, которая, в общем и целом, покажется ничуть не более примечательной, чем прочие бесчисленные голливудские скандалы. Вот Форт, я уверен, посмеялся бы над моими собственными «мертвенно-бледными фактами», над моими жалкими попытками уцепиться за соломинку, как будто я мог бы представить все то же самое вполне обоснованно и убедительно, выборочно цитируя газетные и полицейские репортажи и отчаянно пытаясь сохранить разваливающуюся структуру моего рационального сознания. Пора уже отложить в сторону все эти сомнительные, неряшливые претензии на ученость. В мире и без меня достаточно Фортов, достаточно психов, и провокаторов, и всяких еретических мыслителей, чтоб еще и мне присоединяться к их рядам. Собранные мною материалы все мои «батальоны проклятых» будут подшиты к этому документу, и, если у кого-то однажды будет повод это прочесть, они смогут поступить с приложениями по своему усмотрению. Пора сказать правду, насколько мне оно по силам, и покончить с этим.
Это правда, что я присутствовал на показе фильма с Верой Эндекотт в затхлом кинозальчике близ Гарвард-Сквер. И что фильм этот по-прежнему тревожит мои сны. Но, как отмечалось выше, сны редко являются точным воспроизведением того, что я видел тем вечером. Там не было черной заводи, не было ивовых деревьев, составленных из человеческих тел, в воду не выливали никакой отравы из фиала. Это лишь причуды моего спящего подсознания. Я мог бы заполнить такими кошмарами несколько дневников.
На самом деле я видел каких-то два месяца назад и за месяц до того, как лично познакомился с этой женщиной, омерзительную, но до странности прозаичную сцену. Вероятно, это был всего-то-навсего тест-фильм, кинопленка на семнадцать тысяч кадров или около того, примерно двадцатиминутный эпизод, вырезанный из полнометражного фильма. В общем и целом не более чем откровенно порнографическая стилизация под широко растиражированные в 1918 году рекламные снимки Теды Бары, возлежащей в разнообразных пикантных позах с человеческим скелетом (для «Саломеи» Дж. Эдварда Гордона{43}).
Копия была в ужасном состоянии: киномеханик дважды вынужденно останавливал показ, чтобы склеить порвавшуюся кинопленку. Дочь Искариота Сноу, известная миру главным образом как Вера Эндекотт, возлежала обнаженной на каменном полу в обнимку со скелетом. Однако человеческий череп был заменен на другой, из гипса или папье-маше, как мне тогда показалось (и как я считаю до сих пор), больше похожий на череп какой-то уродливой собаки-макроцефала. Фоном служила голая матово-серая стена; сцену, по всей видимости, нарочно затемнили в попытке сделать низкопробный ролик более атмосферным. Скелет (и его фальшивый череп) скрепляла проволока. Эндекотт ласкала угловатые изломы костлявых рук и ног и осыпала поцелуями безгубую пасть, а потом начала мастурбировать: сперва воспользовалась правой кистью скелета, а затем принялась тереться о выступ повздошной кости.
Реакция прочих зрителей, пришедших на сеанс тем вечером, варьировалась от скучающего молчания до жадного внимания или смеха. Мой отклик сводился главным образом к отвращению и чувству неловкости оттого, что я оказался в подобной аудитории. Когда снова вспыхнул свет, я услышал краем уха, как кто-то прочел вслух два названия на коробке от киноленты: «Некрофилка» и «Песья дочь», а также две даты: 1923 и 1924 годы. Позже от одного случайного знакомца Ричарда Пикмана я узнал, что он-де работал над сценариями для какого-то кинодеятеля, возможно Бернара Натана, известного франко-румынского режиссера порнофильмов, который недавно приобрел «Пате» в дополнение к собственной студии «Рапид фильм»{44}. Не могу этого ни подтвердить, ни опровергнуть, но совершенно уверен в одном: то, что я видел тем вечером, доставило бы Пикману бездну удовольствия.
Однако то, что в ходе просмотра накрепко засело в моем сознании, то, что, скорее всего, и породило мои ночные кошмары с участием Эндекотт в бесконечной череде несуществующих фильмов ужаса, явилось взору лишь в последние несколько секунд фильма. На самом деле оно возникло и исчезло так быстро, что несколько зрителей четыре раза просили оператора перемотать пленку и воспроизвести финал, в попытке удостовериться, вправду ли мы это видели, или нам только померещилось.
Утолив похоть, актриса прилегла рядом со своим любовником-скелетом, обняв одной рукою его пустую грудную клетку, и закрыла свои насурьмленные глаза. И в это последнее мгновение, перед тем как фильм закончился, возникла тень что-то неспешно прошло между декорациями и источником света. Даже после пяти просмотров я могу лишь сказать, что эта нескладная фигура наводила на мысль о существе, находящемся куда ниже на эволюционной лестнице, нежели пилтдаунский или яванский человек{45}. Все, кто присутствовал в этом тесном и душном кинозале, сошлись на том, что у тени была престранная морда или рыло, с выступающей вперед челюстью и лицом под стать фальшивому черепу, прикрученному проволокой к скелету.