Хотел бы перевешать, уже бы висели. Влад на расправу скор, как говорят. Да и если вдруг нагрянут его люди, дворню-то уж трогать не будут. Только господ хозяев.
Услышав это, служанка снова заплакала с подвыванием, но сразу прикрыла рот рукавом вышитой верхней рубахи. Эржбета посмотрела на нее с нескрываемой жалостью и теплотой.
Ну ладно, успокойся. Вытри лицо и иди скорее возвращай ключи моему братцу, а то как бы он не велел тебя высечь за то, что ты такая нерасторопная.
На лице девушки появилось при этих словах странное выражение, и она глухо ответила:
Марку не высечет. Он не такой. Он добр ко мне.
Только теперь боярыня обратила внимание на нарядно вышитую сорочку и тонкую нитку бус на шее прислуги. Она пристально вперилась взглядом в Маришку и тут же подметила едва уловимую мягкость черт лица, бережливость движений. По приезду боярыня так была занята собой, что и не приглядывалась толком к девице.
А ну-ка, поди сюда, проговорила Эржбета, глядя на живот Маришки.
Та отпрянула и потупилась.
Ты понесла от него голос госпожи звучал ошеломленно.
Девушка молчала и глаз не поднимала.
Ой дура Ты с кем связалась? Ты что думаешь, он на тебе женится?
Может и нет, но все же не обидит.
За это я бы не поручилась, Эржбета взволнованно отошла к окну и сквозь мутное стекло посмотрела в наступающую вечернюю тьму. Ты что, не помнишь, какой он в детстве был? Думаешь, изменился?
Изменился, глухо буркнула девушка.
Ой дура повторила ее хозяйка. Знаешь, попомни мои слова. Берегись его! А от ребенка избавься, не то как родишь, Марку порубит его на куски и скормит собакам. Тогда вспомнишь меня.
Девушка вдруг подняла глаза на свою госпожу, лицо ее словно застыло, затем она проговорила:
Пойду я, пора. Ключи нужно вернуть.
Ну, иди. Иди. Береги себя, поняла?
Служанка ничего не ответила, вышла и заперла за собой дверь. Ее госпожа наспех поужинала, а потом улеглась на кровать, свернувшись калачиком под тяжелым теплым одеялом и пребывая в безрадостных думах.
Наутро она смотрела из своего раскрытого настежь окна, как Драгомир с братьями покидает дом ее отца и уезжает восвояси. Радость и тревога в груди несостоявшейся невесты мешались с морозным утренним воздухом, который она жадно вдыхала, полнясь неясными предчувствиями.
Ближе к обеду к заточенной сестре приходил Марку. Она издали заслышала его шаги по коридору и голос: он громко кого-то бранил. Эржбета вскочила с постели и успела запереть тяжелую дощатую дверь на засов. Ключи в замке лязгнули, Марку дернул за ручку, но она не подалась. Он дернул еще несколько раз, затем, поняв, в чем дело, рассвирепел и замолотил с той стороны кулаками, что было мочи.
А ну открывай! Стерва! Я с тобой по-людски пришел поговорить, а ты от меня запираться вздумала?! Хочешь, чтобы я дверь вынес?! Или думаешь, не смогу, сил не хватит?!
Раздался звук удара, означающий, что мужчина начал плечом прикладываться к разделяющей их преграде.
Сможешь, спокойно ответила девушка. Как только ты меня тогда запирать станешь? Или, может, сразу на цепь во дворе посадишь, как собаку?
Марку затих, затем громко выругался:
Фу, чтоб тебя! Чтоб ты провалилась, чертова девка!
Это ты хотел мне сказать?
Чтоб тебе провалиться ко всем чертям!
Его голос удалялся, девушка поняла, что Марку двинулся прочь.
На улице примораживало, а очаг в покоях Эржбеты топить не торопились. Последние принесенные ей дрова она сожгла еще вечером и теперь начинала зябнуть. Когда Маришка принесла поднос с едой, пленница пожаловалась ей. Служанка только поджала губы, затем ответила:
Я и рада бы, но брат твой не велел приносить дров.
Уморить меня решил. Вот же хорек мстительный! выругалась в сердцах молодая боярыня.
Да нет, не из мести он. Просто сказал: к чему на нее дрова тратить, если вот-вот приедет посланник из монастыря.
Почему это он так уверен?
Уж не знаю, но только он велел мне сегодня же вещи твои собрать.
Эржбета задумалась на мгновение.
