Уивер Смит тоже мне, рекомендация!
Ну пожалуйста, папа прошептала я.
Нет, Мэтти. И хватит про это. В туристических отелях всякий люд ошивается.
«Всякий люд» в смысле, мужчины. Папа то и дело предостерегал меня насчет лесорубов, трапперов, проводников и землемеров. Насчет туристов из Нью-Йорка и Монреаля. Актеров из театральных трупп Ютики, циркачей из Олбани и бродячих проповедников, которые всегда идут за ними вслед. «Мужчинам от тебя только одно и надобно, Матильда», твердил он мне. Однажды я спросила: «Что именно?» и получила затрещину, а к ней предостережение «не умничать».
На самом деле, беда не в чужаках. Это лишь предлог. Папа знал всех управляющих отелями, знал, что по большей части это вполне пристойные места. Вся беда в том, что он не мог отпустить еще кого-то из нас. Я хотела было поспорить, воззвать к здравому смыслу. Но папа крепко сжал челюсти, желвак прыгал у него на скуле. Этот желвак нередко вот так скакал из-за Лоутона, и в последний раз, когда это случилось, папа замахнулся на него багром, которым придерживает бревна, и Лоутон сбежал из дому, и потом мы несколько месяцев о нем ничего не знали. Пока не пришла открытка из Олбани.
Я молча домыла тарелки и ушла к Хаббардам. Еле волокла ноги, словно две глыбы льда. Я так хотела заработать немного денег. Отчаянно хотела. У меня был план. Да, больше мечта, чем план, и «Гленмор» составлял лишь часть этой мечты. Но теперь я утратила надежду. Раз уж папа не отпустил меня в «Гленмор» а это всего несколько миль от дома, что он скажет, когда речь зайдет о Нью-Йорке?
Тривиáльный
Если у весны есть особый вкус, то это вкус молодого папоротника. Зеленого, хрусткого, новенького. Минерального, как грязь, из которой он растет. Яркого, словно солнце, которое пробуждает его к жизни. Предполагалось, что я вместе с Уивером собираю папоротник. Мы должны были наполнить две корзины, одну разделить между собой, а другую продать повару в отеле «Игл-Бэй», но я чересчур увлеченно поедала молодые ростки. Не могла удержаться. Наконец-то свежая зелень после долгих месяцев на старой картошке и бобах из банки.
Быбефи, пробурчала я с полным ртом. Бобо. Быбефи фово.
У маминой свиньи и то манеры лучше. Ты бы для начала проглотила, посоветовал Уивер.
Я так и сделала. Только сначала прожевала еще кусок, и облизала губы, и закатила глаза, улыбаясь от уха до уха. Уж больно он вкусный, папоротник. Папа и Эбби предпочитают обжарить его в сливочном масле с солью и перцем, а я больше всего люблю вот так, прямо из земли.
Выбери слово, Уивер, сказала я наконец. Победитель читает, проигравший собирает.
Опять дурачитесь? спросила Минни. Она сидела на камне, тут же, рядом с нами. Она ждала ребенка и стала очень толстой и ворчливой.
Мы не дурачимся, миссис Компё, мы сражаемся на дуэли, ответствовал Уивер. Это дело серьезное, и мы просим секундантов соблюдать молчание.
Тогда дайте мне корзину. Помираю с голоду.
Нет. Ты слопаешь все, что мы собрали, сказал Уивер.
Она умоляюще поглядела на меня.
Ну пожалуйста, Мэтти! проныла она.
Я покачала головой.
Доктор Уоллес велел тебе двигаться, Мин. Сказал, это пойдет тебе на пользу. Слезай с камня и собирай сама.
Мэтт, я уже достаточно двигалась. Шла сюда всю дорогу от озера. Я устала
Минни, мы готовимся к дуэли. Будь добра, не мешай, Уивер надулся.
Минни вздохнула, что-то пробурчала. Оторвалась от своего камня, села на корточки посреди папоротника и принялась его проворно срывать. Она поедала его очень быстро, горстями запихивая в рот. Глядя на нее, я вдруг подумала: подойди я к ней ближе, она, чего доброго, и зарычит. Раньше Минни папоротник не любила, но это до того, как забеременела и стала трескать все, до чего могла дотянуться. Она мне говорила, что как-то раз, когда никто не видел, облизала кусок угля. А еще сосала гвоздь.
Уивер открыл книгу, которую принес с собой. Взгляд его остановился на подходящем слове.
Неправедный, сказал он и захлопнул книгу.
Мы встали спина к спине, каждый согнул большой палец правой руки и выставил вперед указательный как будто пистолет.
