Опустив голову, я встала. «Несправедливо, несправедливо», крутилось у меня в голове. Я так бы и удалилась, покорная и подавленная, но вопрос вырвался сам собой:
Можно обратиться к вам с просьбой?
Какой? Леонард поднял бровь.
Колину так одиноко в его комнате и я подумала может, его жизнь скрасит какое-нибудь животное?
От животных одна грязь, как и его слова, лицо Леонарда выражало неодобрение, но я торопливо продолжила:
Хотя бы птичку, крошечную птичку. Канарейку, например. Она не будет мешать. Если Колину она не понравится, я заберу ее к себе.
Леонард хмурился.
Пожалуйста, сказала я. Какой вред может быть от маленькой канарейки?
Леонард колебался, считал черные камни и белые. Я ждала его решения, задыхаясь от волнения. Надо же, я обнаружила, что действительно переживаю за Колина. Прежде я заставляла себя симпатизировать ему. Но сегодня, когда он плакал, открытый и беззащитный, я впервые ощутила к нему тепло. Я даже подумала, что когда-нибудь смогу полюбить его.
Ладно, решил Леонард. От одной канарейки вреда, скорее всего, действительно не будет.
Спасибо, спасибо, спасибо! выпалила я, удивив своей внезапной эмоциональностью Леонарда (и себя саму), и вылетела из кабинета.
Я добежала до оранжереи, слегка запыхавшись. Натали я не нашла, но разруха в оранжерее заставила меня позабыть о ней на время. Растения выглядели так, как будто их не поливали как минимум неделю. Цветы с крупными желтыми лепестками (я не знала их названия) казались безнадежно увядшими. Фиалки грустно опустили поблекшие фиолетовые чашечки.
Что здесь случилось? произнесла я вслух, и услышала застарелый, надрывный кашель Грэма Джоба.
Грэм Джоб стоял на лестнице, занавешенный побегами вьющегося растения.
Здравствуйте, сказала я, но он не ответил, яростно щелкая ножницами. Побуревшие безжизненные листья сыпались на пол.
Все в тлен обращает, что за дьявольское существо, проворчал Грэм Джоб, спускаясь с лестницы.
О ком это он? О Колине?
Почему они увядают? спросила я.
Грэм Джоб, сощурившись, посмотрел на меня. Глаза у него были маленькие, темные и внимательные, как у птицы.
Цветы все чувствуют. Как овце тошно жить рядом с волком, так и им.
Грэм Джоб сложил инструменты в большой карман его холщового фартука и прошел мимо.
Подождите! решилась я. У меня есть еще один вопрос. Что вы думаете о мистере Леонарде?
Грэм Джоб замер. Когда он повернулся, я увидела кривоватую усмешку на его морщинистых губах.
Был тут один любитель задавать вопросы.
И куда он делся?
Да никуда не делся. Ты его знаешь.
Я смотрела на Грэма Джоба, не понимая.
Немой, уточнил Грэм Джоб.
Так он умел говорить?
А что ему мешало? не погасив сардонической ухмылки, осведомился Грэм Джоб и оставил меня в одиночестве.
Мое горло сжал спазм. От слез меня удерживали только остатки здравомыслия. «Не происходит ничего, о чем стоит беспокоиться» попыталась утешить себя я. Если мне становится страшно с наступлением ночи или даже среди белого дня, так в том виноваты только эти люди, что все время намекают на что-то, никогда ничего не проясняя. Они сговорились пугать меня? Может быть, это какая-то шутка? «Давайте проверим, как быстро она запаникует». От Натали такого еще можно ожидать, но от миссис Пибоди Мне вспомнились бесцветные глаза Немого, его серое пустое лицо, и тот иррациональный страх, что я испытывала каждый раз, как вынуждена была к нему обратиться
Бу, услышала я за своей спиной и подскочила, как кролик. Натали захохотала, разворачивая меня к себе.
Нервы сдают, Умертвие? весело начала она, но, увидев мое лицо, перестала смеяться. Что-то случилось?
Да нет, ответила я, зачарованно глядя в ее серебристо-серые глаза.
Здесь можно говорить, напомнила Натали, переходя на шепот.
Я скрестила на груди руки.
Мне приснился кошмар, я быстро пересказала увиденное Натали. Все было настолько реалистично, что я не могла понять, сон это или явь. Мои сомнения развеялись, только когда утром я увидела мою лампу на столе, а ключ в двери. И кабинет Леонарда выглядел совсем не так, как во сне Да и вообще, все это глупости.
