Запах гниющего дерева, слякоть, хлюпанье. Погодин нашёл в телефоне фонарик и высветил липкие стены. Что-то похожее на мокриц копошилось в зазорах. Пятерня нащупала карман, шелестящий листок.
Лестница застонала.
Сейчас фонарик уткнётся в чёрный дерматин, в пучащуюся ткань, словно с изнанки на неё напирают лицом, чудовищной личиной, и глазок становится глазом существа
Но луч свободно провалился в черноту. Дверное полотно исчезло. За пустым проёмом вырисовывалось жилище Тролля.
Оправдываясь любопытством, он переступил порог. Ковырнул фонариком темноту. Замшелые стены, дряхлый настил.
«Какого чёрта я тут забыл?» взъярился он на себя. Скомкал распечатку и швырнул через плечо. Двинулся к выходу.
Луч хлестнул по коморке в конце коридора. Озарил ржавое металлическое корыто и надтреснутое зеркало. Погодин оцепенел.
Стены ванной были практически не видны за слоем фотографий. Их носили сюда годами: большинство портретов выцвели до рыжих абстракций. Десятки, сотни лиц, мужчин и женщин, школьников и даже годовалых детей. Тех, кому завидовали, желали горя, кого ненавидели настолько, чтобы явиться в логово Тролля и пришпилить к коллажу их снимки. Стена ярости, вот что это было.
Давясь кислой слюной, Погодин вышел из коморки.
«Достаточно исследований», подумал он, шагая к подъезду.
В дальнем углу захихикало.
Фонарик впился в источник звука. Тьма пожрала свет. Кокон мрака в углу снова хихикнул: так хихикает заклятый школьный враг. Или двенадцатилетний мальчишка, которого обрекли на смерть, отдали в лапы Тролля.
Погодин крутнулся на носках и заметил приближающуюся фигуру.
Братик?
Юлька!
Он обнял сестру.
Как ты здесь очутилась?
Я проснулась, а тебя не было. Увидела в окно, как ты идёшь к бараку. Как лунатик Я звала тебя с улицы
Я не слышал, он поцеловал её в висок, Зачем ты шла за мной, глупая?
Я подумала. Подумала, что ты можешь сделать что-то дурное.
Да, сказал он, Да, так и есть.
До утра они просидели на кухне, грея ладони чайными чашками и болтая. О детях, работе и перспективах, но не о чёрном доме, нет.
Гуляли по парку днём и смеялись, когда Паша начинал приставать к уличным музыкантам. Ели сладкую вату и пили молочные коктейли.
Попрощались вечером; он обещал приехать в ноябре.
Загремела электричка. Прочь от малой родины, сестры и стены гнева в коморке заброшенного барака.
Всё воскресение он провёл на кровати, читая журналы. Мерно бубнил телевизор, транслировал российский сериал. Веки склеивались.
Остроты героев перемежались закадровым смехом.
Хихиканьем гиены.
Погодин уронил журнал.
Коля Касьянов стоял у телевизора. Волчий оскал от уха до уха, впрочем, ушей у него не было, как и губ, и носа. Со скул свисали клочья серой шкуры. Если смерть Касьяна и была трагичной случайностью, после похорон, в гробу, Тролль съел его лицо.
Привет, Погода, булькая гноем на букве «п», произнёс Касьян, Он сделает это.
Обглоданный до кости палец указал куда-то за спину. Погодин оглянулся.
В кресле, едва вмещаясь, восседал Александр Дрол. Круглые глаза умалишённого буравили Погодина, они напоминали половинки теннисного шарика, влепленные в глазницы, глаза хамелеона.
В руках Дрол держал голенького ребёнка. Ребёнок хныкал и вырвался. Жёлтые ногти Дрола скользили по нежной коже.
Погодин узнал Пашеньку, своего племянника.
Закричал истошно.
Дрол распахнул рот, огромную багровую пасть и запихнул в неё голову мальчика.
Погодин проснулся за миг до того, как сомкнулись острые зубы. И ещё полчаса лежал, уставившись в окно.
По пути на работу он пытался дозвониться сестре тщетно. Предчувствия терзали, душили за горло.
Абонент вне зоны.
Всего-навсего телефон разрядился, не так ли?
Понедельник день тяжёлый? спросила Божена, Вить, ты в норме?
Он подёргал себя за воротник.
Плохо спал
Виктор!
Подобострастная ухмылка Щекачёва не предвещала ничего доброго. Только этого не доставало с утра.
