Следует заморозить. Мы возьмем недорого, а между тем
Дворецкий, вообще боявшийся покойников, пошел с докладом, не проверив его слов.
Потом пришли какие-то люди, которыми распоряжался все тот же молодой человек с курчавыми волосами. Они удалили всех из залы, где лежал труп, и занялись тем, что было еще так недавно цветущей молодой девушкой. А через каких-нибудь два часа все уже было окончено и прибранная покойница лежала вся в венках и цветах, поразительно похожая на прекрасную восковую фигуру. Ничто больше не должно было смущать ее покоя: незнакомые люди ушли, унеся с собой свой большой и длинный ящик с страшными насосами и приспособлениями.
Вечером того же дня, после панихиды, профессор Моравский заехал к Фадлану на Каменноостровский. Фадлан снял целый особняк в конце проспекта, почти около самой Карповки. Это стоило очень дорого, но зато давало полную возможность Фадлану заниматься своими любимыми исследованиями без всякой помехи.
Десятый час был уже на исходе, когда Моравский нажал пуговку электрического звонка у подъезда небольшого особняка. Ни малейшего луча света не проглядывало в окнах: или были плотно спущены гардины, или Фадлан отсутствовал; дом казался мрачным и пустынным. Но все же профессору не пришлось долго ждать: двери открылись и он очутился в очень большой прихожей, со вкусом задрапированной темно-красными портьерами. Опаловый плафон на потолке лил волны мягкого электрического света. В углу тикали английские старинные часы на высоком постаменте из красного дерева. Большое зеркало во всю стену отражало в себе длинный ряд комнат, глядевших в него через открытые двери. А перед профессором в почтительной позе, сложив руки на груди, стоял смуглый чалмоносец, сверкая белками больших глаз.
Доктор Фадлан? спросил Моравский.
Чалмоносец склонился до земли и указал на широко открытые двери с правой стороны. Профессор сбросил шубу и вошел в большую, богато убранную залу. Как это ни странно, но Фадлан, казалось, ожидал Моравского.
Дорогой коллега, сказал профессор, не удивляйтесь моему позднему посещению. Я так расстроен. Мне почему-то страстно захотелось говорить с вами именно сегодня, сейчас
Я вас ожидал и знал, что сегодня вы будете у меня. Я хочу произвести именно сегодня один интересный опыт. Помните, вы просили меня принять вас в число моих последователей? Ну вот, как раз время, я вас ждал.
Вы меня ждали сегодня? Кто же вам сказал, что я у вас буду? Откуда вы могли это знать? Как это странно! Вы собираетесь произвести интересный опыт и предлагаете мне при нем присутствовать? Я очень ценю ваше внимание к старому профессору. Но странно это сегодняшнее мое желание видеть вас. Я думал встретиться на панихиде, но вас не было. Бедная Тата! Какая странная смерть!
Может быть, сегодня мы узнаем ее причину, загадочно сказал Фадлан. Прошу вас, присядьте, дорогой коллега!
Профессор опустился на мягкое кресло.
Странное время мы переживаем, задумчиво начал Моравский, и физически и нравственно странное. Если бы Христос явился теперь среди нас, то Его или засадили бы в тюрьму, или, пожалуй, постарались бы бросить Ему пару-другую бомб. Люди науки, умеренности и аккуратности сочли бы Его сумасшедшим и посоветовали бы обратиться к моей помощи. Как вам кажется, Фадлан?
Но Фадлан сидел против профессора, погруженный в глубокую думу, и ничего не отвечал.
Моравский продолжал:
Но все-таки многие, очень многие хотели бы быть христианами. Их влечет к тому не только сердце, но и ясное понимание значения христианской морали: ведь теперь мы живем положительно в Дантовом аду и до того замучены и напуганы нынешними формами борьбы за существование, что совершенно одурели от напряжения всех своих сил и перестали понимать друг друга. Порой мне кажется, точно физически ощущаешь что-то неладное внутри, а вокруг себя какое-то «что-то», создаваемое безумным и нездоровым напряжением всего человечества. Это «что-то» способно выводить из равновесия мировые силы, и созданная современной культурой башня Вавилонская готова рухнуть и раздавить своих творцов В последнее время с напряжением, равным только библейскому, посылаются на нас всякие моры, глады, трусы, потопы, нашествия и т. д. Думая так, я положительно чувствую, что стою на правильной дороге, а эта дорога фатально приводит меня к вам.