Насмерть, мисс Гоки, торжественно произнес он.
Насмерть, мистер Смит.
Командуй, Минни.
Не стану. Глупости.
Ну же. Просто скомандуй.
Считайте шаги, буркнула она.
Мы двинулись каждый в свою сторону, считая шаги. На счете «десять» мы повернулись.
Целься, зевнула Минни.
Мы тут стреляемся насмерть, Минни. Прояви хоть немного уважения.
Минни закатила глаза и заорала:
Целься!
Мы прицелились.
Огонь!
Дурной! крикнул Уивер.
Аморальный! крикнула я.
Греховный!
Преступный!
Нечестивый!
Несправедливый!
Непорядочный!
Бесчестный!
Душевредный!
Душевредный? Ну ты даешь, Уивер! Погоди, погоди, я сейчас
Поздно, Мэтт. Ты труп, вмешалась Минни.
Уивер ухмыльнулся и сдул воображаемый дым с кончика пальца.
Давай, собирай, сказал он. Свернул куртку, подсунул ее себе под спину, длинные, как у кузнечика, ноги, подвернул под себя и раскрыл «Графа Монте-Кристо». И одну-то корзину без помощи набрать трудно, а уж две! И на Минни рассчитывать не стоит, она уже поплелась обратно к своему камню. Мне бы следовало остеречься и не бросать вызов Уиверу он всегда побеждал в дуэлях на словах.
Сбор молодого папоротника лишь один из множества способов заработать. Когда папоротника не было, мы собирали дикорастущую землянику или живицу жевательную смолу. Там выходило десять центов дайм, тут целый четвертак, квотер. Двадцать пять центов казались мне богатством, пока пределом мечтаний был кулек шоколадных конфет или палочка лакрицы, но теперь все изменилось. Мне требовались деньги много денег. Жизнь в Нью-Йорке, по слухам, недешева. В ноябре я заполучила одним махом пять долларов; еще доллар девяносто и хватило бы на билет до Центрального вокзала. Мисс Уилкокс тогда послала мое стихотворение на конкурс, объявленный «Обозревателем Ютики». Мое имя попало в газету, и стихотворение тоже, и я выиграла пять долларов.
Надолго они у меня, правда, не задержались: нужно было заплатить за мамино надгробие.
«Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля Фараон, идущего из Смирны, Триеста и Неаполя. Как всегда, портовый лоцман тотчас же отбыл из гавани, миновал замок Иф», начал читать Уивер.
Пока он читал, я тыкала палкой в мокрые гнилые листья, разыскивая крошечные зеленые ростки, которые пробиваются к свету, изгибаясь, словно завиток скрипки. Они прорастают во влажных и тенистых местах. Хотя поначалу ростки совсем маленькие, силенок им хватает. Сама видела, как, протыкая землю, они сдвигали с места тяжеленные валуны. Эта полянка прячется на заросшем тополями и соснами холме в четверти мили к западу от дома Уивера. Никто не знает об этом месте, кроме нас. Папоротника здесь хватит на две корзины сегодня и две завтра. Мы никогда не собираем все ростки подчистую. Оставляем расти и осеменять.
Я заполнила первую корзину примерно на треть, пока приключения моряков Дантеса и Данглара не поглотили меня целиком, а тогда, как со мной обычно случается при чтении захватывающей истории, я словно перестала быть собой и забыла про корзины, папоротник, деньги, забыла обо всем на свете, кроме слов.
«Пока Данглар, вдохновляемый ненавистью, старается очернить своего товарища в глазах арматора, последуем за Дантесом, который» читал Уивер. Эй! Давай, собирай, Мэтти! Мэтт, ты меня слышишь?
А? я застыла с корзиной у ног, вслушиваясь в слова, которые постепенно превращались в предложения, а предложения в страницы, а страницы становились чувствами и голосами, странами и людьми.
Собирай папоротник, а не стой тут как пришибленная.
Ладно, вздохнула я.
Уивер закрыл книгу.
Лучше я тебе помогу, иначе мы никогда не закончим. Дай мне руку.
Ухватившись за мою руку, он поднялся, чуть не перекувырнув при этом меня. Мы с Уивером Смитом знакомы уже десять лет, даже больше. Он мой лучший друг. Он и Минни. И все-таки я каждый раз невольно улыбаюсь, когда мы беремся за руки. У меня кожа такая бледная, чуть ли не прозрачная, а у него темная, как табачный лист. Но на самом деле у нас с ним больше общего, чем отличий. Ладони у него розовые, как и у меня. Глаза карие, как и у меня. И внутри он такой же, как я. Он тоже любит слова и всем другим делам предпочитает чтение.