Мы говорили о вас с боссом на летучке. Про ваш проект. У босса имеются кое-какие сомнения, я убеждал его, что вы ценный сотрудник и
Давайте быстрее? перебил Погодин.
Лицо Альберта Михайловича осунулось.
Что вы позволяете себе?
Шум в коридоре отвлёк внимание замдиректора. Он негодующе посмотрел на дверь, на уволенного в начале месяца Фатичева.
Ренат? Божена приподнялась со стула.
Фатичев выглядел кошмарно: растрёпанный, бледный, небритый. Опухшие глаза пошарили по офису, сфокусировались на Щекачёве и сверкнули. Одновременно чёрная сталь заблестела в его руке.
Старомодный, с тонким дулом пистолет.
«Игрушечный, наверное, подумал Погодин отрешённо, С таким можно играть в театре красного комиссара, но убить человека таким нельзя».
Ствол нацелился на ошарашенного замдиректора.
К стене, велел Фатичев устало.
Что вы себе позволяете? переадресовал Щекачёв свой недавний вопрос.
Иди к стене! рявкнул Фатичев.
Трясущийся Щекачёв повиновался.
Сотрудники вросли в стулья, наблюдая за происходящим.
Два часа назад умерла моя дочь, доверительно сказал Фатичев заместителю.
О, протянул Альберт Михайлович, Мне так
Фатичев трижды выстрелил в грудь Щекачёву. Пули откинули того к стене. Он сполз, марая обои и таращась на бывшего подчинённого.
Божена пронзительно завизжала.
Фатичев бегло перекрестился, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.
Погодин смутно помнил, как выносили трупы, что говорил назойливому и хамоватому следователю. Домой попал в полдень и тут же включил компьютер.
Перед внутренним взором разводы крови на офисной стене, вспышка огня во рту Рената, падающая без сознания Долгушева.
Настрочил сообщение сестре: «переживаю, позвони немедленно».
Зашёл на страницу Божены, в новогодний альбом. Выбрал фотографию с Щекачёвым, ту самую.
Ну, разумеется, прошептал, Вот же ты.
Курсор потрогал силуэт ныне остывающего в морге замдиректора. Порхнул к окну на заднем фоне. В стекле отражался фотограф. Фатичев.
Двоих. Он отдал Троллю двоих.
Погодин зажмурился.
Позвонил телефон. Незнакомый номер.
Братик?
С души будто схлынула мазутная тьма.
С тобой всё хорошо, Юль?
Да. Всё по-старому.
А Паша?
Ест яблоки. Точнее, надкусывает.
Погодин вознёс небесам молитву.
Я звонил, но
Да, вздохнула Юля, Я такая раздолба. Потеряла свою мобилку.
Да ей же сто лет в обед! хохотнул счастливый Погодин, Копейки стоит.
Мобилка ерунда. Там была куча фотографий. Моих, твоих, Пашкиных
Сердце Погодина ёкнуло. Пальцы стиснули подлокотник кресла, чтобы тело не кувыркнулось куда-то вверх, в потолок.
К-когда ты её потеряла?
В пятницу, я думаю. Её не было, когда мы гуляли в парке, но я надеялась, что забыла дома и
Он сбил звонок. Телефон спикировал на ковёр. Погодин качнулся из стороны в сторону. И засмеялся дребезжащим механическим смехом.
В голову пришла показавшаяся забавной мысль: даже если Тролль не умеет пользоваться сотовым, Щекачёв, этот дохлый лизоблюд, охотно ему подсобит.
СнегириДмитрий Костюкевич
Казалось, на улице взлетает что-то большое и упрямое. Воздух комнаты дрожал от громкого мерного гула.
Да задолбали уже!
Артём отложил книгу, вскочил с дивана и захлопнул окно. Приглушил самую малость.
Под окнами лежала стройка. За ней, через дорогу, стояла ТЭЦ. Белая густая струя била в грязно-серое небо опять стравливали пар, или что там они делают? Ну, хоть по ночам прекратили пугать. Артём хорошо помнил, как однажды проснулся от непонятного грохота за окном и долго лежал в липкой темноте, гадая: война? авария? прибытие пришельцев?
Он опёрся руками о подоконник и стоял так; взгляд был злым и беспомощным, как сверло с тупым наконечником. О концертах ТЭЦ писали на новостных порталах: заменили котёл на более мощный, теперь сбрасывают давление, что-то в этом духе он не вникал. Привыкайте, новосёлы! Родовые схватки микрорайона были в самом разгаре: полгода назад они вытолкнули пятый по счёту дом, из окна которого сейчас смотрел Артём, и принялись за шестой.