Но огромное войско Ахмата русских не преследовало. Оно продолжало стоять на Угре, не понимая действий московского государя и опасаясь его хитрой уловки. Болезни и бескормица стали подкашивать силы татарские. Вновь усилился ропот. И одиннадцатого ноября хан распорядился возвращаться восвояси. Но не прямой дорогой, а через земли литовского князя. «Хоть тут попользуемся»мстительно решил он, проклиная Казимира, подбившего его на столь бесславный поход. Однако нетерпеливые мурзы, стремящиеся поскорее возвратиться в родные улусы и аулы, подвергшиеся нападению нижегородцев, со своими воинами повернули прямо к берегам Волги. И только третья часть войска пошла с Ахматом к Донцу на зимнее кочевье. По пути Ахмат и его воины в Брянской земле разграбили двенадцать русских градов, находившихся под Литвой. Там не ждали такого коварства от «союзника», врат не закрывали, в осаду не садились, потому и пострадали крепко. Когда же татары Ахмата, обогащенные грабежом, подошли к Рыльску и тоже попытались поживиться, то встретили достойный отпор. Княжеский замок на горе Ивана Рыльского и град, закрыв перед напрошенными гостями врата, ощетинились пушками и пищалями, метательными нарядами сотнями луков и копий.
Рыльский князь-наместник Василий Иванович хоть и был юн годами, да умом не скорбен. Сразу же после отъезда батюшки он призвал своих самых надежных воев-следопытов и приказал им найти московскую и ордынскую рати, да и следить издали за их действиями. «Поезжайте о двуконь, чтоб было сподручнее при длительных скачках, но смотрите, себя не обнаружьте», строго-настрого напутствовал разведчиков. Вот те тайно и наблюдали за великим стоянием на Угре. А как только поняли, что озлобленный Ахмат стал разорять литовскую окраину, тут же доложили Василию. Он и принял меры.
Осаждать град Рыльск Ахмат не решился: по его следу и за его головой уже шли стаей голодных волков мурзы тюменских улусов с шестнадцатью тысячами воинов, ведомые ханом Иваком. Потому, покрутившись несколько часов у стен града, пооскомившись, как голодный лис на стаю лебедей на недоступном озере, поспешил убраться на зимнее становище в Белую Вежу.
Глава четвертая
Рыльск. Лето 69891.
1
Кажись, Бог миловал, когда опасность миновала и ордынцы удалились от града, заглядывая молодому князю в лицо, обмолвился боярин-воевода Прохор Клевец. Можно и передохнуть, и порадоваться удаче
Они, в бронях и оружно, стояли на крепостной стене замка, недалеко от воротной башни, откуда обозревали окрестности. Совсем недавно вот так же стоял тут один князь Василий, когда к нему прибыл с дружиной отец.
Слава Богу, обошлось, осенив себя крестным знаменем, согласился с ним Василий Иванович.
И как это тебя, князь, Господь надоумил ворога поопастись да град запереть? Без Божьего промысла тут явно не обошлось
Батюшка надоумил. А в его словах, возможно, и был Божий промысел, скромно заметил князь-наместник, тихо радуясь предусмотрительности родителя и удачной защите города.
Да, батюшка твойчеловек в Литовской Руси известный. С ним сам великий князь литовский и король польский Казимир Ягеллович считается ни с того ни с сего пустился в рассуждения воевода. И, надо думать, доверяет: столько градов и весей отдал в удельное владение
То дело короля и батюшки, не подумал раскрываться цветком-ноготком перед воеводой юный наместник.
Воеводане солнце светлое, чтобы перед ним душу распахнутой держать. Всего лишь человек. А человеку, пусть и знатных кровей, всех помыслов княжеских знать необязательно. К тому же Прохор Клевец хоть и знатный ратоборецлицо вон все в шрамах, но держится скрытно, вечно сам себе на уме. А что у него на уме было вчера, имеется ныне, будет завтраневедомо. Может, он приставлен отцом за княжичем присматривать, может, и за родителем пригляд держит хотя бы для того же Казимира. А возможно, и с великим московским князем Иоанном Васильевичем или его присными хлеб-соль водит. Кто его знаетчужая душа потемки. Уста почти всегда замкнуты, а глаза черны, словно воды Сейма в половодьеничего в них не прочесть
Плохо, что от батюшки вестей нет, опечалился Василий Иванович. Вон и реки стали, льдом покрывшись, и пуржит уже изрядно, а вестей все нет и нет Как бы чего не случилось
Не горюнься, князь, не кличь напасть на свой дом, искренне посочувствовал и предостерег воевода. Даст Бог, все образумится, и батюшка твой, князь Иван Дмитриевич подобру-поздорову вернется.
