Саша позвала не моя Таня. Сашенька, я переборщила, это всё моя истеричная натура, ты же знаешь. Я не хотела, Сашунь. Я же люблю тебя, ты знаешь
Ты чего хочешь? сурово спросил я, хотя сердце моё начало оттаивать.
Тебя хочу вернуть.
Я и не уходил. Это ты ушла.
Да, да Ты прав, ты как всегда прав, шептала не моя Таня, которая снова хотела стать моей. Мне плохо без тебя. Я не спала всю ночь. Думала. Ты мне нужен. Очень. Если ты разрешишь, я вернусь. Можно?
Не знаю, мне нужно время, за меня говорили упрямство и обида. Обиды, пожалуй, было вдвое больше. Я шёл мимо подкопчённых смогом зданий, мимо хмурых прохожих, серых машин, и вдруг красное пятно мелькнуло в толпе.
Я теперь всё поняла, знаешь, как говорятнадо потерять, чтобы понять, шептала Таня, пока я судорожно вглядывался в красное пятно, которое с каждой секундой обретало форму, превращалось в бегущую ко мне девочку с белым как бумага лицом, с жуткими глазами-дырами.
Саш, ну так приехать сегодня можно?
Нет! Сегодня нет! хрипло выдохнул я и, положив трубку, побежал сквозь толпу к заданию офиса, вбежал через крутящиеся ворота, приложил бейджик и в три прыжка заскочил на второй этаж. Лёгкие давило, сердце скрипело, в висках обжигало. Прислонился к стенеотдышаться.
Эй, ты чего? спросил Кузякин, коллега, айтишник с соседнего отдела.
Я только головой помотал. А как объяснишь? Что скажешь? Меня преследует сумасшедшая девочка? Бред же. Бред! Что ей надо?.. А если обвинит в домогательствах или ещё в чём? Её слово против моегочьё тяжелее? Может, ей деньги нужны? Нет, вечером точно стоит вызвать ментов, чтобы разобрались! Есть же специальные учреждения, верно?
«И дёрнул чёрт полезть к ней», с горечью думал я, падая на своё рабочее место. С него мне было отлично видно окно, а через негосерую улицу и красное пятно.
* * *
Звонила Таня, я трубку не брал. Написал ей, что занят и позвоню вечером. Был уверен, подождёт, никуда не денется, уж слишком много вины было в её голосе. Видно, она хорошенько пожалела о своих словах, и о том, что съехала. Стоило её немного помучить воспитания ради, но в мыслях я уже мечтал, чтобы она снова была дома, чтобы обнимала по приходу и спрашивала своё обычное: «Как день?», заваривала мне ромашковый чай и делала к нему бутерброды на поджаренном хлебе, жаловалась на колючую щетину, всё равно целовала в подбородок и в щёки. На этих простых мелочах стояла крепость моего спокойствия, ныне погребённая в руинах. Хотелось скорее вернуть всё на свои места. Но потом я вспоминал про окно и про кровавое пятно на серой улице
Когда думал, что Таня придёт и увидит эту, в красном, пот прошибал. Нет, так случиться не должно. Таня слишком хрупкая. Почему-то казалось, что девочка ей что-то дурное сделает. Печёнкой чуял, нельзя им встречаться, даже говорить им нельзя, иначе А что иначе, понять не мог.
«Сначала надо с девочкой разобраться, куда-то её сдать», думал я, тыкая по клавишам. Отчёты сегодня не сходились, письма не писались, пальцы попадали не по тем буквам, а взгляд нет-нет, да и тянулся к окну. В итоге начальник сжалился, отпустил на час раньше. Видимо, чтобы подчинённый ещё больше отчётов не запорол и дырку в окне не просверлил. На улицу я выходил как на эшафот.
У дверей меня ждала девочка.
* * *
Она шла за мной по улице, следом спустилась в метро. На неё никто не обращал внимания, зато меня проверили на каждом посту. Я чувствовал её взгляд, словно прицел между лопатками.
Ещё к дому не подошёл, а уже позвонил в полицию, рассказал про странную девочку, которую кто-то бросил. Когда зашёл в дом, сразу направился к лестнице, мысль о лифте вызывала тошноту. Девочка, точно незримая тень, шла за мной. Её молчаливое преследование давило на нервы. На седьмом этаже я не выдержал, обернулся, лицо у меня горело яростью:
Тебе, гадина, чего нужно? прорычал я. Говори немедленно! Молчишь?
Она, конечно, молчала, не улыбалась, не злилась, не боялась, и от этого было ещё страшнее. Представилось вдруг, как я толкаю её с лестницы и она летит. Но потом воображение сделало кульбит, и уже я летел, а она толкала.
