Парень остался наедине с самим собою. Облокотившись на подоконник, он вновь начал всматриваться в проходящих мимо людей. Кажется, такой внимательный взор, скользящий по неосведомленным о его наблюдении людям, мог выдать бы в нем своеобразного детектива. Или человека, восходящего к великим стенам раздумия.
Без сомнения, сейчас он принадлежал к касте вторых.
Его лицо обагрилось мертвенно-бледными красками. Взгляд больше не искал отражений силуэтов, но лишь устремился в одну единственную точку. Что он натворил? Вдруг, она права? Что такое умереть?
Не каждому удается жить в такие необычные времена. Предать собственные принципы или выступить в защиту собственного рода? Казалось бы, если ты защищаешь самого себя ты все равно предаешь собственных предков. Если ты ищешь продолжения собственного древа, создания нового ответвления, ты теряешь собственную честь. Честь собственных потомков.
Но одновременно ему было не так тяжело понять собственную мать. Она вырастила его. Она видела его первые шаги. Его первые достижения. Кто захочет расстаться с делом своей жизни? Кто захочет добровольно обрести на покой собственное поколение, продолжение которого есть вся твоя жизнь?
Наверное, именно эта роковая диаспора и есть формула жизни. Она останавливается лишь тогда, как писал Александр Дюма, когда бешеный конь уже не способен поддаваться шпорам, и падает только там, где решает упасть сам.
Нет. Он поднялся в подоконника, импульсивно шагая вдоль стен комнаты. Если смерть существует, он сам решит, как ее принять. Даже если эта смерть означает окончание всего твоего рода. Даже если эта смерть решит омрачить все будущие достижения, на которые могли бы быть способны твои дети. Вздор! На какие достижения способны дети человека, что не оказался способен вовремя пожертвовать собственными интересами, что не оказался способен пожертвовать столь великим даром жизнью во благо ближнего своего? Во благо нации?
Нет, он не позволит себе минуту слабости. Пусть и случится горе, так будет оно ценою великого достижения. Великого поступка. Великой жертвы. Он не отступится.
Решительно, взяв себя в руки, и, будто в доказательство этого, сжав кулаки, он твердой поступью направился из комнаты. Мгновенно оказавшись в прихожей, он забрал пальто, небрежно свесив его на своих плечах, оглянулся в сторону кухни, на которой его мать демонстративно или нет шумела столовыми приборами, избирая, что подберет с собою в дорогу, и отправился на улицу.
Город больше не казался таким счастливым, каким он видел в далеком, раннем детстве. Знакомые лица перестали быть такими приветливыми, искренними, какими были раньше. Пусть соседи и отвечают ему улыбкой, но в ней он с твердой уверенностью мог определить нитки фальши. Нитки страха. Они все боялись. И лишь от того, что боялись старались быть счастливыми. Наверное, именно попытка показать остальным, что все в порядке и есть попытка спрятаться от страха. Так делали всегда. Так будут делать. Всегда.
Он тронулся, временами оглядываясь на опадающие листья. Раньше осень казалась совершенно другой. Опавшие листья казались более яркими. А их падение настоящей вечностью. Помнится, временами он специально прикладывался к земле, впадал в нее своим глубоким носом, и ждал, когда листья окажутся прямиком на его спине. Каждый раз он хотел быть «похороненными» под ними. Каждый раз он ждал, вот придет его мать, посмотрит, и не найдет ее. А он счастливый, довольный ребенок, выберется, напугает ее. И вместе они пойдут домой. Она угостит его мороженым за сообразительность. И он будет счастливым. Довольным.
Но листья никогда не опадали достаточно, чтобы закрыть его полностью. И мама никогда не любила играть с ним в прятки. Поэтому он просто лежал. И ждал. Наверное, наслаждался собственными фантазиями. Удел ребенка жить в мечте. И надеяться, что когда-нибудь она станет явью. Настоящей.