Натали приподняла бровь.
Говоришь, Мария лежала на столе?
Да. И сначала мне показалось, что у нее рана на животе. Потом я поняла, что по ее коже размазаны кровь и внутренности какого-то животного. Это все походило на языческий ритуал, и я не знаю, я положила на лоб ладонь. Голова болит.
Любопытные сны тебе снятся, съехидничала Натали. Или не сны. Не мешает лишний раз проверить, и, шокировав меня, начала расстегивать пуговицы на моем платье.
Я шарахнулась.
Что ты делаешь?
Если он хватал тебя за плечи, должны остаться синяки.
Я вцепилась в платье, пытаясь удержать расходящиеся половины лифа.
Ты что, разденешь меня? Здесь?
Да ладно, протянула Натали, игнорируя мое сопротивление. Не сомневаюсь, что на тебе есть белье. Ты же такая зануда. Уверена, ты даже саму себя никогда голой не видела.
Я предприняла очередную попытку помешать ей, но руки у Натали были точно железные.
Не дергайся, а то пуговицы полетят, предупредила она. Что за зажатая девица. Вот Агнесс, та в момент выпрыгивала из одежки.
После этого заявления я впала в ступор, чем Натали воспользовалась, чтобы завершить свое скверное дело.
Синяки! торжествующе воскликнула она, оголив мои плечи.
Где? я завертела головой, но никаких синяков не увидела.
Вот, Натали ткнула пальцем в овальные бледно-желтые отметины.
Если это и синяки, то давние. Вчерашние не смогли бы разойтись так быстро.
Да где ты могла их поставить?
Мало ли, где, я суетливо застегивала платье. Под ним на мне был корсаж, но стоять в таком виде перед Натали все равно было очень стыдно. Я стала красная, как помидор.
Что значит «выпрыгивала из одежки»? помолчав, спросила я, хотя мой здравый смысл протестовал в голос.
Натали запрокинула голову и рассмеялась, открывая белые ровные зубы.
Не люблю объяснений. Давай я лучше покажу.
Нет, сдавленно пробормотала я и обратилась в бегство.
По пути меня стукнуло. Пробудившись сегодня, я обнаружила ключ в двери но разве перед отходом ко сну я не оставила его в ящике?
Глава 7: На свету
Что это? осведомился Колин с деланным безразличием.
Я стянула с клетки покрывало. Дремавшая на жердочке канарейка встрепенулась. Яркая и изящная, она походила на фарфоровую статуэтку. С минуту Колин молча смотрел на птицу, а я с замершим сердцем смотрела на него. Наконец, Колин высказался:
Мне не нужна птица, и отвернулся.
Я растерялась.
Она тебе не нравится?
Почему она должна мне нравиться?
Она красивая. За ней интересно наблюдать. Она забавно чирикает. Я поставлю ее на стол, сюда, рядом с тобой. Ты сможешь заботиться о ней, кормить.
Да, я понимаю. Но зачем мне это? Колин был сама рациональность. Когда он обрастал льдом, как сейчас, я не знала, что делать.
Ты же говорил, тебе бывает одиноко, когда я ухожу. Теперь ты не останешься один.
Я одинок, потому что в этом мире нет равного мне собеседника. И потому развеять мое одиночество не способны ни ты, ни тем более какая-то птица.
Я сжала губы. По опыту я знала, что, если Колин ударяется в манию величия, попытки образумить его бесполезны. Иногда мне казалось, что он изображает из себя невесть кого вовсе не из желания разозлить, а потому что действительно считаетон такой и есть. Самый могущественный человек, которому однажды подчинится всё и вся. Например, когда я указывала на допущенную им орфографическую ошибку, он мог ответить: «Мне все равно, как оно пишется. Я сам стану правилом. Все будут писать это слово так, как пишу я». Поначалу подобные заявления оглушали. Потом я привыкла.
Если канарейка тебе не нравится, после занятия я отнесу ее к себе.
Такого Колин явно не ожидал, но из принципа согласился:
Унеси.
Сегодня с утра был мороз, сказала я, отходя от скользкой темы. Я вышла прогуляться. Воздух был свежий-свежий. Лужи замерзли, и лед хрустел под ногами, как леденцы. А деревьяна них уже совсем не осталось листьевстояли совсем белые от инея. Это было красиво. Как будто я уже и не здесь, а перенеслась куда-то в волшебный мир.