Говоришь, добр к тебе молодой боярин? Скажи, что я согласна, и что ты все выполнишь и вещи мои соберешь, и я не стану тебе мешать в этом, но только добавь, что у госпожи в покоях собачий холод, и дело пошло бы ловчее в тепле. И улыбайся ему.
Прости меня, боярыня, не стану я
Скажи! Эржбета сделала шаг навстречу служанке, и та отступила, испугавшись прямого горящего взгляда своей хозяйки.
Девушка кивнула.
Ну, тогда ступай.
Когда дверь за прислугой закрылась, молодая боярыня достала из тяжелого сундука, окованного железом, шерстяное верхнее платье и, не задумываясь, надела на себя. Затем села и принялась за скромную трапезу. Похлебка оказалась холодной, а хлеб черствым, зато Маришка положила ей большое яблоко. Зеленое, сочное, с твердой кисловатой мякотью, с конца лета оно ничуть не утратило своего аромата.
Не успела Эржбета покончить с гостинцем, как ключ в замке опять повернули, и в покои вошла Маришка, а за ней еще одна женщина с огромной охапкой дров.
Девушки затопили очаг и, как и было обещано, принялись собирать вещи. Дело шло медленно, в тягостной тишине. Маришка начала было в один момент что-то тихонько напевать, чтобы развеять тоску, но смолкла почти сразу, посмотрев на госпожу. Та выглядела мрачной, будто готовилась к собственным похоронам. Только глаза блестели живым, лихорадочным огнем, какой бывает во взгляде у больного. Эржбета была сама не своя.
Из вещей клали в дорогу только самое необходимое, скромное одеяние. Богу красота ни к чему, он жаждет покаяния, так говорили старики.
Сундуки были собраны, и боярыня спросила:
А насчет ларца моего Марку ничего не говорил? Даром-то в монастырь нынче никого не принимают, нужно же и мне лепту внести.
Ничего не говорил, отозвалась девушка. Он его где-то в своих покоях держит, но трогать не велел и никаких особых наказов не давал.
И где он у него там?
Знать не знаю, госпожа моя.
Но ты-то бываешь у него, как я вижу. И что же, не приметила там у него ларца никакого? Того, что появился в день моего приезда.
Маришка с волнением посмотрела Эржбете в глаза.
Нет, не приметила. Должно быть, Марку спрятал его.
Ну, хорошо. Пусть так.
Служанка ушла, закончив с работой и заперев за собой дверь. Эржбета снова осталась в одиночестве. Надвигались сумерки.
Последние дни осени пролетали незаметно, хмурые, короткие. Бледное солнце редко показывалось из-за плотной пелены тяжелых облаков, полных то ли дождя, то ли первого снега. Тусклый свет, и без того не дававший теней даже в полдень, незаметно начинал угасать, становиться слабее, и все ближе подпускал ночную мглу.
В этом-то сером последнем свете во двор боярина Янаке въехал гонец. Он вручил домочадцам послание. Марку вместо отца распечатал его и, прочтя бумагу, велел накрывать на стол и нести из погреба вино. Вскоре из большого зала до Эржбеты начал доноситься гомон радостных голосов и крики. Девушка замерла у двери, вслушиваясь. Внизу праздновали.
Через короткое время тихие шаги послышались за дверью. Когда они замерли, Эржбета услышала торопливый стук и сдавленный голос.
Госпожа!
Она метнулась к двери.
Маришка, ты?
Я, госпожа! Приехал гонец из монастыря. Он сейчас внизу со всеми, они там празднуют. А тебе, ее голос влажно сбился, выдавая подступающий плач, сказано утром ехать с ним в свой новый дом.
Сердце в груди Эржбеты оборвалось вниз, точно в бездонную пропасть.
Ну, вот и кончено, тихо прошептала она самой себе.
Госпожа, снова послышался жалобный писк на той стороне двери.
Что еще?
А ужинать-то нести?
Неси, что уж теперь
Эржбета отошла от двери. В комнате было темно, и только догорающий очаг едва освещал стены, хотя окно еще не заволокла ночная мгла. Девушка распахнула настежь оконную раму, желая хоть немного разбавить эту надвигающуюся тьму. Морозный воздух ударил ей в лицо и разбудил в очаге умирающее пламя. Из комнаты на верхнем этаже дома было видно, как серые деревья покрывали бурые склоны холмов, как внизу справа грязным лоскутным одеялом раскинулось село, а прямо, сразу за укрепленной стеной, зиял беззубым ртом глубокий Вдовий овраг. По ту сторону от него, на высоком склоне чернел голый лес.