Он проходил сквозь знакомые поля. От чего-то они были пустынны. Еще вчера он видел уйму людей, наслаждавшимися последними днями прекрасной погоды. Еще вчера он думал, что все так далеко. Что каждый ищет себе предел и рубеж. Но ему казалось, его нет. Все вокруг выдумывали, что что-то произойдет. Ему хотелось так думать. Ему нравилось видеть человеческие улыбки. Ему нравилось видеть город в таком состоянии, в котором он замечал его сегодня. Но все это оказалось ложью. Тогда, когда он видел страх на лицах. Соседей, знакомых. Близких. Только дети оставались беспощадны неизбежному року. Каждый раз они веселились. Как он, когда-то. Только они поддерживали его веру, неизбыточное знание. Наверное, они тоже не думали, что такое возможно. Не хотели думать. Или просто не знали.
Ян Полька! окликнул его нежный голос Неужели это ты?
Он развернулся. Он увидел. Ее.
Боже мой, Ян! она смотрела на него удивленными, раскрытыми глазами, Матеуш, посмотри!
Она. Рыжеволосая, будто само пламя. Он знал ее очень давно. Со старых, школьных годов. С первого взгляда. С первого момента. Он знал и хотел ее знать.
Ян! он взял ее за плечо, приобнимая, Привет, дружище! Что с тобою?
А она знала его. Хотела знать его. Он хотел знать ее. Ему пришлось смириться. Уже давно. Но каждый раз, когда он ее видел, он совсем не хотел смиряться. Хотелось дать волю чувствам.
Все в порядке, он надел на себя фальшивую улыбку, скрывая пустоту, образовавшуюся внутри него, Думаю. О многом.
Ах! Так ты тоже? ее глаза загорелись, приобретая цвет ее волос. Она посмотрела на Матеуша. Посмотрела так, как Ян хотел, чтобы она смотрела на него, Ян! Расскажешь?
Это уже совсем не секрет! он улыбнулся, немного смутившись, Я иду добровольцем. Ты тоже?
Добровольцем? удивившись, немного скривив губы, спросил Ян, Куда?
Ты что! Уже давно не секрет, совсем скоро война! он подчеркнул это слово, будто оно делало ему особой гордости, Война! Против советов! Я пойду добровольцем!
Против советского союза?
Естественного! Эти коммунисты уже давно зуб на нас точат. Разве ты не знал? Мы уже давно готовимся к их наступлению.
Не знал, он грустно отвел взгляд, почесывая затылок, это хорошо наверное
Ты его смущаешь, Матеуш, крепче его обнимая, проговорила она, Он не в настроении. Давай оставим его наедине?
Он положительно кивнул. Пожав друг другу руки, уже через мгновение они были далеко. Где-то за горизонтом. А Ян все всматривался в нее. Смотрел. Пока она не спряталась где-то далеко. Далеко за горизонтом.
********
Гёрлиц. Как глупо было считать, что, находясь на границе с Польшей, мы полетим куда-то далеко.
Ганс протер наступающий пот со своего лба, удерживая руль.
Может быть, она была права? Там люди. Они даже не подозревают, что на них нападают. Они даже не могли подозревать, что с этой стороны на них будет какое-либо нападение. Они вооружаются в противоположную сторону.
И сами едут к нам.
Первичная цель аэродром Еленя-Гора. Так близко к людям.
Узнав цель на брифинге Ганса пробило хладным потом. Он был готов на все во славу собственной нации. Но всегда, когда подходишь ближе к делу цепенеешь. Ганс не оказался исключением.
Вторичная конвой эвакуации.
В его глазах на мгновение протемнело. Возможно, он с легкостью, с хладнокровием был бы готов убить столько людей. Если бы не она. Если бы его не попросили. Но разве он нарушает свое слово? Разве эти люди не виноваты? Его страна страдает из-за них!
Нет, он будет непреклонен. Они виновны. Он не изменит своему слову.
Высота полторы тысячи метров.
Как только она достигнет семиста, бомбы упадут. Земля разразится адским пламенем. Многие погибнут. Но на их прахе восстанут другие.
На прахе прошлого они выстроят заветы будущего.
Он был готов нажать на кнопку. Высота девятьсот метров. Он не видел, как эти гиганты войны падают. Но он чувствовал их.
Где-то там, далеко внизу, молодой Ян Полька, житель Еленя-Гора провожает свою мать на эвакуацию.
Где-то там, далеко внизу, он никогда не мог себе представить, что это все случится наяву. Где-то там, далеко внизу, он только и думает о ней.