«Странный мальчик,подумал я.Какой-то дух противоречия манит его в тот угол».
Однако я не счел необходимым обратить на это внимание взволнованного отца. Тем временем тот, занятый осмыслением поднятого только что вопроса, хотел довести его до логически определенного конца.
Слегка неуверенно, силясь выказать спокойное безразличие, он заметил:
Осталось ответить на вопрос: кто воздействует на тебя?
Я считаю, что, пожалуй, следовало бы установить происхождение движений, если только они не плод фантазии отправителя. Значительно легче будет разгадать, кто на меня воздействует, если я отвечу, чьи жесты копирую. Не мог бы ты мне в этом помочь? Дело, насколько я мог заметить, в достаточной степени заинтересовало тебя. Мои нынешние движения не напоминают тебе кого-то знакомого?
Видно, Норский не предполагал, что дело примет такой оборот. Вопрос застал его врасплох. Поэтому он ответил только через минуту, не глядя на меня:
К сожалению, я тебе здесь ничем не смогу помочь. Эта жестикуляция мне совершенно не знакома; я ни у кого ее не встречал.
В таком случае тебе придется отказаться от желанного ответа на поставленный выше вопрос. Ты не узнаешь, кому захотелось выбрать меня в качестве орудия своих экспериментов.
Я специально произнес это шутливым тоном, чтобы не тревожить его, и вскоре перешел на нейтральную тему. Он также счел уместным сменить тему разговора и начал рассуждать о чем-то ином.
А все-таки еще в тот же день я узнал, кому принадлежали те движения, которыми я так удивительно проникся.
Это произошло вечером, сразу же после захода солнца. Как всегда, после кофе Рышард предложил прогуляться к морю. Я охотно согласился и в то время, когда он уже был готов отправиться и ожидал меня на ступенях террасы, заглянул еще в комнату за ветровкой, так как вечер обещал быть прохладным. Спустя минуту я вернулся и, достаточно экстравагантно надев на голову шляпу, встал во входных дверях, натягивая перчатки. Норский пока что меня не видел, повернувшись лицом к морю. Так в молчании прошло несколько секунд.
Затем вдруг он, явно раздраженный ожиданием, обернулся, направил взгляд в ту сторону, где стоял я, и внезапно, заслоняясь руками, словно от привидения, так попятился назад, что чуть не скатился с лестницы.
Рышард! Что с тобой? Это же я!
Я подбежал и вовремя схватил его за руку. Он успокоился, не сводя с меня обезумевших от дьявольского ужаса глаз, словно не доверял тембру моего голоса.
Да, это действительно ты. Что за проклятое видение! Но это движение, это твое нескладное движение, и стиль ношения шляпы так живо мне напомнили
Кого?подхватил я, затаив дыхание.
Прандоту,произнес он, запинаясь и как бы одновременно приходя в ужас от звучания этой фамилии, которая уже пару недель как вышла за пределы наших разговоров.
И мы отправились на пляж.
* * *
На следующий день я должен был уехать. Мое пребывание у Норского, очевидно, было для него пыткой, которая становилась все тяжелее день ото дня. И поэтому, когда я заявил ему о своем намерении, в его глазах заиграл блеск внезапной радости. Он вздохнул. И я покидал виллу с легким сердцем. Здесь мне уже продолжительное время было слишком душно; атмосфера источала скрытый яд. Каждый час, проведенный в обществе Рышарда, действовал на меня как-то тревожно и все больше отдалял от меня этого странного человека.
И он очень изменился. Побледнел, пожелтел и постарел на несколько десятилетий. Пара месяцев, проведенных вместе, изменили этого энергичного, крепкого как сталь мужчину до неузнаваемости. И если, несмотря на это, он не расстался со мной раньше, то, как я считаю, только исходя из какого-то ужасного в своем трагизме интереса к тому, что его сокрушало и было связано с духом внутреннего противоречия; он словно хотел провести со мной нечто вроде поединка без вызова, без слов. Из-за своего высокомерного нрава он, сообразив, что я в некотором отношении могу представлять опасность, решил принять бой и стоять до конца.
А все-таки он должен был уступить и с плохо скрываемой радостью ожидал моего скорого отъезда. Ведь игра была выше человеческих сил, так как в нее вмешались элементы несоизмеримые, неуловимые по своей природе и потому непредсказуемые. Таким образом, исполненный ужаса, он начал отступать.