Дай-то Бог!
Но недаром говорят, что душавещун. В декабре, когда морозы трещали так, что и носа из изб не высунуть, пришли, наконец, вести о князе Иване Дмитриевиче. Семен Иванович Стародубский в малой грамотке сообщал, что Иван Дмитриевич, будучи ранен, попал в полон к басурманам Менгли-Гирея. «Надо о выкупе думать, писал он полным уставом на плотном листе бумаги. Поганые до злата падки. Будем надеяться, что Господь не оставит своей милостью старого князя. Удастся выкупить. Ты же, князь, не тушуйся, держись нас. В беде не оставим Родственник все же, родная кровь»
Словно обухом да по темечку, ошеломило это известие Василия Ивановича. Только горевать да ничего не делатьпагуба пагубой.
Как быть? обратился за советом к рыльскому воеводе Клевцу.
Тот и годами старше, и опыта в житейских делах не лишен.
Посоветуйся с матушкой-княгиней да в Вильну или Краков1 поезжай к Казимиру Ягелловичуудел надо закрепить за собой.
Подобное и батюшка советовал, даже духовную на всякий случай составил
Вот видишь, приободрил Клевец. Ну, и о выкупе, само собой, мыслить надо Только в первую очередь удел Будет удели выкуп будет. Не станет уделаи выкуп не собрать Однако, решать тебе, тыкнязь.
В словах воеводы был резон.
Пока рыльский князь-наместник с малой дружиной носился от града до града, то встречаясь с матушкой в Новгороде Северском, то мчась за советом в Чернигов к Семену Ивановичу или его брату Андрею Ивановичу, матушкиному родителюв Стародуб, прошла зима. Стало известно, что Казимир Ягеллович всю весну и лето собирался находиться в Кракове, чтобы быть ближе к Подолью и Киевской волости, куда вновь могли нагрянуть орды крымского хана.
Как только ветры обсушили не только макушки холмов, но и низины, Василий Иванович, сопровождаемый отрядом рыльской шляхты, направился в Краков. Присматривать за градом оставил воеводу Клевца. Более надежного как-то не сыскалось. Отцовские бояре или на поле брани полегли, или, подобно батюшке, в полон угодили. Те же, кто уцелел, больше держались матушки-княгини, Аграфены Андреевны. А с ней и с самой было непросто. По прибытиивстретила ласково. Расцеловала, как в детстве, в обе щеки. Но как только завел разговор о батюшкином наказе не обижать его сожительницу Настасью и нажитых ею байстрюков, от матушкиного радушия и следа не осталось.
«Мало я при отце твоем, князя Иване, сорома-позора да горя имела!.. Так ты хочешь, чтобы и без него на нее, как на икону, молилась?! Не быть больше такому!»побагровела лицом. «Так ведь батюшкина воля»опешил он, не ожидавший столь суровой отповеди. «Может, и его воля, источала зло и накопившуюся за долгие годы обиду княгиня, да сам-то он в неволе Выберется, нет литолько Господу и известно И пока его нет, я вольна поступать так, как мне заблагорассудится».
Увидев мать-княгиню разъяренной, он смутился. Не знал, как вести себя дальше. С одной стороны надо было исполнить зарок, данный родителю С другойнельзя было обижать и мать Выручила сама княгиня.
«Если хочешь оставаться перед батюшкой правым, то забирай эту змею подколодную с ее выводком куда хочешь, поостыв, посоветовала она. Лишь бы подальше с моих глаз. Иначе им тут не жить Возьму грех на душу, сживу со свету».
Пришлось приказать отвезти Настасью Карповну и ее детей в Рыльск. Но поселить не в замке и не в хоромах купеческих, к которым она привыкла, а в слободке при монастыре, в простой крестьянской избе. Слуги сказывали, что Настасья Карповна, увидев новое жилье, нахмурилась, подобно осеннему небу, даже слезу пустила. Но ни слова, ни полуслова. Только деток обняла да к себе прижала.