Итак, разве только самовнушение. Но мне тогда и в голову не пришла мысль о яде; не оставалось ничего иного, кроме как допустить подобное от Рышарда. Тут мне вспомнился инстинктивно воспринятый в то мгновение его взгляд, который покоился на мне. Может, он тогда думал о яде? Кто знает, может, между ядом и миногами существовала некая связь? Это объясняло бы внезапное отвращение к некогда любимой рыбе. Может, когда-то в жизни он был свидетелем подобного случая, который глубоко врезался в его память?..
Утомленный, я высоко поднял отяжелевшую от раздумий голову и встретился с черными, как бархат, глазами ребенка.
Он был как две капли воды похож на мать, которую я знал только по портрету, висящему в салоне. Особо притягательно должны были действовать ее большие черные глаза, исполненные несказанной сладости и глубокого выражения. Подобным образом на родине, пока не вышла замуж, она повсюду вызывала восхищение и ревность, была предметом желаний многих и причиной нескольких пылких афер. Поговаривали даже, что той таинственной незнакомкой, красоту которой так изысканно воспевал в своих сонетах Станислав Прандота, была не кто иная, как Роза, в девичестве Вроцкая. У Адася были те же страстно-жгучие глаза и белая, как алебастр, кожа, которая выгодно их подчеркивала.
Это был мальчик, развитый не по годам, впечатлительный и нервный. Он любил иногда задавать странные вопросы, беседовать о вещах неприятных, удивительно не сочетающихся с безмятежностью детских лет. И теперь у него было такое выражение лица, как будто он хотел поделиться со мной чем-то важным. Я подбодрил его, ласково привлекая к себе.
Он уселся ко мне на колени и с таинственным видом извлек из бокового кармашка какой-то мелкий блестящий предмет. Видимо, желая меня заинтересовать, он держал его в зажатой ладони и загадочно на меня смотрел.
Ну-ка, покажи! Что это такое?
Мальчик медлил.
Покажу, если пан даст слово, что ничего не расскажет папочке.
Я торжественно заверил его в этом. Тогда он разжал руку, и на ладони я увидел небольшой золотой медальон. Когда я приоткрыл эмалированную крышечку, то под ней оказалась тонко выполненная миниатюра пани Розы.
Это от мамы?
Мальчик отрицательно замотал головой.
Тогда от кого?
Пожалуйста, угадай.
Не смогу.
От пана Стаха.
Он нажал пружинку; миниатюра приоткрылась, и под ней я прочитал выгравированные на золотом фоне слова: «Сыночку Розы. Стах».
Мною овладело странное чувство. Тайна Адася глубоко потрясла меня, вызывая проблески внезапных мыслей.
Прандота любил жену Норского. Может, Адась
Я придержал ход шальной мысли и обратился к мальчику:
Когда пан Стах это тебе дал?
За день до отъезда. Поцеловал меня в лоб и велел носить на груди. Он тогда был такой печальный, такой очень грустный. Назавтра он должен был уехать. Я даже не смог с ним попрощаться.
Почему?
На следующий день, утром, еще до того, как он пришел к нам проститься, меня забрал пан гувернер и мы поехали на весь день в село. А когда вечером вернулись, пана Стаха дома уже не было Бедный пан Стах
Почему? Ведь ты его когда-нибудь увидишь.
Я притворялся, что ничего не знаю о гибели Прандоты, зная наверняка, что ни отец, ни кто-либо из домашних ничего об этом мальчику не говорили.
Но ребенок печально покачал головой.
Пан Стах уже больше не вернется.
Кто тебе это сказал?
И мамочка уже не вернется.
Это особое сопоставление убедило меня, что Адась при помощи странного, присущего некоторым нервным детям инстинкта разгадал смерть любимого человека. Поэтому я замолчал. Но он, очевидно, хотел мне признаться еще в чем-то очень важном, так как, схватив мою руку, потащил меня в сад.
Покажу пану еще кое-что.
Он повлек меня в дальний угол, куда я, глядя на Рышарда, который избегал этой части, наведывался редко. Именно в эту сторону он вел меня, нетерпеливо дергая за руку. Пройдя ряд туй, мы остановились перед беседкой.
Я подумал, что загадочный мальчик заставит меня войти внутрь, но ошибся. Не выпуская ни на минуту моей руки из своей ладони, он увлек меня за беседку.
То, что я тогда увидел, навсегда запечатлелось мрачным образом в моей душе.
