Моравский внутренне содрогнулся, но пересилил себя и медленно подошел к дивану. Бледный и дрожащий, он приблизил свое ухо почти к самому рту материализованного привидения. Затем медленно приподнялся и сказал:
Ни признака дыхания. И все время ощущение паутины Совершенно такое, как вблизи электрической машины в действии.
Это вполне понятно, возразил Фадлан, и то и другоефлюиды. Теперь произведем второе исследование. Я хочу заставить ее двигаться, не дотрагиваясь до нее.
Он направился к погребальной урне, которая все еще стояла на столе, и слегка ударил рукой по этой урне. Лемурия содрогнулась, все не открывая глаз. Четыре подобных удара произвели четыре одинаковых содрогания.
Видите, профессор, еще осталась астральная связь между нашим созданием и остатками пепла; нужно будет ее впоследствии уничтожить. Именно это я и хотел узнать. Лемурия, проснись!
Она открыла глаза, но не двинула ни одним членом. Глаза ее были страшны и совершенно лишены жизни.
Твои глаза мне не нравятся, сказал Фадлан, их нужно поправить. Сделай их такими, какие я люблю!
Лемурия несколько раз открыла и закрыла свои веки и в конце концов взгляд ее стал почти человеческим.
Хорошо! А теперь попробуй подняться.
Она сделала несколько движений, но не поднялась с дивана.
Фадлан подошел почти вплотную к материализованной фигуре и, подняв правую руку, проговорил твердым голосом:
Лемурия, я тебя заклинаю и повелеваю тебе проснуться без гнева и сопротивления. Проснись!
Лемурия приподнялась на своем ложе, села и сказала нежным голосом, в звуках которого, казалось, слышалась отдаленная песня:
Так хорошо?
Глаза ее блестели, как звезды, на щеках выступил легкий румянец, золотые волосы рассыпались по плечам и легкое сияние просвечивало через них; казалось, вся она была одета в золото и бриллианты. Но это золото и бриллианты были ничто в сравнении с ее неземной красотой.
Как она прекрасна, чуть слышно прошептал Фадлан.
Но Лемурия услышала и, с доверчивостью глядя своими прекрасными глазами на доктора, проговорила:
Прекрасна?.. Я ваше создание, господин, и ваша раба!..
Фадлан опустил голову, как будто бы несколько смущенный неожиданным оборотом, который грозили принять события. Потом, резко повернувшись к Моравскому, сказал:
Дорогой профессор, не знаю, как вы, а я страшно устал. Собственно говоря, опыт наш на этот раз нужно признать удачным. Совершенно безопасно можно оставить Лемурию здесь, в лаборатории. Не пора ли нам отдохнуть как следует?
Моравский, действительно, едва стоял на ногах от усталости и нервного напряжения, да и Фадлан был бледнее обыкновенного.
Прекрасная Лемурия, нам необходим отдых, обратился Фадлан к материализованному призраку. Ты останешься здесь и постараешься еще более приобрести жизнь. Теперь уже позднее утро, почти день. Итак, до свидания! Вечером мы увидимся снова.
Я уже живу, ответила Лемурия. Но буду еще лучше, когда вы придете, господин. Могу ли я вас просить?
Конечно Говори!
Лемурия опустила глаза и слегка улыбнулась, она стала совершенно женщиной.
Господин, придите, прошу вас без него!
Они вышли из лаборатории.
Через несколько минут Моравский уже прощался с Фадланом.
Дорогой коллега, сказал он на прощание, крепко пожимая руку доктору, дорогой коллега, я не удивлюсь, если вы кончите тем, что безумно полюбите ваше дивное создание.
Фадлан пожал плечами.
Это было бы очень печально, ответил он. Кто знает? Я не могу поручиться ни за что: Лемурия так прекрасна!