Он прощался со мной изящным образом, полным элегантности и утонченного вкуса. Уж если быть эстетом и джентльменомто во всем.
Прощальный обед был великолепен. Стол буквально ломился от пирогов, пулярок, шербетов, мясных блюд. Сервирован он был с изысканным вкусом и глубоким чувством прекрасного. У меня складывалось впечатление, что все нынешнее прикладное искусство нашло на этом украшенном цветами столе свое полное, ошеломляющее роскошью и оригинальностью выражение.
Для меня clou пиршества выступал некий вид миног, до коих я был страстным охотником. Помимо этого случая, я никогда их у Норского не ел, хотя он и был когда-то их пылким ценителем. Поэтому перед отъездом я обязательно хотел отведать этой превосходной рыбы, тем более что теперь выпала такая возможность. Потому как в порт как раз подоспел свежий транспорт, и их разобрали буквально нарасхват. Ничего не говоря Рышарду, я купил пару штук и велел приготовить их на кухне с уверенностью, что этим устрою ему приятный сюрприз. Но каково же было мое изумление, когда Норский, заметив на блюде мое излюбленное кушанье, обратился к слуге с вопросом, кто распорядился его подать. Я немедленно прояснил дело, извиняясь за самовольное вторжение в хозяйские дела.
Насколько я помню, и ты был приверженцем миног?
Да, да правда. Но с некоторого времени по причине какой-то идиосинкразии я не могу выносить их вида. Но, пожалуйста, не беспокойся. Следовало лишь обратить мое внимание на то, что ты любишь, и я бы сам отдал соответствующие распоряжения. Что же касается меня, то я предпочту своих омаров.
И он ловко схватил белой рукой клешню внушительного краба.
Немного смущенный, я принялся за миноги. Они были превосходно приправлены и источали пряный аромат.
На минуту воцарилось молчание.
Вскоре Рышард закончил обед и, запив пенистой мадерой и утерев губы, закурил сигарету.
Занятый тем, чтобы снять с рыбы нежную кожицу, я чувствовал на себе его властный взгляд: он наблюдал за мной. Не поднимая глаз, я положил еще один кусочек в рот и в ту же секунду, бледнея, вернул его назад на тарелку.
Что с тобой?! Тебе нехорошо?
Рышард встал рядом со мной и подал рюмку с вином.
Запей!
Благодарю. Знаешь, у меня возникли в этот момент странные ощущения: показалось, что рыба отравлена.
Норский вцепился ногтями в мое плечо так, что я аж зашипел от боли.
Ты с ума сошел?!спросил он возмущенно.
Но я-то прекрасно понимаю, что это лишь простое ощущение и ничего более; такие иногда возникают ни с того ни с сего. Впрочем, миноги были превосходны, и я уже брал вторую порцию. Это длилось лишь мгновение. Я уже готов был съесть еще.
Нет! Я не позволю. А чтобы тебя убедить, я попробую сам.
И, взяв с блюда вторую половину, он начал есть. Пристыженный, я попытался протестовать:
Но я же тебе верю, Рышард. Не будь ребенком.
Но Норский съел рыбу полностью, после чего снова зажег дрожащей рукой сигарету, извинился и пошел в спальню.
Прости,бросил он на прощание,я немного взволнован. Ты меня шокировал. А ты, Адась, тем временем останешься с паном.
Он действительно был очень бледен.
Я остался один с ребенком.
В столовой было душно. Испарения от блюд, смешанные с одурманивающим ароматом цветов, создали тягостную и гнетущую атмосферу. Я взял за руку Адася, и мы пошли в библиотеку.
Желая несколько минут побыть в уединенном раздумье и упорядочить роящиеся в суматохе мысли, я достал с верхней полки несколько иллюстрированных книг и дал их мальчику для просмотра. Тот вскоре полностью в них погрузился. Я присел на диван напротив входных дверей и задумался: подверг тщательному анализу те ощущения, которые возникли у меня под конец обеда.
В том, что это было и в самом деле всего лишь ощущение, я ни секунды не сомневался. Кусочек рыбы, который я держал во рту, по вкусу ничем не отличался от предыдущих, которые я съел все-таки с огромным аппетитом.