В узком проходе между задней стеной беседки и каменной стеной сада я увидел свеженасыпанную неумелой рукой могилу с маленьким, сложенным из веточек крестиком посередине.
Ошеломленный неприятным видом, я смотрел на Адася с немым вопросом.
Хорошо ли я насыпал?
Так это ты? Когда? И зачем?
Сделал вчера и позавчера, когда папочка выходил из дому; землю я уже давно привез на тачке. Это для пана Стаха. У мамочки уже есть на кладбище.
Волна ужаса захлестнула меня с головы до пят.
Почему именно здесь?
Папочка велел.
Папочка?!
Да, ночью, во сне, уже давно. Мне снилось, что он пришел к моей кровати, взял меня за руку и привел сюда. Потом сел в беседке на скамейку, дал мне лопатку и велел насыпать с той стороны могилу для пана Стаха. Я плакал, вырывался, но папочка кричал, и мне пришлось его послушаться. Все это время он сидел на скамейке и смотрел, как я рою землю. Когда я насыпал могилу полностью, то проснулся. Было утро, я лежал в кровати. С тех пор меня что-то гнало сюда и не давало покоя, пока я не сделал так, как мне велел папочка во сне.
Отец знает об этом? Ты ему показывал?
Нет. Ужасно боюсь, чтобы он не заметил.
В тот же миг мы услышали за спиной легкий шелест. Я непроизвольно обернулся и вскрикнул.
За нами, тяжело опираясь об угол беседки, стоял белый как полотно, дико улыбающийся Норский Он все видел и слышал.
Мы смотрели друг на друга странно, безмолвно. Потом он неуверенной походкой зашагал к вилле. Долгое время я стоял молча, на том же самом месте, судорожно сжимая ручку Адася. Наконец пронзительный крик чайки вывел меня из оцепенения. Я содрогнулся и, изумленно посмотрев на вглядывающегося в меня мальчика, произнес:
Идем!
И мы вернулись в дом.
В тот вечер не было совместного ужина. Адась заснул рано в своей комнатке. Рышард уединлся в правом крыле дома. Я остался один в отведенной мне спальне.
Потрясения последних дней, в особенности же нескольких часов, не давали мне уснуть. Потушив лампу, я уселся в углу комнаты и курил сигареты.
Через открытое окно внутрь проникали зеленоватые лунные полосы, дотягиваясь до меня своими продолговатыми пальцами. Из сада просачивались запахи цветов, тонкие и упоительные вибрации ароматов; иногда вздымалось соленое дыхание моря. Среди кустарников обманчиво мерцали светлячки, тосковали вечерние соловьи
В голову пришла дикая, чудовищная мысль: прокрасться туда, за беседку, разгрести неуклюжую насыпь Адася и углубиться дальше, в мрачную вотчину мертвых. Я содрогнулся, отшатнулся с отвращением
Какая-то высокая тень мелькнула в лунном свете и исчезла среди деревьев. Я высунулся из окна: никого не было. Всюду тишина, время от времени прерываемая лишь сильным плеском волн о скалы.
Я докурил сигарету и бросил ее на тропинку. В тот же миг прогремел выстрел. Я перемахнул через подоконник и стремглав помчался в ту сторону, бессознательно направляясь к беседке.
Она была ярко освещена лунными лучами, вся омыта серебристым потоком брызг. Я зашел сзади: под каменной стеной, на могиле Станислава Прандоты с простреленным виском лежал Норский.
W willi nad morzem by Stefan Grabiński, 1916
Юрий Боев, перевод, 2018
На взгорье роз
О! Боже мой!..
Уста, которые когда-то
Роз источали ароматы,
Могильный точит червь!..
Стояло летодушное, знойноевремя, когда город пустеет, по улицам вздымая клубы пыли, бродят забытые отшельницы.
Мне были предписаны солнечные ванны и поездки в сельскую местность, где я бы мог беспрепятственно пройти курс лечения. К сожалению, обязанности, дела не позволяли мне покидать город. Поэтому, во избежание любопытства и назойливости людей, мне пришлось подыскать соответствующее место в пригородных окрестностях.
После безуспешных скитаний, я наконец-то отыскал подходящее укромное место, расположенное в каких-то четырех километрах от оживленного центра. Собственно говоря, я обнаружил его совершенно случайно, углубившись в своих поисках в доселе неведомые мне края. Оно располагалось за небольшой рощицей, отгороженное от тракта глубокими оврагами, укрытое от взгляда прохожего цепью пригорков.