Вы ближе к истине, чем думаете, тихо сказал Фадлан.
Да, спор сатаны с Господом Богом обостряется! Но знаете что? Мне кажется иногда, что сатана вовсе не зол и даже, пожалуй, любит людей. Отсюда и его боязнь креста, как непреложного доказательства эмблемы любви к человеку. И сам сатана не может отрицать этой любви, то есть не признать ее всепокоряющей силы, потому что чувствует ее в самом себе. Наоборот, любовь его к людям так сильна, что, убедившись в бессилии человечества вместить такую любовь, он возненавидел людей и решил доказать, что без него не видать им царствия небесного, основанного на любви. А потому он борется с Господом, зовущим нас туда, куда по самонадеянной гордыне своей не смеет сам идти и тем более и нас пустить не желает. Гений-сатана, не имея сил отрицать любовь, однако, умеет превращать ее в орудие порабощения, разъединяющее, ослабляющее, унижающее и оскотоподобляющее нас
Я повторяю: вы ближе к истине, чем думаете, дорогой профессор, снова сказал Фадлан. Если вы прибавите сюда то, что я как-то говорил вам про вампиров, свяжете предыдущее с последующим идеей деятельной злой силы, то, может быть, вам ясен станет и тот печальный случай, с которого вы начали вашу речь. Я говорю о смерти бедной Таты Репиной. Может быть, поймете и участие княгини Джординеско, которое я подозреваю.
Вы что-нибудь знаете, Фадлан? оживился Моравский.
Все придет в свое время, загадочно ответил тот. Пойдемте в мою лабораторию; я думаю, что время приступить к опыту уже настало.
Они прошли через длинный ряд комнат, убранных то с тонкой роскошью, то с изысканной простотой, и, миновав небольшой темный коридор, вошли в громадный покой, увенчанный куполообразным стеклянным потолком. Темные бархатные портьеры сплошь затягивали стены и, спускаясь с потолка до пола, скрывали высокие окна. В этой комнате не было ничего металлического; карнизы, столы, стулья были затейливо выточены из эбенового дерева. На полках стояли самшитовые статуэтки. У самого входа висела гирлянда из скарабеев, дань мистике старого Египта.
Моравский в удивлении остановился посреди обширной комнаты, пораженный великолепием ее странного убранства и внимательно рассматривая вырезанные из парчи и нашитые на бархате буквы какого-то неизвестного ему языка.
Дорогой друг, сказал Фадлан, указывая решительным жестом на отдаленный угол комнаты, где на возвышении, освещенном пламеневшими зелеными лампадами, стоял длинный ящик, скорее гроб, покрытый черным бархатным покрывалом, дорогой друг мой, нужно изгнать из наших душ последний остаток страха. Подумайте только, что мы приступаем к опыту, перед которым бледнеет все ваше знание! Нашей волей и нашим могуществом, союзом вещественного с невещественным, мы попытаемся вырвать меч из рук ангела, стерегущего рай. Долго обдумывал я в тиши кабинета мельчайшие детали этого опыта и почти в совершенстве изучил всю физическую сторону дела. Но дальше идет потустороннее, как вы выражаетесь, или божественное, как говорю я. И вот тут-то и начинается неизвестное. Я нашел в старых манускриптах способ, нашел несколько исторически проверенных фактов но я не знаю, дозволено ли мне вступить на этот путь? Тем более, что меня смущает и то, что всякий раз, когда я думаю о предстоящем опыте, у меня является совершенно незнакомое мне чувство не то какой то злобы, не то гнева. Я спрашивал Махатму, но не получил ответа. Значит, я предоставлен самому себе. Заслуга ли это, или преступление? Но если преступление, то возмездие будет тяжко. Одним словом слушайте, профессор! Одним словом Одним словом, мы воскресим мертвеца.
Моравский содрогнулся.
Вы отступаете? усмехнулся Фадлан.
Нет, учитель, ответил Моравский. Он сделал ударение на слове учитель. Я в вашем распоряжении. То, что я содрогнулся, этоявление, независимое от моей воли и энергии. Я хотел бы только некоторых разъяснений и указаний. Для того, чтобы идти твердыми шагами среди окружающей меня темноты, мне необходим факел. Вряд ли могут его заменить зеленые огни этих лампад.