Скоро с тобой разберутся, сквозь зубы выдохнул я и пошёл дальше, перешагивая через две ступеньки.
Кто она такая? Что ей нужно!? Сейчас я вспоминал, что её плечо, когда я за него вчера взялся, обдало меня почти мертвецким холодом. И люди её словно не замечалисмотрели, но не видели. Вон, охрана в метро даже ухом не повела, когда девочка пролезла под турникетом. Люди в вагоневсе тепло одетые, в шарфах и ботинкахникто из них не спросил её, почему она в платье. И ей, кажется, вовсе не было холодно.
«Глупости, сказал я себе. Она просто чокнутая. Никто не хочет себе проблем, вот и не влезают. Сейчас приедет полиция, с ней разберётся! Всё будет хорошо».
Когда я открывал дверь в квартиру, то тщательно следил, чтобы девочка не успела заскочить. Она стояла достаточно далеко, но когда я проскальзывал внутрь, каким-то образом она очутилась рядом и дернула на себя дверь с такой силой, что я, потеряв равновесие, едва не растянулся на полу.
Воспользовавшись заминкой, она шмыгнула внутрь.
Эй! крикнул я и кинулся вслед за ней. Ну-ка, стой!
А она и не думала убегать. Только опустилась на корточки посреди тёмной комнаты, да коснулась пола, а затем на меня уставилась.
Пошла вон отсюда!
Нет, вдруг сказала она, да так уверенно и нагло, будто в своём праве. Это место теперь тоже моё.
Я двинулся к ней, намереваясь силой вытащить наружу, а у самого желудок скрутило от страха, точно не к ребёнку шёл, а к демону из потустороннего мира.
Заговорила, значит! Чего тебе надо? Чего ты ко мне привязалась?
Это не я, это ты ко мне теперь привязан, тихо ответила она, делая шаг назад. Лицо её оставалось неподвижно, шевелились только бледные губы: Ты спросил, кто мой отец. И я выбрала тебя. Сказал назвать дом. Я выбрала домом это место. Ты и Таня хотели семьюя вам её дам.
Не вмешивай Таню! прикрикнул. Совсем чокнутая! О какой, к чёрту, семье ты говоришь?!
О нашей. Вы сами просили, я слышала. Вы хотели детей. Приехали сюда за помощью. И мы вам помогаем. Всё, что требуетсяэто принять неизбежное, она впервые улыбнулась. Улыбка походила на оскал. Протянула ко мне руки, сказала: Обними меня, прими меня, и всё станет хорошо. Каждый в этом доме счастлив, разве ты не видишь?
У меня дыхание сбилось от этих слов. Больше я не собирался разговаривать. Схватив девочку, поволок её к выходу. Та и не думала упираться, словно всё шло по её плану.
Я выкинул обманщицу в коридор, она упала на пол. Кажется, разбила коленки, но не стала плакать, только подняла на меня свой страшный пустой взгляд.
Вали отсюда, гаркнул я и захлопнул дверь. Привалился спиной, пытаясь угомонить бешено бьющийся пульс.
Ты что, меня не любишь, папочка?
Я вскинул взгляд. Красное платье, чёрные косички, глазаточно дыры в преисподнюю. Девочка стояла посреди гостиной как ни в чём не бывало. А у меня сердце в пятки провалилось.
Качнувшись с пятки на носок, она подошла к тумбе, взяла с нее настольные часы в форме сердцадурацкие, но мне их ещё мама дарила, когда была жива. Под моим пристальным взглядом перекинула их из руки в руку. Часы зависли в её пальцах, а потом вдруг выскользнули, с глухим стуком ударились об пол.
Ой, извини, сказала она без тени сожаления. Кажется, это сердце больше не тикает.
Часы треснули ровно посередине, будто их молния поразила или инфаркт. Под рёбрами кольнуло, точно ткнули спицей, болезненно-горячая волна затопила грудь. Мне вспомнилось вдруг, как Таня говорила, что у неё от рождения сердце слабое. Вспомнились её хрупкие руки, синие глаза, и так ужасно захотелось их увидеть, коснуться кожи, обнять. Такая тоска взяла, что даже дышать стало невыносимо. Померещилось даже, будто вот она, рядом стоит.
Я руки вперёд протянул, но неожиданно позади раздался резкий стук. Наваждение как рукой сняло:
Добрый вечер! Вы полицию вызывали? раздалось снаружи.
Я развернулся, распахивая дверь, вываливаясь под желтушный мерцающий свет коридора, дыша через силу.
Савочкин Александр Анатольевич? буднично спросил полицейскийтолстый дядька в натянутой как барабан поношенной форме.
Ещё никогда в жизни я не был так рад служителям правопорядка. Если бы не одно «но» девочка в красном стояла рядом с ним.