XII
Предсказание Моравского стало незаметно исполняться: Фадлан, нечувствительно для самого себя, все больше и больше начал интересоваться Лемурией. Она не была уже для него только объектом интересного опыта, она стала для него женщиной, обворожительной и прекрасной. Он уже любил ее, хотя не сознавал этого, и, если бы кто-нибудь спросил его про Лемурию, он ответил бы с полным безразличием. А если бы кто-нибудь только намекнул ему про зарождающуюся любовь, он, усмехнувшись, совершенно искренне сказал бы, что страсти ему теперь незнакомы и, может быть, прибавил:
Только один вид любви разрешается посвященному: самопожертвование
Тем не менее, в долгие светлые вечера он любил оставаться вдвоем с Лемурией в своем кабинете, ведя с ней нескончаемые беседы и любуясь ее красотой. Она теперь стала уже совершенной женщиной, и ничто не напоминало странного появления ее на свет. Остались только две особенности: она слышала мысленный призыв Фадлана на каком угодно расстоянии и затем, в минуты сильного волнения, ее окружал фосфорический свет, нечто вроде бледного сияющего облака, светящегося тем сильней, чем больше было ее волнение.
Обыкновенно, повинуясь призыву Фадлана, она являлась к нему в кабинет, задрапированная в белый пеплум, красиво облегавший ее стройную фигуру, усаживалась в кресло против стола, а иногда на диван рядом с Фадланом и рассказывала ему нескончаемые истории и легенды. Откуда брала она свои темы? Откуда развилась в ней ее удивительная фантазия? Вероятно, она черпала свое вдохновение из своего удивительного прошлого. А Фадлан часто, а за последние дни еще чаще, брал ее бледную руку с нервными узкими пальцами и подносил ее к своим горячим губам. Это делалось как-то само собой, незаметно для обоих и понемногу вошло в привычку. А леденящий холод и опасность прикосновения давно уже отошли в область предания и были основательно забыты.
Сегодня, как и всегда, Лемурия сидела на диване рядом со своим господином и, глядя на него большими глазами, в которых светилась загадочная тайна, тихим голосом рассказывала ему легенду про любовь девушки и мага.
В открытое окно глядела светлая ночь, свежий воздух нес с своей волной аромат обрызганных росой цветов, посаженных в саду заботливой рукой Фадлана. Сюда не доносился суетливый шум города и было тихо и уютно в потонувшем в мягких тонах сумрака большом кабинете.
Она была молодая и прекрасная языческая девушка, дочь жреца, рассказывала Лемурия.
Голос ее звенел, словно серебряная лютня посылала откуда-то издалека певучие переливы тихих аккордов.
И дочь жреца была прекрасна и свежа, как утренняя заря, ее так и звали подруги: утренняя зорька. А некоторые звали ее тихим светом. Юноши же, которых она не знала, называли ее пламенеющей тайной и весенним цветком Окно ее комнаты выходило на соседний двор, где помещалась христианская церковь. И каждый день слыхала она вдохновенный голос диакона, громко читавшего святое евангелие. Новые слова, полные любви и неземной красоты, глубоко трогали ее молодое сердце. И однажды вечером, когда мать, увидев ее, задумчивую и в слезах, спросила ее о причине ее горя, девушка бросилась к ее ногам и с плачем сказала:
Благослови меня, о мать, или прости: я христианка!
Мать заплакала. Крепко обняла она свою дочь и поцеловала ее. А после пошла к мужу, которому и рассказала обо всем происшедшем. Он ничем не выразил гнева или удивления. Он заметил только, что поговорит с дочерью на другой день.
Они легли вместе на свое супружеское ложе и заснули с миром. И вот в раннюю предрассветную пору в тонком полусне пришло к ним откровение. Чудный свет сошел на них, и в этом свете услышали они дивный голос, который позвал их и сказал:
Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас Придите, возлюбленные моего Отца, и Я дам вам царство, которое приготовлено вам от начала века!
Наутро родители благословили свою дочь и все трое после обычного испытания удостоились святого крещения.
Но когда прекрасная девушка в белых одеждах, просветленная, свежая и блистающая, как весна, выходила из церкви в сопровождении отца и матери, на ее пути встретились две темные фигуры, закутанные в черные мантии. Это был великий маг Киприан и его ученик Аскладий. Оба они остановились, пораженные красотой Юстытак звали молодую девушку. Но она прошла к себе домой, даже не заметив двух мужчин, смотревших на нее с нескрываемым восторгом.
Глухой полночью под сводами лаборатории Киприана, он, стоя в магических кругах, зарезал жертву перед дымящейся курильницей. Жертва еще содрогалась в предсмертной агонии и страшные заклинания еще звенели в воздухе, когда появился мрачный князь тьмы: