А я скакнул под укрытие стен, повалился на пол, с наслаждением выпустил из рук гвоздодёр, которым уже до крови натёр руки. В наушниках орала Янката единственная песня, что осталась.
Выше ноги от земли, выше ноги от земли!
Ну здравствуй, хриплю, старлей. Видать, семейное это у Огарёвыхтебя спасать. Пить есть?
Он всё так же ошалело суёт мне флягу, в которой бултыхается подтаявший снег. С наслаждением выхлебал почти до дна, да половину на себя пролил.
Сам не ожидал, что так дико пить хотеться будет. Думал впрочем, я много чего думал.
Перевёл дух. Вот теперь и поговорить можно.
Мне тут, уже нормально говорю, а не хриплю я, ваш полкан сказал, вы где-то здесь застряли, выбраться не можете.
Как видишь.
Я оглядел шестерых бойцов, перемазанных в своей и чужой крови, и четырёх раненых у стены, кивнул. Вижу.
Николаев проследил за моим взглядом, как-то обречённо уже спросил:
Что ещё он сказал?
А? не сразу понял я, потом сообразил. Замер на секунду, собрался с силами, поглядел старлею прямо в глаза: Ничего он не сказал. Не до того ему. Сейчас всем тяжко пришлось.
Николаев закивал, а я подумал, что это всё-таки нехорошокогда верят каждому твоему слову. Даже такой глупости, как «полковник ваш всё рассказал по первой просьбе непонятному мальчишке».
Заполняя молчание, хлопнула неподалёку граната.
Поняв, что дальше медлить уже нельзя, я уставился на свои грязные ладони и сказал, тщательно подбирая слова:
Я там завал разгрёб. Можно прямо отсюда, откуда вылез, далеко уйти. И на поверхность вылезти, если не завалит. Но у меня с собой гвоздодёр, крепкий, можно будет проковыряться. Так что собирайся, старлей. Отсюда прямо, на развилке направо, потом перескочить через дворно он отсюда далеко, там может чисто быть, и там ещё один залаз есть. А оттуда беспрепятственно долезете до моего, там по прямой всё. Это примерно где меня Рубцов выцепил вчера.
Слушают меня бойцы, как ангела Господня или галлюцинацию свою. До тех пор, пока не заматюгался отборно, по-отцовски, видя, что медлят, не поверили. Но ангелы Господни, как известно, не матюгаются, а галлюцинации гвоздодёром не долбают легонько по ногетой, что цела ещёстарлея. Значит, и вправду я, настоящий. И выход настоящий предлагаю.
Зажглись лица, посветлели. Отсрочка приговора, может, доживут ещё до Нового Года.
Если, конечно, завтра их не пошлют в очередной ад.
А трёхсотых протащить там можно будет? первым делом спрашивает Николаев.
Прота́щите, уверенно киваю я. А мне оставьте автомат и пару магазинов. Прикрою.
Ты чего, ополоумел?! Я остаюсь! мигом от такого взъярился старлей, оплеуху закатиля закачался, а он рычит: У тебя невеста в Ставрополе! Тебе ещё жить и жить, пр-ридурок!
Выдержал я его взгляд, усмехнулся:
Это тебе, старлей, жить и жить. Сына хочешь сиротой оставить за час до рождения? Я остаюсь. Потом уползу, я же тут всё знаю.
Лгу я уверенно.
Не уползу, но Николаеву знать это не стоит.
И снова, как всегда: я не верю, а онверит. Я говорю, он слушает Но боретсяс собой или со мной, я не понял:
Ты придурок! жалобно. И взглянул мне прямо в глаза, дёрнулся вперёд, будто обнять хочет
Отпрянули мы одновременно. Словно понял он всё.
Вот так вот, Николаев. Будешь дальше настаивать?
Тыещё жалобнее. И неловко перекрестился. И вместо споров или ещё чего только вымолвил: О, Господи
На этом и кончился спор.
«Идите», мотнул я головой и отвернулся, твёрдо зная, что бойцы не ослушаются.
Мой выбор, не ихвот и всё, что я им сейчас могу дать.
Идите! громче. Мне же страшно, поймите и меня. Но я не отступлю: я сам это просил.
Они медлят, не понимая, борясь с собой.
Идитеязык солгать не повернулся, и добавлять, что догоню, я теперь не стал.
Они бы выбрали другое, каждый из них, я знаю. Не ушли бы.
Но сегодня выбираю только я, так чтопростите, ребят.
Как ни крути, ясын русского офицера.
Я люблю этот город, мою вторую родину, правда, люблю, ноя русский. И даже если весь город против вас обернулсяно не я.
Отец погиб, прикрывая Николаева
Значит, так тому и быть.
Бойцы собрались, подхватили раненых. Сунул мне Николаев калаш, два неполных магазина к немувсё, что осталось. И гранату, РГД-5чтобы уйти как положено, когда патроны кончатся. «Эфка» лучше была бы, ну да мне и такой хватит.
Спасибо, Николаев. Я затем и здесь.
Спустились под землю, я снова повторил им маршрут, вручил незнакомому мне сержантутому самому Гарину, наверное, свой любимый гвоздодёр. Сжал в руках автомат и залёг у самой поверхности.
Янка в наушниках привычно надрывалась.
Я обернулся напоследока Николаев медлит у поворота.
Иди, киваю. В моём углу узнаете всё, и добавил про себя: «Только поверьте». Это единственное, о чём я вам не могу сказать.
Я сына Русланом назову, голос у Николаева дрожит. Эх ты, старлей но приятно. Хоть какой-то Руслан жить будет.
А тело Руслана Огарёва в том углу за месяц крысы уже обглодали до аккуратных косточек. Но паспорт я положил этой ночьюон почему-то со мной остался, как и гвоздодёр и кассетник, в котором теперь играла только одна песня.
Николаев увидит, когда будет там проходить. Узнает. Может, и не поверит хотя и так уже что-то понял. Этоправда, самая настоящая.
Там валяется моё тело. Просто тело.
А Господь внял тому крику. Не будет в моей смерти никаких крыс, никаких грязных луж и вони.
Я перехватил поудобнее автомат, прицелился, ловя на мушку одну из приближающихся фигур. Местный ли он, знал ли Ассановыхили приехал откуда-то совершать свой «джихад» за чужие деньги?
Сейчас уже не важно.
Короткая очередьфигурка упала.
Любит. Прости меня, Лейли.
Новая очередь.
Не любит. Я Николаеву соврал.
Плюнет. Я ждать тебя не буду, и ты не жди.
Поцелует.
Любит.
Не любит
Выпустил из рук гранату я на «Любит».
Ну, значит, любишь, Лейли.
Значит, будем в игры играть,
Раз-двавыше ноги от земли!
Кто успелтому помирать,
Кто осталсятот и дурачок.
Обманули дурачка, обманули дурачка.
Выше ноги от земли. Выше ноги от земли
У меня две могилы.
В одном месте я умер.
В другомпогиб.
А разницу я вам пояснять не буду.
2 мая 2011 года, июнь 2020 года,
экспресс Дубна-Москва, дер. Прислон
Папины сны
Цхинвал, 2008 г. Москва, 2010 г.
«Голубая стрела» без сигнальных огней
Разбивает стекло, исчезает в окне,
Твой игрушечный поезд летит под откос,
Только это уже почему-то всерьёз
Зоя Ященко
МОЙ ПАПА ВЕРНУЛСЯ.
Я вышел из ванной, кутаясь в папин халат. Халат был большой, как королевская мантия, а ямаленький. Ну, не очень маленький, я уже во второй класс пошёл, но всё же меньше, чем сейчас.
В коридоре горел свет, пахло сигаретами и ещё чем-то, чему я не знал названия, но от чего внутри стало легко-легко, как воздушный шарик, как будто раньше времени наступил день рожденья. Под вешалкой стоял пыльный армейский ботинок.
Был сентябрь. Мама появилась рядом со мной, и лицо у неё было почему-то мокрое, особенно щёки. Папа улыбнулся, подхватил меня одной рукой подмышки и посадил на колено по-хозяйски поставленной на стул ногии я стал почти такой же высокий, как папа, а потолокгораздо ближе, чем обычно.
Здравствуй, Русь, сказал папа и улыбнулся, наклоняясь мимо меня к ноге, чтобы развязать шнурки на втором ботинке. Я попытался ухватиться за другую папину руку, но нащупал только пустой рукав.
А где рука? спросил я.
Нету, ответил папа, а мама порывисто вздохнула, словно хотела задуть невидимую свечку, но передумала.
Вот как, сказал я.
Вот так, согласился папа, оставшейся рукой воюя со шнурками.
Давай помогу, я спрыгнул с его колена на полбольно ударившись пяткой, но сдержался и даже не вскрикнул.
Помоги, улыбнулся папа. Будешь моей второй рукой.
Буду, торжественно пообещал я и уточнил: Всегда-всегда.